Я был знаком с суровой зимой в Канаде, переезжал замерзшие озера... Но подобного холода мне не приходилось еще испытывать. А предшествовавшая жара делала стужу еще более ощутимой. Мне казалось, что у меня кровь стынет в жилах.
Я закутался в буйволовую шкуру, оброненную каким-то дикарем. Не рассчитывая ночевать под открытым небом, почти никто из нас не взял с собой ничего теплого. Лишь некоторые счастливцы имели возможность закутаться в одеяла, между тем как другие старались укрыться от ветра в кустах. Кто-то посоветовал развести костер, но более благоразумные отвергли это предложение, особенно Рюб и Гарей: огонь мог выдать нас индейцам и привести к верной гибели.
Но хитрый Рюб вовсе не намеревался мерзнуть. Он умел развести такой костерок, который не разглядел бы самый зоркий индеец. Набрав сухих листьев, травы и коротких сучьев, старик вырыл ножом круглую яму глубиной около фута и почти столько же шириной. В яму он положил вначале травы и листьев, которые зажег кремнем и трутом, потом сухих сучьев и плотно прикрыл все это вырытой землей.
Устроив все это, Рюб сел на корточки над костром и плотно закутался в свою старую попону. Он больше не мерз. Из отверстий ветхого покрывала слабо струился дым, но огня не было видно.
Пример старого охотника вскоре нашел подражателей в лице всех моих спутников, а добродушный Гарей устроил и мне такую же печку, которой я с благодарностью воспользовался. Должно быть, мы представляли пресмешное зрелище, сидя таким образом на корточках. Товарищей моих это очень забавляло, но мне было не до смеха.
В полночь мы добавили топлива в свои подземные костры и просидели так до зари.
Всю ночь не прекращались дождь, град, ветер и слякоть, но к утру снова стало ясно.
Позавтракав убитой накануне индюшкой, мы двинулись в путь.
XXIV. Кровавые письма. Индеец
Согласно сообщению Изолины, индейцы направились к северо-западу. Вероятно, она слышала, как ее похитители обсуждали свой план действий.
Изолина немного понимала язык команчей, так как он был родным языком ее матери.
Двигаться вперед нам приходилось с большой предосторожностью: если бы хоть один индеец увидел нас, то мы бы погибли. Если не мы, так наше дело.
Проехав еще около двух часов в северо-западном направлении, мы очутились на ночной стоянке индейцев.
Еще раньше по разным признакам наши следопыты убедились в том, что эти индейцы принадлежат к племени команчей. Теперь же это убеждение еще более окрепло.
Перед нами стояли столбы от палатки, расположенные в виде конуса. Такие палатки ставят только команчи.
По соображениям Рюба, дикари покинули лагерь рано утром и теперь находились в двухчасовом переходе от нас.
По всей вероятности, они так торопились, чтобы вовремя застать стада буйволов, переходящих в период северных ветров в более высокую местность. В то время, когда я с грустью бродил по лагерю, отыскивая среди разбросанных предметов какое-нибудь вещественное напоминание о моей дорогой невесте, Рюб подал мне записку. Она была засунута в отверстие расщепленного колышка, воткнутого в землю у самой палатки.
Записка, написанная кровью, была адресована мне. Развернув ее дрожащими руками, я прочел следующее:
"Генрих, я еще жива, но меня может постигнуть ужасная судьба. Двое предъявляют права на меня: сын вождя и тот негодяй, которому вы даровали жизнь и свободу. Оба принимали участие в поимке белого коня, и поэтому каждый считает меня своей собственностью. Совет решит, кому из этих двух чудовищ я буду отдана. Отдадут ли меня одному или обоим - одинаково ужасно. Если же меня не присудят никому из них, то судьба моя будет еще ужаснее. В таком случае я, согласно их обычаю, становлюсь всеобщей собственностью, буду принадлежать всем.
Не бойся, Генрих, я сумею умереть, не запятнав твоей любви ко мне. Чувствую, что час мой близок. Прощай!"
Я спрятал эту записку и, не сказав ни слова товарищам, заторопил их в дальнейший путь.
Мы ехали медленно.
Мои план освобождения Изолины можно было выполнить только ночью. Команчи двигались быстрее нас: они теперь были в своих владениях и не боялись врага. Мы же должны были ехать очень осторожно, внимательно осматривая каждую возвышенность, что отнимало много времени.
После полудня мы достигли дневной стоянки дикарей, которую они, по-видимому, только недавно покинули. Видно было, что они разводили костры и жарили мясо.
Я снова искал какой-нибудь весточки от Изолины, но глаза старого Рюба опять оказались зорче моих.
