и не думал нарушать.
Так выглядел Париж в этот день. Следуя по предместью Сен-Мартен мимо теснившихся молчаливых толп, государи-союзники видели поначалу только угрюмые и иногда враждебные лица. Впрочем, никаких оскорблений и выкриков во время их степенного и медленного движения тоже не прозвучало. При приближении к бульварам и богатым кварталам столицы лица и чувства жителей начали меняться. Послышались возгласы, указывавшие на то, что великодушие Александра оценено. Он отвечал на них с видимым чувством. Вскоре его беспрестанные приветствия и ободряющий порядок, соблюдаемый его солдатами, привели к более дружественному настроению. Наконец перед процессией появилась та самая группа роялистов, с утра ходившая по Парижу с белым знаменем. Ее воодушевленные крики «Да здравствует Людовик XVIII! Да здравствует Александр! Да здравствует Вильгельм!» внезапно долетели до слуха государей и доставили им видимое удовольствие. К неистовым крикам роялистов вскоре присоединились восклицания элегантных женщин, размахивавших белыми платочками и с живостью, присущей их полу, приветствовавших иностранных монархов: печальные сцены, о которых следует сожалеть без удивления, ибо любой народ, разделившийся во мнениях, во всяком месте и во всякое время являет собой подобное зрелище.
Проявления радости ободрили государей-союзников. Они без остановок проследовали на Елисейские Поля, дабы провести на них смотр войск и заполнить день грандиозным военным спектаклем, в то время как их послы будут заниматься более серьезными и неотложными делами. Ведь нужно было как можно скорее обратиться к Парижу, грозному даже в поражении, объявить ему, что они пришли не завоевывать, подавлять и унижать Францию, а дать ей мир, которого не захотел их несговорчивый властелин. Но чтобы эту речь согласовать и знать, к кому с нею обратиться, нужно было поговорить с доверенными лицами, и, пока на Елисейских Полях шел смотр, Нессельроде отправился к Талейрану.
Он нашел дипломата в знаменитом доме на улице Сен-Флорантен ожидавшим визита, который столь легко было предвидеть, и от имени монархов-союзников спросил у него, какое правительство следует ныне учредить. Талейран давно знал и ценил присланного к нему человека. Он принял Нессельроде с любезностью и сказал, что императорское правительство в глазах людей погибло; что режим беспрестанной войны внушает в 1814 году такую же ненависть, какую гильотина внушала в 1800-м;
и что нет ничего проще, чем совершить революцию, если отнестись к Франции с почтением, какого эта великая страна достойна. В таких общих словах договориться было нетрудно. Нессельроде повторил заверения, которые ему было поручено передать, и оба дипломата уже приступили к обсуждению важных предметов, предполагаемых обстоятельствами, когда посланец союзников получил от императора Александра странное сообщение, суть которого состояла в следующем. Из деликатной скромности Александр желал поселиться не в Тюильри, а в Елисейском дворце, но во время смотра ему передали записку, в которой утверждалось, что Елисейский дворец заминирован. Он отослал записку Нессельроде, дабы тот выяснил, может ли подобное утверждение иметь хоть малейшие основания. Нессельроде передал сообщение Талейрану. Тот посмеялся над столь ребяческим предупреждением и тотчас любезно предложил поселить императора Александра в своем собственном доме, где тот мог ничего не опасаться и где с давних пор был заведен воистину королевский обиход. Нессельроде принял предложение с готовностью, ибо присутствие Александра в этом доме свидетельствовало о почтении в отношении к лицу, в котором союзники имели столь большую нужду, и многие удобства для совершения предстоящего дела.
Спешившись на площади Согласия, император Александр подошел к дому великого сановника пешком. Он протянул Талейрану руку с той любезностью, которая соблазняла всех, кто не знал, сколько лукавства скрыто под очарованием его манер, прошел через переполненные угодливыми толпами покои, позволил представить себя новоявленным роялистам, число которых росло на глазах, и уединился с Талейраном, дабы держать с ним совет. Вскоре прибыли и король Пруссии с князем Шварценбергом, приглашенные на совещание, и Талейран спросил дозволения допустить на него герцога Дальберга, его подлинного и единственного сподвижника, осмелившегося послать гонца в лагерь союзников. Как только все собрались, началось это важнейшее совещание.
Для начала Александр повторил, что он и его союзники пришли во Францию не для совершения революций, а за миром и готовы заключить его с тем, кто искренне его захочет; что они не хотят никого навязывать в качестве правительства и не стали бы исключать даже Наполеона, если бы он сам не исключил себя категорическим отказом от условий, с которыми Европа связывает свою безопасность; что они готовы допустить всё, чего пожелает французская нация, – Марию Луизу в качестве регента, принца Бернадотта, республику или Бурбонов. Однако интересы Европы и Франции требуют выбрать такое правительство, которое сможет удержаться, в особенности в качестве преемника могущественного Наполеона, чтобы не пришлось вновь возвращаться к делу, которое предстоит теперь совершить.
Александр не стал скрывать, что монархи-союзники предпочитают Бурбонов, но опасаются, что эти принцы, незнакомые нынешней Франции и сами с нею незнакомые, будут неспособны управлять ею; и что в то же время союзники, в том числе и император Франц, не надеются составить серьезное правительство из женщины и ребенка. Александр сказал, что сам пребывает в поисках наилучшего правительства для Франции и подумывал о принце Бернадотте, но поостережется предлагать его, ибо не нашел поддержки при выдвижении этого кандидата. При такой неопределенности мнений тем легче склониться к пожеланиям Франции, единственной, к кому надлежит прислушаться, и союзники имеют только один интерес и одно право – получить надежный мир и предоставить мир почетный, какого заслуживает нация, покрывшая себя славой.
На мягкую, льстивую и вкрадчивую речь Александра был призван отвечать только один человек, Талейран. Именно к нему, как к самому доверенному лицу из всех, кому можно было их задать, были обращены вопросы. Не страшась уже императорской мести, Талейран медленно, но ясно высказал правду. Правление Наполеона, по его мнению, более невозможно. Франция, которой он оказал великие услуги, вынудив ее, к сожалению, за них дорого заплатить, видит в нем то же, что Европа, то есть войну, а она хочет мира. Поэтому Наполеон противен категорическому и абсолютному большинству нынешнего поколения. Не следует рассчитывать, что он согласится подписать мир. Ведь даже самый почетный мир, какой может принять Франция и какой должна предложить ей Европа, всегда окажется настолько ниже притязаний Наполеона, что будет означать для него потерю популярности, и он подпишет его лишь с намерением разорвать. Поэтому не следует более думать о нем, и скоро, когда будет позволено высказаться общественному мнению, еще подавленному, станет видно, что так же думают все остальные.
Власть Наполеона неприемлема также в лице жены и сына. Кто поверит всерьез, что из-за спины Марии Луизы и короля Римского и от их имени не будет
