Из немецких документов и послевоенных показаний сотрудников с Вильгельмштрассе неясно, когда именно Гитлер получил известие из Лондона о том, что официально подписан договор между Англией и Польшей, который превратил одностороннюю гарантию Англии в договор о взаимопомощи[208]. В дневнике Гальдера имеются упоминания о том, что в полдень 25 августа на Вильгельмштрассе стали поговаривать, что этот договор будет подписан в течение дня. Начальник генерального штаба пишет, что в полдень у него раздался звонок. Звонили из ОКВ: спрашивали, на сколько можно максимально отложить намеченный час нападения. На это он ответил: до 15.00. Документы штаба военно–морских сил свидетельствуют, что «известие от дуче» и сообщение об англо–польском договоре поступили в полдень. Но это невозможно. Письмо Муссолини, как свидетельствует немецкая запись, прибыло только в 18.00. О подписании англо–польского пакта Гитлер не мог узнать раньше этого времени, поскольку само подписание состоялось только в 17.35, через пятнадцать минут после того, как посол Польши в Англии граф Эдвард Рачиньский получил по телефону разрешение от министерства иностранных дел в Варшаве скрепить документ своей подписью[209].
Когда бы Гитлер ни получил эти сообщения из Лондона — а время 18.00 кажется вполне правдоподобным, — оно встревожило его. Его можно было расценивать как ответ Англии на «предложение», которое к этому времени уже могло быть передано в Лондон. Это означало, что его попытки купить невмешательство Англии, как он купил невмешательство России, провалились. Доктор Шмидт, находившийся в кабинете Гитлера, когда прибыло сообщение, пишет, что, прочитав его, фюрер в задумчивости сел за стол.
Муссолини трусит
Его размышления были очень скоро прерваны новостями из Рима, причем плохими. Согласно показаниям Шмидта, Гитлер весь вечер, «не скрывая нетерпения», ждал ответа дуче на свое послание. Вскоре после того как ушел Гендерсон, в 15.00 в канцелярию был вызван Аттолико, но он не смог сообщить ничего, кроме того, что ответ еще не получен. К этому времени нервы у Гитлера были уже на пределе. Он послал Риббентропа позвонить Чиано по телефону, но министр иностранных дел не смог дозвониться и Аттолико отпустили «не особенно вежливо».
Уже в течение нескольких дней Гитлер получал из Рима предупреждения о том, что его партнер по оси может отвернуться от него в момент нападения на Польшу, и эти сведения не были лишены оснований. Не успел Чиано вернуться в Рим после обескураживающих встреч с Гитлером и Риббентропом 11–13 августа, как принялся настраивать дуче против немцев. Его действия не ускользнули от бдительного ока немецкого посольства в Риме. По дневнику фашистского министра иностранных дел можно проследить все успехи и неудачи в его попытках открыть Муссолини глаза и побудить его вовремя отвернуться от Гитлера, который планирует начать войну. Вечером 13 августа, когда Чиано вернулся из Берхтесгадена, он встретился с дуче, описал ему ход переговоров с Гитлером и стал убеждать его, что немцы не раз предавали и обманывали их и теперь «втягивают в авантюру».
«Дуче все время меняет взгляды, — записал Чиано в дневнике в тот вечер. — Сначала он соглашается со мной. Потом говорит, что честь требует, чтобы он выступил вместе с Германией. В конце концов заявляет, что ему нужна его доля в Хорватии и Далмации.
14 августа. Я нашел Муссолини обеспокоенным. Я не колеблясь настраиваю его антигермански всеми доступными мне средствами. Я говорю о том, что падает его престиж, что он — вторая скрипка. Наконец, я показываю ему документы, из которых очевидно вероломство немцев в польском вопросе. В основе союза лежат обещания, которые они теперь отрицают; мы должны отделаться от них без всяких сомнений».
Но Муссолини еще колебался.
На следующий день Чиано проговорил с Муссолини около шести часов кряду.
«75 августа. Дуче …убежден, что мы не должны безоглядно следовать за немцами. Тем не менее… ему нужно время, чтобы подготовить разрыв с Германией….Он все более и более убеждается, что западные демократии будут драться… На сей раз это будет война. А наше положение не позволяет нам участвовать в войне.
18 августа. Разговор с дуче утром; настроение у него, как обычно, переменчивое. Он все еще считает, что западные страны все–таки не вступят в войну и Гитлер ловко провернет дело, а дуче не хочет, чтобы дело проворачивали без него. Кроме того, он боится гнева Гитлера. Он полагает, что расторжение договора или любой подобный шаг могут привести к тому, что Гитлер на время оставит Польшу и сведет счеты с Италией. Из–за всего этого дуче крайне обеспокоен и раздражен.
