Как достоверную легенду, в семье помнят такой факт: однажды кинорежиссёр Эйзенштейн пригласил Никиту Ивановича на съёмки фильма «Александр Невский» сыграть роль... ханского посла. И он сыграл: достаточно вспомнить начало фильма, где по растерзанной русской земле несут паланкин, в котором восседает надменный ордынец с лицом чистокровного китайца Лянь-Куня, имевшего категорию, соответствующую ныне генеральскому званию, а также учёные степени и звания.
Эрих фон Манштейн, уже опытный служака, в 1935—1938 годах становится начальником оперативного управления и первым квартирмейстером Генштаба сухопутных войск Вермахта. Участвовал в оккупации Судетской области, в нападении на Польшу. Всецело поддерживал политику фюрера. В 1939—1940 годах он — начальник штаба группы армий «Юг», затем группы армий «А», принимал участие в разгроме Франции, командуя 38-м армейским корпусом. Обласкан фюрером, осыпан наградами и почестями.
Николай Никитович родился в 1922 году вторым ребёнком в семье. В августе 1940 года окончил 10 классов 4-й московской специальной артиллерийской школы (что-то вроде нынешних суворовских училищ), после чего постигал артиллерийскую науку курсантом 1-го Ленинградского Краснознамённого артиллерийского училища, а практику — на Лужском артиллерийском полигоне.
22 июня курсанты узнали о начале войны в 12 часов 15 минут, в 16.00 прозвучал сигнал боевой тревоги, и по заранее подготовленному плану из курсантов был создан действующий дивизион под командованием полковника Кудрявцева. Три пушечных батареи из 75-мм орудий и три гаубичных (122-мм орудия) батареи на конной тяге с боеприпасами срочно погрузились в эшелон. Повезли их вокруг северной столицы, разгрузились на «неведомой станции» вблизи от государственной границы СССР на Карельском перешейке.
Окапываясь, не придали значения шуму моторов, и поэтому неожиданной была команда «К бою! По танкам, прямой наводкой, бронебойным!..» После первых выстрелов танки стали разворачиваться обратно. Это был первый бой Николая Лянь-Куня, который он принял поздним вечером 22 июня 1941 года.
Через две недели, после отражения наступления немцев из Финляндии, их перебросили под Кингисепп, где шли тяжёлые бои, особенно у населённого пункта Волосово. Там держали оборону курсанты Ленинградского Кировского пехотного училища.
«Танки противника показались внезапно не впереди, а с фланга, и немцы наших поэтому не видели. Развернули орудия, открыли стрельбу, подбили четыре танка, остальные скрылись. Раздалась команда: «Командиры орудий и наводчики — у орудий, остальным — примкнуть штыки!» Затем: «Приготовиться к атаке! За Родину, за Сталина, ура!» — и мы побежали на атакующих немцев. Ни страха, ни усталости, какое-то отрешённое возвышенно-возбуждённое состояние. Немцы повернули назад. Их преследовали около километра, когда вдруг снова с фланга появились их танки. Команда; «Танки слева, к орудиям!» Мы стремительно возвратились на батарею. В том бою ещё подожгли несколько танков, но были потери и у нас. А потом нам зачли госэкзамены, которые хорошо сдали на практике».
Не подозревал Николай, что он вступил в бой с танками немецкого 56-го танкового корпуса, которым командовал удачливый пока Манштейн.
В июле 1941 года Лянь-Кунь командируется под Москву, а зачем — не сказали. Прибыв в распоряжение командира 4-го гвардейского миномётного полка вблизи станции Алабино, Николай узнал, что ему предстоит осваивать новую технику, а то, что это будут реактивные установки, и представить не мог.
Началось изучение установки БМ-13. По современным представлениям, это довольно простая конструкция на шасси автомобиля ЗИС-6. На восьми направляющих в виде рельс устанавливались снизу и сверху по 8 реактивных снарядов весом по 43 кг. Каждую такую ракету устанавливали два солдата.
Пульт управления находился в кабине автомобиля и представлял собой коробку с небольшими маховичками. Один оборот маховичка подавал ток к двум снарядам. Восемь оборотов за 6—8 секунд — и всё. 16 снарядов с гулом и рёвом летели на врага. Впечатление от залпа было ошеломляющим. «Эрэсы» били по площадям, и всё, что там было, уничтожалось полностью, а территория становилась похожей на лунный пейзаж. Впрочем, надо было беречься и своим экипажам: реактивная струя из сопел ракеты разносила в щепки кусты и небольшие деревья, поднимала камни, тучи пыли, образуя воронку, как от 250- килограммовой бомбы.
