Сообщение о том, что вечером 25 августа Гитлер отменил нападение на Польшу, вызвало ликование среди заговорщиков абвера. Полковник Остер, сообщая об этом Шахту и Гизевиусу, воскликнул: «Теперь с Гитлером покончено!» На следующее утро адмирал Канарис был настроен весьма оптимистично. «Гитлер не перенесет этого удара, — заявил он. — Мир спасен на ближайшие двадцать лет». Оба эти человека считали, что более нет нужды сбрасывать немецкого диктатора, что с ним и без того покончено.
В течение нескольких недель, по мере того как роковое лето приближалось к концу, заговорщики, как они сами себя называли, были очень заняты правда, трудно понять, чем именно. Герделер, Адам фон Тротт, Гельмут фон Мольтке, Фабиан фон Шлабрендорф и Рудольф Пехель — все ездили в Лондон, где поставили в известность не только Чемберлена и Галифакса, но и Черчилля и других британских лидеров, что Гитлер планирует напасть на Польшу в конце августа. Эта немецкая оппозиция фюреру могла собственными глазами убедиться, что со времен Мюнхена Британия, во главе которой стоял Чемберлен с его неизменным зонтом, в немалой степени изменилась. Кроме того, они не могли не заметить, что условие, которое они ставили год назад, собираясь сбрасывать Гитлера, — заявление Англии и Франции о том, что они выступят на стороне Польши, если Германия на нее нападет, — выполнено. Чего же они могли желать? Из записок, которые они оставили, понять это невозможно, и складывается впечатление, что они сами этого толком не знали. Хотя ими руководили благородные помыслы, они находились в замешательстве и страдали от собственного бессилия. Гитлер крепко держал в руках Германию — армию, полицию, правительство, население, — и они не могли придумать ничего такого, что ослабило бы эту хватку.
15 августа Хассель нанес визит доктору Шахту на его новой холостяцкой квартире в Берлине. Отставной министр экономики только что вернулся из шестимесячной поездки в Индию и Бирму. «Шахт считает, — записал Хассель в своем дневнике, — что нам ничего не остается, как, широко раскрыв глаза, ждать, что события будут развиваться так, как было предопределено». В тот же день Хассель, о чем также свидетельствует дневниковая запись, говорил Гизевиусу, что он «тоже за то, чтобы отложить непосредственные действия».
Но какие «непосредственные действия» следовало отложить? Генерал Гальдер, который, как и Гитлер, желал разгрома Польши, в тот момент не был заинтересован в свержении диктатора. Генерал Вицлебен, который должен был год назад руководить войсками при свержении Гитлера, теперь командовал группой армий на западных границах и, следовательно, не мог предпринять никаких действий в Берлине, даже если бы хотел. А хотел ли он? Гизевиус навестил его в его штаб–квартире и застал слушающим Лондонское радио. Очень скоро он понял, что генералу просто интересно, что происходит вокруг.
Что касается генерала Гальдера, то он был занят разработкой окончательных планов нападения на Польшу, так что у него не оставалось времени на предательские мысли, направленные против Гитлера. На допросе 26 февраля 1946 года в Нюрнберге он очень неопределенно, как и другие вероятные противники нацистского режима, отвечал на вопрос, почему ничего не предпринимал в последние дни августа, чтобы сместить фюрера и таким образом спасти Германию от вовлечения в войну. «Не было такой возможности», говорил он. Почему? Потому что генерала Вицлебена перевели на Запад, а без Вицлебена армия действовать не могла.
А простые немцы? Капитан Сэм Харрис, допрашивавший Гальдера с американской стороны, напомнил ему его же собственное замечание, что немецкий народ был настроен против войны, после чего спросил: «Если Гитлер бесповоротно встал на путь войны, почему в преддверии нападения на Польшу вы не обратились к поддержке народа?» Гальдер ответил: «Простите, но это вызывает улыбку. Когда я слышу, как применительно к Гитлеру употребляют слово «бесповоротно», мне хочется возразить, что ничто не казалось бесповоротным». И начальник генерального штаба стал объяснять, что даже 22 августа, когда на встрече в Оберзальцберге Гитлер сообщил своим генералам, что он «бесповоротно» принял решение напасть на Польшу и воевать, если это будет необходимо, с Западом, он, Гальдер, не поверил, что фюрер так и поступит. В свете записей в дневнике Гальдера, относящихся к тому периоду, это заявление действительно удивляет. Но подобной точки зрения придерживался не только Гальдер, но и другие участники заговора.
