Вы можете спросить: вероятно, немцы не верят этой лжи? Тогда поговорите с ними. Многие верят».
К субботе 26 августа, дню, на который Гитлером первоначально было назначено нападение на Польшу, газетная кампания, организованная Геббельсом, достигла апогея. Я переписал в дневник некоторые заголовки:
«Берлинер цайтунг»: «Полный хаос в Польше! Немецкие семьи бегут. Польские солдаты подошли вплотную к границе Германии!»
«12–ур блатт»: «Игра с огнем зашла слишком далеко. Поляки обстреляли три немецких пассажирских самолета. В коридоре фермы многих немцев объяты пламенем!»
В полночь, по дороге в Дом радиовещания, я купил воскресный выпуск «Фелькишер беобахтер» (за 27 августа). Во всю первую полосу огромными буквами было набрано: «ВСЯ ПОЛЬША В ВОЕННОЙ ЛИХОРАДКЕ! МОБИЛИЗОВАНО 1 500 000 ЧЕЛОВЕК! БЕСПЕРЕБОЙНО СЛЕДУЮТ В СТОРОНУ ГРАНИЦЫ ТРАНСПОРТЫ С ВОЙСКАМИ! ХАОС В ВЕРХНЕЙ СИЛЕЗИИ!»
Конечно, о мобилизации в Германии не говорилось ни слова, хотя мы знали, что германские войска были отмобилизованы уже две недели назад.
Последние шесть дней мира
Письмо Муссолини, полученное Гитлером вечером 25 августа, подействовало на него словно холодный душ, а узнав, что англо–польский союз подписан, он вынужден был отложить нападение на Польшу. Тогда он отправил дуче короткое письмо, в котором спрашивал, какие военные припасы и сырье нужны и в какое время, чтобы Италия смогла «вступить в крупный европейский конфликт». Письмо было продиктовано Риббентропом германскому послу в Риме в 19.40 и передано итальянскому диктатору в 21.30.
На следующее утро Муссолини встретился в Риме с командующими видами вооруженных сил, чтобы составить список минимальных поставок материалов для войны, рассчитанной на год. По словам Чиано, который помогал этот список составлять, «он мог бы убить быка, если бы бык умел читать». В нем фигурировали семь миллионов тонн нефти, шесть миллионов тонн угля, два миллиона тонн стали, миллион тонн леса. Список оказался очень длинным. Завершали его 600 тонн молибдена, 400 тонн титана, 20 тонн циркония. Кроме того, Муссолини требовал 150 зенитных батарей, чтобы защитить индустриальные районы на севере страны, находившиеся в нескольких минутах лета от французских баз, — обстоятельство, о котором дуче напоминал Гитлеру в письме. Это послание Чиано продиктовал в Берлин Аттолико 26 августа, пополудни, после чего оно было немедленно передано Гитлеру.
Послание являлось не просто списком материалов, в которых нуждался Муссолини. Фашистский лидер совершенно определенно вознамерился отвертеться от обязательств перед третьим рейхом. Фюрер, прочитав его письмо, перестал в этом сомневаться.
«Фюрер! — писал Муссолини своему другу. — Я не посылал бы Вам этого списка или он был бы короче и цифры в нем были бы не столь велики, если бы я заранее знал о сроках и имел бы время для накопления запасов материалов и ускорения темпов автократии.
Считаю своим долгом заявить Вам, что, пока я не буду уверен в том, что получу все эти материалы, те жертвы, принести которые я буду призывать итальянский народ… окажутся напрасными и могут скомпрометировать Ваше дело и мое тоже».
Посол Аттолико, не будучи сторонником войны и выступая против союза Италии с Германией в случае ее начала, вручая письмо Гитлеру, по собственной инициативе подчеркнул: решающее условие[214] — «все эти материалы должны быть в Италии до начала военных действий».
Муссолини все еще надеялся на очередной Мюнхен. Он сделал добавление к письму: если фюрер считает, что есть «хоть какая–то возможность добиться решения вопроса политическими средствами», то он, как и раньше, готов оказать своему немецкому соратнику активную помощь. Несмотря на близкие отношения, несмотря на Стальной пакт, несмотря на многочисленные публичные выражения солидарности, Гитлер даже в преддверии войны не открывал Муссолини своей истинной цели — уничтожение Польши. Муссолини об этом не знал. Только под вечер 26 августа этот пробел был наконец ликвидирован.