Через месяц, в сентябре 1941 года, полк, где служил Николай, передислоцировали на Волховский фронт, на станцию Войбакала, что у юго-восточной оконечности Ладожского озера. Дивизион «эрэсов» был первым и единственным на Волховском фронте. На передний край ехали долго. К рассвету стали развёртывать батареи. Своеобразие той обстановки заключалось в большой секретности советского оружия. Личный состав полка практически не представлял себе стрельбы реактивными снарядами, её видел лишь командир полка капитан Богданов. Тем более этого никогда не видел стрелковый полк, который ракетчики поддерживали огнём.
В 7 часов 15 минут утра раздалась команда «Огонь!» Вся поляна озарилась ярким красным пламенем, наполнилась грохотом струй газов, рвущихся из сопел 192 снарядов. Наши необстрелянные солдаты были в шоке: одни бежали в лес, другие упали на землю, закрыв голову руками...
«Позже нам донесли, что залп был точным, противник в панике оставил свои позиции. Но и мы после налёта «юнкерсов» понесли потери. В числе раненых оказался командир батареи старший лейтенант Тарасенко. В этот день мне было приказано принять командование батареей», — рассказывает Николай Никитович.
А было Лянь-Куню 18 лет, и до 19 лет оставалось две недели. Командующий 11-й немецкой армией Эрих Манштейн воевал в это время в Крыму.
...Во время летнего нашего наступления в расположение гвардейцев-миномётчиков неожиданно приехал командующий фронтом генерал армии Мерецков. Приводим строки из рассказа Эдуарда Асадова, поэта, друга Николая Лянь-Куня, воевавшего с ним в одном дивизионе.
«...Мерецков захотел взглянуть на боевых гвардейцев, которые с полным зарядом ракет среди бела дня дерзнули проскочить через занятое немцами село Гайтолово, не потерять ни одной машины и, отъехав на безопасное расстояние, ещё и дать залп по обалделому противнику.
...За ночь положение на нашем участке ухудшилось. Фашисты продвинулись вперёд. Наша пехота с островка отошла. Об этом мы узнали на следующий день от перемазанного соляркой лейтенанта-танкиста, который вышел к нам из кустов и удивлённо воскликнул: «Вы ещё тут? А впереди ведь никакой пехоты! Вот только один наш танк. Мы его малость ремонтировали.»
Комбат, старший лейтенант Лянь-Кунь, уточнил обстановку. Всё точно. Положение было критическим. Гать, по которой мы проехали, немцы с рассветом разбомбили в пух и прах. Так что о возвращении по прежней дороге нечего было и думать. И мы, и танкисты оказались полностью отрезанными на островке.
Практически выход был только один. В случае, когда батарея попадает в безвыходное положение, когда спасти секретную технику уже нельзя, по инструкции полагалось боевые установки взорвать, а личному составу просачиваться к своим... Но взорвать, уничтожить наши замечательные «катюши», к которым за год войны успели привязаться и полюбить, ни у кого не поднималась рука.
И тогда, посовещавшись, все решили, что у них есть другой выход, редкостный по своей дерзости, но с расчётом на неожиданность и с надеждами на удачу: прорваться по единственной дороге через занятое немцами Гайтолово.
И отчаянный рейс начался. В последнюю, замыкающую, сел старший лейтенант Лянь-Кунь. Как мы летели по селу мимо врагов, долго описывать не буду. Помню только острейшее напряжение и желание удвоить и утроить скорость наших машин. И одно острое опасение: если фашисты быстро опомнятся и дадут хотя бы очередь по колёсам, то сразу конец. Скаты мгновенно спустят, и операция закончится провалом. Впрочем, не совсем. Было решено, что если с какой-нибудь из машин это случится, то командир орудия тут же подожжёт бикфордов шнур, который держит в кулаке. Другой конец шнура уходил под сиденье, где ровными кирпичиками лежали тротиловые шашки. Ровно двенадцать штук. Чтобы не чиркать спичек, горящие самокрутки держали наготове, как самое главное оружие...
Не знаю, то ли враги так были потрясены нашей наглостью, то ли они сразу не поняли, в чём дело, но стрельбу открыли, когда мы уже вымётывались из села.
Венцом всей операции был наш знаменитый гвардейский залп. Отъехав от села около пяти километров, мы развернулись и, так как на спарках наших установок лежал полный боекомплект, прицелились, навели и дали залп...
У нас было только двое раненых, а убитых ни одного. Командарм 54-й генерал-лейтенант Федюнинский, как нам говорили, отнёсся к этой операции неоднозначно. Дело в том, что «катюши» в ту пору были на фронте ещё редкостью: оружие совершенно секретное. Рисковать людьми и такой техникой было делом слишком уж опасным. Говорят, что комдиву Мещерякову он сказал: «Считай, что батарейцы твои не столько между врагов проскочили, сколько между наградой и трибуналом».