А где же был генерал Бек, предшественник Гальдера на посту начальника генерального штаба сухопутных войск, признанный руководитель заговорщиков? Гизевиус сообщает, что Бек отправил письмо Браухичу, но главнокомандующий сухопутными войсками даже не ответил на него. Потом, пишет Газевиус, Бек имел беседу с Гальдером, который согласился с тем, что большая война обернется катастрофой для Германии, но полагал при этом, что «Гитлер не допустит большой войны», а следовательно; в данный момент нет нужды его свергать.
14 августа Хассель обедал наедине с Беком, после чего описал в дневнике свои настроения:
«Бек — человек культурный, привлекательный и интеллигентный. К сожалению, он очень низкого мнения о тех, кто стоит во главе армии. Поэтому он не видит, где мы могли бы укрепиться. Он твердо убежден в том, что характер политики третьего рейха порочен».
Устремления Бека и тех, кто его окружал, были высоки и благородны, но никто из этих благородных людей ничего не сделал, чтобы остановить Гитлера, когда он готовился втянуть Германию в войну. Возможно, задача была не из легких, а возможно, в тот момент ее уже поздно было решать, но никто из них даже не попытался это сделать. Разве что генерал Томас. В продолжение идей своего меморандума, который он лично зачитал шефу ОКВ в середине августа, он прибыл к нему в воскресенье 27 августа и, согласно его собственному отчету, «представил ему графическое подтверждение статистических данных, которые наглядно показывали огромное военно–экономическое превосходство стран западной демократии и те беды, которые мы будем иметь в результате этого». Кейтель с несвойственной ему смелостью предъявил эти материалы Гитлеру, но фюрер заявил, что не разделяет опасений генерала Томаса по поводу мировой войны, особенно теперь, когда Советский Союз на его стороне.
На этом и закончились попытки заговорщиков помешать Гитлеру развязать вторую мировую войну, если не считать вялых поползновений доктора Шахта, на которых хитрый финансист строил свою защиту в Нюрнберге. Вернувшись в августе из Индии, он написал письма Гитлеру, Герингу и Риббентропу — в столь сложный момент никто из лидеров оппозиции не шел дальше того, чтобы писать письма и меморандумы, — но, к его величайшему удивлению, ни от кого не получил ответа. Тогда он решил поехать в Цоссен, расположенный в нескольких милях к юго–востоку от Берлина, где находилась штаб–квартира верховного командования сухопутных войск, задействованных для нападения на Польшу, чтобы встретиться с генералом Браухичем лично. И что же он собирался сказать генералу? Выступая в Нюрнберге, Шахт уверял, будто намеревался сказать командующему сухопутными войсками, что по конституции Германия может вступить в войну только с одобрения рейхстага и что генерал обязан выполнять клятву, данную конституции.
Увы! Доктор Шахт так и не встретился с Браухичем. Канарис предупредил Шахта, что, если тот приедет в Цоссен, командующий, «вероятно, прикажет его немедленно арестовать», — такая перспектива не прельщала бывшего приспешника Гитлера. Но о настоящей причине, по которой Шахт не совершил поездки в Цоссен со своей нелепой миссией (для Гитлера было бы просто детской забавой заставить бесхребетный рейхстаг одобрить войну, если бы он захотел связываться с формальностями), рассказал Гизевиус, выступая в Нюрнберге в защиту Шахта. Выходит, что Шахт действительно собирался поехать в Цоссен 25 августа, но не поехал, узнав, что Гитлер отменил нападение, планировавшееся на следующий день. Через три дня, согласно показаниям Гизевиуса, Шахт снова собрался в Цоссен, но Канарис предупредил его, что уже слишком поздно. Нельзя сказать, что от заговорщиков, как говорится, «поезд ушел», — они и не пытались на этот поезд успеть и даже не были на вокзале.
Такими же бесполезными, как протесты кучки антинацистов, были и попытки руководителей нейтральных стран обратиться к Гитлеру с призывом избежать войны. 24 августа президент Рузвельт направил срочные послания Гитлеру и президенту Польши, призывая их решить разногласия, не прибегая к оружию. Президент Мосьцицкий в веском ответе, который он послал на следующий день, напоминал Рузвельту, что Германия, а не Польша «выдвигает требования и требует уступок», тем не менее Польша готова решить вопросы путем прямых переговоров или путем примирения, как призвал американский президент. Гитлер на послание не ответил (президент напомнил, что он не ответил и на его апрельское послание), и на следующий день, 25 августа, Рузвельт направил ему еще одну телеграмму, в которой сообщал о миролюбивом ответе Мосьцицкого и призывал «согласиться с мирными мерами урегулирования, на которые правительство Польши согласно».