26–го же августа, три часа спустя, Гитлер отправил Муссолини пространный ответ. Риббентроп продиктовал его по телефону в 15.08 послу в Риме Макензену, который доставил письмо дуче сразу после 17.00. В то время как некоторые из потребностей Италии, например в угле и стали, могут быть удовлетворены полностью, писал Гитлер, многие другие требования удовлетворены быть не могут. В любом случае требование Аттолико доставить материалы до начала военных действий выполнить невозможно.
Здесь Гитлер открыл наконец другу и союзнику свои ближайшие цели:
«Поскольку ни Франция, ни Англия не смогут добиться значительного успеха на Западе, Германия в результате договоренности, достигнутой с Россией, после разгрома Польши сможет высвободить свои силы на Востоке… Я полон решимости покончить с восточным вопросом, даже рискуя пойти на осложнения на Западе.
Дуче, я вхожу в Ваше положение. Я бы только просил Вас сковать англо–французские силы активной пропагандой и военными демонстрациями, которые Вы мне уже предлагали».
Это первое документальное подтверждение, что спустя двадцать четыре часа после отмены Гитлером приказа о наступлении на Польшу он вновь обрел решимость и собирался претворить в жизнь свои планы, даже «рискуя» ввязаться в войну с Западом.
В тот же вечер Муссолини предпринял своего рода попытку остановить Гитлера. Он снова написал ему, а Чиано снова звонил по телефону Аттолико. Послание дуче поступило в рейхсканцелярию около 19.00.
«Я полагаю, что то недоразумение, причиной которого невольно стал Аттолико, уже разъяснилось… То, о чем я Вас просил, кроме зенитных батарей, должно быть доставлено в течение двенадцати месяцев. Но даже несмотря на то, что недоразумение разъяснилось, очевидно, что вы не в состоянии прикрыть те бреши, которые сделала в вооружении итальянской армии война в Испании и Эфиопии.
В таком случае я поступлю так, как Вы советуете, по крайней мере на начальной стадии конфликта, то есть буду сдерживать как можно большее количество англо–французских сил, как делаю это сейчас, и максимально ускорю при этом военные приготовления».
Удрученный дуче — удрученный тем, что в столь сложный момент предстал в довольно жалком виде, — все еще надеялся изыскать возможность нового Мюнхена.
«Я хотел бы подчеркнуть еще раз, отнюдь не из пацифистских соображений, чуждых моему характеру, но исходя из интересов наших народов и наших режимов, что полагаю: существует и возможность политического решения вопроса, которое принесет Германии удовлетворение моральное и материальное».
Как явствует из этих записей, итальянский диктатор жаждал мира, потому что не был готов к войне. Его смущала отведенная ему роль. «Предоставляю Вам догадываться, — писал он в письме за 26 августа, — о моем душевном состоянии, когда силы, над которыми я не властен, не позволяют мне проявить подлинную солидарность с Вами в момент решительных действий».
Чиано после этого напряженного дня записал в своем дневнике, что «дуче совершенно рехнулся. Его воинственный дух и чувство чести вели его к войне. Теперь и здравый смысл заставляет его остановиться. Это очень его угнетает… Ему пришлось столкнуться с горькой правдой. А это для дуче большой удар».
После столь интенсивного обмена посланиями Гитлер окончательно убедился, что Муссолини его покинул. Поздно ночью он продиктовал еще одно послание своему партнеру по оси. Оно было отправлено по телеграфу из Берлина в 00.10 27 августа. Муссолини получил его в 9 утра.
Я получил послание, в котором изложена Ваша окончательная точка зрения. Я понимаю причины и мотивы, которые заставили Вас принять именно такое решение. При определенных обстоятельствах и его можно обратить на пользу.
Я считаю необходимым, чтобы по крайней мере до начала боевых действий мир не знал, какое решение примет Италия. Поэтому искренне прошу Вас поддержать мою борьбу психологически — средствами прессы или любыми другими. Я бы даже попросил Вас, дуче, если это возможно, предпринять хотя бы действия демонстративного характера, чтобы принудить Англию и Францию отвлекать часть своих сил или держать их в неопределенности.
Дуче, самое главное — следующее: если, как я уже говорил, дело дойдет до большой войны, восточный вопрос все равно решится прежде, чем западные державы достигнут какого–либо успеха. Тогда этой зимой, а самое позднее весной, я нападу на Запад силами, которые будут по крайней мере равны силам Англии и Франции…
Я должен просить Вас, дуче, о большом одолжении. Вы и Ваш народ очень поможете мне в этой трудной борьбе, если согласитесь присылать мне итальянских рабочих для использования их в промышленности и сельском хозяйстве… Полагаясь в этой моей просьбе на Вашу щедрость, я благодарю Вас за все усилия, которые Вы предпринимаете во имя нашего общего дела.
