Несмотря на распространенное в то время не только в Москве, но и в западных столицах мнение, что Англия и Франция ничего не предпринимали с целью склонить Польшу к тому, чтобы она пропустила через свою территорию советские войска для защиты от немцев, из опубликованных недавно документов следует, что это не так. Англия и Франция продвинулись в этом деле далеко, но не достаточно далеко. Из этих документов ясно также, что поляки проявили непостижимую глупость.
18 августа, после первой англо–французской попытки открыть полякам глаза, министр иностранных дел Польши Бек заявил французскому послу Леону Ноэлю, что русские «не заслуживают внимания с военной точки зрения», а генерал Стахевич, начальник польского главного штаба, поддержал его, заметив, что Польша не получит «никаких выгод от того, что Красная Армия будет действовать на ее территории».
На следующий день английский и французский послы снова встретились с Беком и снова уговаривали его принять предложения русских. Польский министр иностранных дел тянул время, но обещал завтра дать официальный ответ. Англо–французский демарш в Варшаве явился результатом разговора, состоявшегося в этот же день, но раньше, в Париже между министром иностранных дел Франции Бонне и британским поверенным в делах. К удивлению англичанина, бывший архиумиротворитель Гитлера очень опасался потерять в лице России союзника из–за упрямства поляков.
«Произойдет катастрофа, — говорил ему Бонне, — если из–за отказа Польши сорвутся переговоры с русскими. Поляки не в том положении, чтобы отказываться от единственной помощи, которая может прийти к ним в случае нападения Германии. Это поставит английское и французское правительства почти в немыслимое положение, если мы попросим каждый свою страну идти воевать за Польшу, которая отказалась от этой помощи».
Если дело обстояло так — а оно именно так и обстояло, — тогда почему правительства Англии и Франции в столь критический момент не оказали давления на Варшаву или не сказали просто польскому правительству, что, пока оно не примет помощи от русских, Англия и Франция не видят необходимости в защите Польши? И если официальный англо–польский договор о взаимной безопасности еще не был подписан, то разве не могло принятие Варшавой помощи России стать одним из пунктов этого договора?
19 августа Бонне в своей беседе с британским поверенным предложил этот вариант, но в Лондоне к такому «маневру», как окрестили его на Даунинг–стрит, отнеслись прохладно. На крайнюю меру Чемберлен и Галифакс не пошли.
Утром 20 августа польский начальник главного штаба сообщил британскому военному атташе, что «согласия на допуск в Польшу советских войск не будет». Вечером того же дня Бек официально отклонил англо–французскую просьбу. Тогда Галифакс через своего посла в Варшаве нажал на польского министра иностранных дел чтобы тот пересмотрел позицию Польши, поскольку она «торпедирует» военные переговоры в Москве. Но Бек оставался непреклонен. «Я не могу допустить, — говорил он французскому послу, — даже каких–либо обсуждений возможности предоставления части нашей территории в распоряжение иностранных войск. У нас нет военного соглашения с СССР. И мы не хотим такого соглашения».
Отчаявшись сломить слепое упрямство со стороны польского правительства, премьер Даладье, согласно отчету, который он дал учредительному собранию 18 июля 1946 года, взял дело в свои руки. После еще одной попытки призвать поляков взглянуть на вещи реалистично утром 21 августа он послал телеграмму генералу Думенку, в которой уполномочил его подписать военную конвенцию с Россией на самых выгодных условиях, которых тот сможет добиться, с оговоркой, что конвенция эта должна быть одобрена французским правительством. В то же самое время французский посол Поль–Эмиль Наджиар получил инструкцию от Бонне, в соответствии с которой он должен был сказать Молотову, что Франция в принципе согласна на проход советских войск через Польшу в случае нападения на нее Германии.
Это был только жест, так как Польша своего согласия на это не давала, к тому же, как мы знаем, жест бесполезный, имея в виду германо–русские отношения. Думенк получил телеграмму Даладье только вечером 21 августа. Когда он на следующий день вечером, накануне отъезда Риббентропа в Москву, показал ее Ворошилову, советский маршал отнесся к ней весьма скептически. Он захотел получить от французского генерала подтверждение, что французское правительство уполномочивает его подписать военный пакт, разрешающий проход русских войск через Польшу. Думенк, очевидно, отклонил просьбу. Тогда Ворошилов захотел узнать, каков ответ английского правительства и получено ли согласие Польши. На эти вопросы Думенк ответить не смог, заявив, что не располагает подобной информацией.