- Вот вам еще письмецо, - сказал он, подавая записку.
Я жадно схватил ее.
"Еще раз вскрываю вены, чтобы написать вам. Совет собирается сегодня вечером. Через несколько часов решится вопрос, кому я буду принадлежать, чьей буду рабыней! Я постараюсь убежать. Руки у меня свободны, но ноги крепко связаны. Я пыталась развязать веревки, но не могу. Если бы мне только добыть нож! Я знаю, где его взять, и могу попробовать захватить, но это надо сделать лишь в последнюю минуту: неудача слишком рискованна. Генрих, я тверда и решительна. Я не предаюсь отчаянию. Так или иначе, но я освобожусь от... Они идут... Он следит за мной... Я должна..."
Тут письмо обрывалось. Оно, вероятно, было быстро смято и брошено в траву, где и нашел его Рюб.
Отдохнув немного и напоив лошадей, мы начали свой последний переход по тропе войны. Не успели мы проехать и одной мили, как вдруг наши разведчики спрятались в кустах, очевидно, заметив впереди что-то подозрительное.
Мы остановились, ожидая, что будет дальше. Через несколько секунд Рюб и Гарей стремглав уже бежали к нам, вниз по холму, делая нам знаки спрятаться в кусты.
- Индеец! - сообщили запыхавшиеся охотники, присоединяясь к нам.
- Билл, бери скорее лассо! А вы не смейте стрелять! - командовал Рюб. - Он прямо норовит в ловушку!
В ту же минуту четко стала видна фигура молодого индейца, галопом приближавшегося к нам. Зачем он возвращается? На разведчика он не походил. Гонец? Но позади нас ведь не было индейцев!
Леблан несколько рассеял наше недоумение. Он сообщил нам, что видел в траве щит, отделанный мексиканскими черепами. Очень возможно, что индеец забыл свой трофей и теперь возвращается за ним.
Краснокожий между тем приближался.
Гарей и я расположились по обеим сторонам тропинки, держа лассо наготове. Рюб поместился за Гареем с ружьем в руке, а остальные также были настороже на случай промаха одного из нас.
Дать команчу проехать беспрепятственно невозможно. Он мог заметить наши следы, вернуться другой дорогой и сообщить своим соплеменникам о нашем присутствии. Надо было или убить его, или взять в плен. Лично я вовсе не желал лишать жизни этого дикаря, но большинство из моих товарищей были другого мнения. Убийство краснокожего считалось не большим преступлением, чем убийство волка, пантеры или медведя. И если Рюб удерживал нас от стрельбы, то только из предосторожности, чтобы индейцы не услышали наших выстрелов.
Когда краснокожий поравнялся с нами, мы выскочили из-за деревьев и так удачно бросили лассо, что лошадь и всадник оказались пойманными.
XXV. Мои план
Индеец не хотел сдаваться. Соскочив с коня, он выхватил нож, перерезал лассо и, наверное, убежал бы, если б его не схватили несколько пар рук.
Мои товарищи готовы были тут же покончить с ним, если б я не вступился за беднягу. Чтобы лишить его возможности вредить нам, мы крепко привязали его в дереву.
Все это мы устроили вдали от того места, где был пойман индеец. Иначе другие команчи могли, наткнувшись на него, найти нас и расстроить все наши планы. Мы предполагали оставить индейца привязанным к дереву и на обратном пути, если будем возвращаться этой же дорогой, освободить его. Конечно, это было жестоко, но в то время я думал только о спасении Изолины. В качестве товарища мы оставляли пленнику лошадь Станфильда, который взамен взял себе индейского мустанга.
Еще накануне начал я составлять план освобождения моей возлюбленной. План этот состоял из следующего: пробраться темной ночью в лагерь индейцев, найти пленницу, освободить ее и попробовать бежать. При большой ловкости это можно было выполнить. В данных условиях только и можно было действовать хитростью, тогда как открытое нападение на лагерь все мы считали неблагоразумным и бесцельным. Мы не только были бы побеждены, но и окончательно потеряли бы возможность освободить пленницу.
Итак, мой план был одобрен. Несколько человек вызвались сопровождать меня в лагерь, но я предпочел идти один, так как одному всегда легче пробраться незамеченным; в данном случае требовалась не сила, а хитрость и скорость. Конечно, я знал, что за нами будет погоня - для многих эта пленница была слишком дорога, - но я надеялся, что нам удастся ускользнуть. Я предполагал взять с собой нож и револьвер, чтобы задержать преследователей, пока Изолина будет убегать.