20 августа. Дуче сделал полный поворот кругом. Он всеми силами стремится поддерживать Германию в конфликте, который вот–вот начнется… Мы с Муссолини встретились с Аттолико. (Посол вернулся из Берлина в Рим для консультаций.) Суть разговора: уже слишком поздно порывать с немцами… Пресса всего мира обвинит Италию в трусости… Я пытаюсь обсудить этот вопрос, но все бесполезно. Муссолини упрямо придерживается своей точки зрения 21 августа. Сегодня я говорил очень откровенно… Когда я вошел в кабинет, Муссолини уверил меня, что утвердился в своем решении выступить совместно с немцами. «Вы, дуче, не можете этого сделать и не должны этого делать… Я ездил в Залъцбург, чтобы выработать общую линию поведения. Там я лично столкнулся с диктатом! Немцы, а не мы предали наш союз… Расторгните пакт. Разорвите его и бросьте Гитлеру в лицо…»
В результате было решено, что Чиано встретится на следующий день с Риббентропом на Бреннерском перевале и сообщит ему, что Италия не примет участия в конфликте, вызванном нападением Германии на Польшу. В течение нескольких часов Чиано не мог застать Риббентропа, но в половине шестого Риббентроп подошел к телефону. Нацистский министр иностранных дел не мог сразу дать обещание встретиться, получив предложение столь неожиданно, потому что ждал «важного известия из Москвы». Он обещал перезвонить позже, что и сделал в 22.30. Чиано записал в своем дневнике:
«22 августа. Начался новый акт. Вечером в 22.30 позвонил Риббентроп и сказал, что хотел бы встретиться со мной в Инсбруке, а не на границе, потому что ему вскоре предстоит лететь в Москву для подписания политического пакта с Советским правительством».
Эта новость поразила Чиано и Муссолини. Они решили, что встреча двух министров иностранных дел «не является более актуальной». Еще раз немецкие союзники продемонстрировали свое презрение к ним, ничего не сообщив о договоре с Москвой.
Колебания дуче, антинемецкие настроения Чиано, вероятность того, что Италия не выполнит обязательство по пункту III Стального пакта, по которому она должна автоматически вступить в войну, если другая сторона «окажется вовлечена в военные действия с третьей стороной», — обо всем этом узнали в Берлине еще до того, как Риббентроп отправился в Москву 22 августа.
20 августа граф Массимо Магистрати, итальянский поверенный в делах в Берлине, встретился в министерстве иностранных дел с Вайцзекером. Статс–секретарь писал в конфиденциальном меморандуме Риббентропу, что итальянец сообщил ему о «том, что думают в Италии. Хотя меня это и не удивляет, но, по–моему, это нужно определенным образом учитывать». Магистрати выговорил Вайцзекеру, что Германия не соблюла условий договора, по которым должна была консультироваться со своим союзником по основным вопросам, посчитав польский вопрос делом чисто немецким. Таким образом, она отказывается от военной помощи Италии. И если вопреки расчетам Германии польский конфликт перерастет в большую войну, Италия будет считать, что «предпосылок» для военного союза с Германией нет. Короче говоря, Италия желала отколоться.
Через два дня, 23 августа, пришло еще одно предупреждение. Оно было прислано Гансом Георгом фон Макензеном, послом в Риме. Он пересказывал Вайцзекеру то, что слышал в кулуарах. Это письмо, оказавшееся среди трофейных документов, судя по отметке Вайцзекера, сделанной на полях, было передано Гитлеру и, вероятно, открыло ему глаза. Макензен писал, что после встреч Муссолини, Чиано и Аттолико позиция Италии выглядела следующим образом: если Германия нападет на Польшу, то тем самым нарушит Стальной пакт, предусматривающий воздерживаться от войны до 1942 года. Далее, Муссолини в отличие от немецкой точки зрения считает, что в случае нападения Германии на Польшу в борьбу вступят Англия и Франция, «а через пару месяцев и Соединенные Штаты». Пока Германия будет обороняться на западных границах, Англия и Франция, полагал дуче, смогут обрушиться на Италию всеми своими силами. В таком случае Италии придется принять на себя всю тяжесть войны и дать Германии возможность уладить свои дела на Востоке…
Зная обо всем этом, Гитлер утром 25 августа направил послание Муссолини и весь день с нарастающим нетерпением ждал ответа. Накануне, сразу после полуночи, Риббентроп, который весь вечер рассказывал фюреру о своем триумфе в Москве, позвонил Чиано, чтобы предупредить его «по настоянию фюрера» о «необычайно сложном положении из–за польских провокаций»[210]. Из записи Вайцзекера ясно, что звонок был сделан с целью «не дать итальянцам возможности говорить о непредвиденных событиях».
