еще труднее”.
Это была не пустая угроза. К этому времени Герцль добился такой популярности, о которой раньше не смел и мечтать. Хотя царская цензура запретила публикацию “Еврейского государства” в России, экземпляры брошюры нелегально переправлялись из Центральной Европы в черту оседлости, где имя Герцля стало легендарным. Хаим Вейцман в своей автобиографии вспоминал:
“Этот призыв прозвучал как гром среди ясного неба… По сути дела, в “Еврейском государстве” не содержалось ни одной новой для нас идеи… Не идеи, а стоящая за ними личность привлекала нас. Эта личность была воплощением смелости, ясности и энергии. Уже тот факт, что к нам обращается европеец, не обремененный нашими предрассудками, был привлекателен сам по себе. Мы были правы, когда инстинктивно ощутили, что “Еврейское государство” явило нам не столько концепцию, сколько историческую личность”.
К Герцлю шел поток телеграмм и благодарственных писем от организаций Ховевей Цион в Болгарии, Галиции, России и Палестине; все призывали “нового Моисея” [93] возглавить движение. Более того, когда Герцль возвращался в Вену после первой своей поездки в Стамбул, на вокзале в Софии его встречали сотни поклонников. Его привезли в софийскую синагогу, и там собравшиеся приветствовали его как нового Мессию и пытались целовать ему руки. Во время безуспешной в целом поездки в Лондон Герцля приветствовала возбужденная толпа на митинге, созванном в его честь в Ист-Энде еврейскими эмигрантами из России. “Меня окружает какой-то ореол”, — не без удовольствия отмечал Герцль в своем дневнике. 21 июля 1896 г., через три дня после неудачной беседы с Ротшильдом, он писал Якобу де Хаасу, своему лондонскому “адъютанту”: “Реагировать на эту ситуацию можно одним-единственным способом: надо немедленно организовать еврейские массы”.
Идея проведения “всеобщего сионистского дня”, которая в конечном счете привела к созыву Сионистского конгресса, была предложена Герцлю в январе 1897 г. Вилли Бамбусом и Теодором Злочисти, членами общества Кадима. После этого в течение нескольких месяцев продолжались консультации с западноевропейскими сионистами. Съезд австро-венгерских сионистов, собравшийся в Вене в начале марта, высказался за созыв международного конгресса. Однако, когда были разосланы официальные приглашения на конгресс, который должен был состояться в конце августа в Мюнхене, западноевропейское еврейство пришло в ярость. Передовицы в еврейских газетах Германии клеймили предстоящее собрание сионистов как предательство по отношению к немецкому отечеству и угрозу иудаизму. Ложа Бней Брит [94] в Мюнхене добилась того, что мюнхенская еврейская община отказалась от сотрудничества с Герцлем. Письмо, распространенное исполнительным комитетом Ассоциации раввинов Германии, точно отразило реакцию немецких евреев на сионизм:
“Ассоциация раввинов Германии считает необходимым дать следующие разъяснения:
1. Попытки так называемых сионистов основать еврейское национальное государство в Палестине противоречат мессианским чаяниям иудаизма, содержащимся в Священном Писании и в позднейших источниках.
2. Иудаизм обязывает верующих со всей преданностью служить родине, где они живут, и защищать ее национальные интересы всем сердцем и всеми силами… Как религия, так и патриотизм возлагают на нас обязанность просить всех, кому дорого благополучие иудаизма, оставаться в стороне от вышеназванных сионистских устремлений и особенно от конгресса, проведение которого планируется, несмотря на все предупреждения”.
В конце концов Герцль согласился провести конгресс в швейцарском городе Базеле. Это был единственно возможный компромисс. Аскетичный венский фельетонист преобразился в динамичную деятельную личность. Он отдавал подготовке конгресса все силы, переписывался с сионистскими лидерами Европы, следил за тем, чтобы повестка дня конгресса была доведена до сведения всех крупных еврейских общин, и добивался, чтобы делегатами были избраны только самые выдающиеся их представители. В Базель он выехал заблаговременно, 5 августа, чтобы лично наблюдать за последними этапами подготовки. Вскоре начали прибывать делегации представителей 17 стран, в том числе Соединенных Штатов, Алжира, Палестины, а также государств Западной и Восточной Европы. Всего приехало 204 делегата.
Заседания начались 29 августа в концертном зале Штадт-Казино. Сионистское знамя развевалось перед входом в здание. Все было выдержано в торжественном стиле: Герцль попросил делегатов явиться на конгресс во фраках и белых галстуках. На галерее теснились зрители — евреи и христиане. Ведущие газеты Европы прислали на конгресс репортеров — Герцль, несомненно, со всей серьезностью относился к реакции общественного мнения. Когда он поднялся, чтобы произнести обращение к конгрессу, все делегаты встали и приветствовали его овацией, длившейся четверть часа. Бен-Ами [95], один из делегатов из России, был так растроган “великолепным, возвышенным образом, царственным видом и манерами этого человека, его глубоким взглядом, в котором читались спокойное величие и невыразимая печаль”, что чуть было не воскликнул: “Да здравствует царь сей!” Если бы это приветствие дошло до ушей Герцля, оно не вызвало бы у него возражений. Единственный сын любящих родителей, вундеркинд, человек с европейской известностью, ясно сознающий свою красоту, подчеркнутую величественными манерами, Герцль считал роль вождя единственно соответствующей его дарованиям. Если уж ему пришлось вступить в контакт с говорящим на идише восточноевропейским еврейством, то эту роль он готов был принять только в качестве “царя иудейского”. “Мой отец станет первым сенатором еврейского государства”, — писал он в своем дневнике.
Когда аплодисменты наконец смолкли, Герцль заговорил. Начало его речи было так же решительно, как вводные фразы “Еврейского государства”: “Мы собрались здесь, чтобы заложить краеугольный камень здания, которое станет прибежищем еврейского народа”. Далее Герцль отметил, что современные средства сообщения сделали возможным собирание рассеянного по миру еврейства. “Антисемитизм воссоединил нас и укрепил… Наше возвращение к самим себе произошло под его воздействием… Сионизм — это возврат к еврейству еще до возвращения в страну евреев”. Поэтому конгрессу предстоит заняться определением путей “духовного возрождения и воспитания еврейского национального сознания”. Отдав должное восточноевропейской еврейской культурной традиции, Герцль, однако, подчеркнул, что самого неотложного внимания требуют практические условия жизни еврейства. Прежние методы постепенной колонизации Палестины, не имеющие опоры в международном праве, более не годятся. Отныне требуется новая, “официальная” организация, которая будет непосредственно заниматься еврейским вопросом — энергично и постоянно.
Обращение прозвучало торжественно и внушительно, но одновременно в нем чувствовались умеренность и сдержанность. Фейерверк риторики Герцль оставил для Нордау, который превосходно справился с задачей. Вкратце коснувшись тяжелого положения восточноевропейских евреев, он заговорил о кризисе эмансипации, о социально-политической дилемме, с которой столкнулись евреи Западной Европы, названные Нордау “новыми марранами” [96]. “Великий грех, — провозгласил звенящим голосом Нордау, — позволить народу, способностей которого не отрицают даже злейшие его враги, выродиться до интеллектуального и физического убожества… Еврейство в отчаянном положении и взывает о помощи. Главная задача конгресса — установить, как можно помочь”.
В ходе конгресса Герцль, накопивший большой опыт за время репортерской работы во французском парламенте, умело председательствовал и руководил дискуссией. Следуя