Но к этому времени ни вопросы, ни ответы не имели значения:
Риббентроп уже находился на пути в Москву. О визите было объявлено накануне вечером; была названа и причина визита: заключение пакта о ненападении между нацистской Германией и Советским Совдзом.
Ворошилов, которому, казалось, нравился французский генерал, старался мягко дать понять ему, что их общение скоро закончится.
«Я одного боюсь, — говорил Ворошилов. — Английская и французская стороны слишком долго затягивали политические и военные переговоры. Поэтому мы не исключаем, что за это время могли произойти важные политические события»[198].
Риббентроп в Москве: 23 августа 1939 года
«Важные политические события» как раз происходили.
Вооруженный письменными полномочиями фюрера, позволяющими ему подписать договор о ненападении «и другие соглашения» с Советским Союзом, которые вступают в силу с момента подписания, Риббентроп вылетел в Москву 22 августа. Многочисленная немецкая делегация провела ночь в Кенигсберге в Восточной Пруссии, где министр иностранных дел, согласно записям Шмидта, вел постоянные переговоры по телефону с Берлином и Берхтесгаденом и подготовку к переговорам со Сталиным и Молотовым.
Два больших транспортных «Кондора», на борту которых находилась немецкая делегация, приземлились в Москве в полдень 23 августа. Торопливо пообедав в посольстве, Риббентроп поспешил в Кремль на встречу с советским диктатором и комиссаром иностранных дел. Первая встреча продолжалась три часа и закончилась, как сообщал Риббентроп Гитлеру в «очень срочной» телеграмме, благоприятно для немцев. Судя по сообщению министра иностранных дел, вообще не было никаких проблем при обсуждении условий пакта о ненападении, предусматривающих, что Советский Союз не примет участия в войне, которую начнет Гитлер. Собственно говоря, он упоминал об одной небольшой проблеме, связанной с дележом. Русские, писал Риббентроп, потребовали, чтобы Германия признала маленькие порты Латвии Либау и Виндау «входящими в сферу их интересов». Поскольку вся Латвия при разграничении сфер интересов отходила к Советскому Союзу, это требование не составляло проблемы, и Гитлер быстро согласился. После первой встречи Риббентроп сообщил также фюреру, что «рассматривается вопрос о под писании секретного протокола по разграничению сфер интересов во всем Восточном регионе».
Оба документа — пакт о ненападении и секретный протокол — были подписаны во время второй встречи в Кремле в тот же вечер. Немцы и русские на этой встрече, которая продлилась до утра следующего дня, легко договорились обо всем. Жарких споров не было, были лишь обсуждения в теплой дружеской обстановке мировых проблем — страна за страной. Все это закончилось обильными тостами, без которых не обходилась ни одна встреча подобного рода в Кремле. В секретном меморандуме, составленном одним из членов немецкой делегации, рассказывается об удивительной сцене.
На вопрос Сталина о целях партнеров Германии — Италии и Японии Риббентроп бойко давал убедительные ответы. По отношению к Англии советский диктатор и нацистский министр иностранных дел, пребывавший в прекрасном настроении, проявили редкое единодушие. Британская военная миссия, признался Сталин своему гостю, «так и не сказала Советскому правительству, что ей надо». Риббентроп ответил, что политика Англии всегда была направлена на подрыв отношений между Германией и Советским Союзом. «Англия слаба, хвастливо уверял он, — и хочет, чтобы другие сражались за ее претенциозные притязания на мировое господство».
«Сталин ему подыгрывал, — отмечается в меморандуме. — Он сказал: «Если Англия и господствовала в мире, то только по причине глупости других стран, которые позволяли себя обманывать».
К этому времени советский лидер и гитлеровский министр иностранных дел настолько нашли общий язык, что упоминание об Антикоминтерновском пакте их больше не смущало. Риббентроп объяснял, что Антикоминтерновский пакт направлен не против России, а против западных демократий. Сталин заметил, что «Антикоминтерновский пакт больше всего напугал лондонский Сити (то есть британских финансистов) и английских лавочников».
