«Дружеское ученное общество» было закрыто и все изданные им масонские книги сожжены. Но даже заключение в Крепости не поколебало убежденного масона Новикова.
Выпущенный на свободу Павлом I, Новиков, по характеристике К. Валишевского, «вернувшись к франкмасонству, увлекается самыми грубыми и эксцентричными формами его.» Но и после осуждения Новикова и других масонов Екатерина все еще не может понять, кто является истинным виновником французской революции. Виновниками ее она считает не масонов, не французских философов, а то, что французские философы ошиблись только в одной вещи, а именно они думали, что проповедуют людям у которых «они предполагали доброе сердце, а вместо того прокуроры, адвокаты и все злодеи прикрылись их принципами, чтобы под этим покрывалом, которое они скоро сбросили, сделать все то, что совершало самое ужасное злодейство».
Только постепенно Екатерина убеждается, что масоны не столь безобидны, как они кажутся. Если даже многие из них искренне увлекаются масонской мистикой и стараясь обрести «Истинную религию», часть их искренне выступает против атеистического вольтерьянства, то в целом русское масонство является спелым орудием в руках враждебных монархии европейских масонских орденов.
Постепенно изменяется и взгляд Екатерины на само «вольтерьянство».
Но проходило еще много кровавых событий во Франции прежде, чем она в 1794 году в письме к Гримму отрицательно высказывается о своих прежних кумирах.
«Я вчера вспомнила, — пишет она, — что вы мне говорили не раз: этот век есть век приготовлений. Я прибавлю, что приготовления эти состояли в том, чтобы приготовить грязь и грязных людей разного рода, которые производят, производили и будут производить бесконечные несчастья и бесчисленное множество несчастных».
В следующем 1795 году Екатерина пишет, что философыпросветители имели только две основных цели — уничтожение христианства и монархии во Франции.
«Я бестрепетно буду ждать благоприятной минуты, когда вам будет угодно оправдать в моем мнении философов и их прислужников в том, что они участвовали в революции, особливо же в энциклопедии, ибо Гельвеций и д'Аламбер оба сознались покойному прусскому королю, что эта книга имела только две цели: первую уничтожить христианскую религию, вторую уничтожить королевскую власть. Об этом говорили уже в 1777 г.».
«Я ошиблась, — признается Екатерина, — …закроем наши высокоумные книги и примемся за букварь».
10 августа 1792 года якобинцы свергли конституционную монархию, которой они добивались и которой они клялись в верности.
12 августа королевская семья была арестована. 17 августа был утвержден чрезвычайный трибунал. В сентябре начался революционный террор. 20 сентября войска монархической коалиции были разбиты. 21 сентября была провозглашена республика. Войска якобинцев вторглись в Сардинское королевство и Бельгию. Людовик XVI погибает на эшафоте.
«С получением известия о злодейском умерщвлении короля французского, — записывает в дневнике секретарь Екатерины II Храповицкий, — ее величество слегла в постель, и больна и печальна».
Брату Людовика XVI графу Д'Артуа Екатерина передает на организацию борьбы с якобинцами миллион рублей и вручает шпагу с надписью на лезвии: «С Богом за Короля».
Свободная борьба простив вольтерьянства и масонства стала возможной только после осуждения Новикова и закрытия «Дружеского общества». До этого идеологическая борьба с вольтерьянцами и масонами «была делом опасным, как для светских лиц, так и для духовенства».
Л. Знаменский в своем «Руководстве к русской церковной истории» отмечает, что положение белого духовенства при Екатерине было не лучше, чем положение монашества.
«Белое духовенство, — пишет он, — пострадало едва ли не более.
В эту эпоху крупных и мелких временщиков, угнетение слабых сильными, оно было совсем забито. Губернаторы и другие светские начальники забирали священнослужителей в свои канцелярии, держали под арестом, подвергали телесным наказаниям».
«Смиренному проповеднику слова Божьего даже некого было вразумлять с своей кафедры, потому что в той среде, которая нуждалась в его вразумлена, не принято было ни ходить в церковь, ни тем более слушать какие-нибудь проповеди».
Обличать же вольтерьянцев и масонов вне храма, принимая их распространенность среди сильных мира сего, было опасно.
Однажды, когда Тихон Задонский вступил в спор с помещиком-вольтерьянцем и стал опровергать его рассуждения, то помещик дал ему пощечину.
Только высшее духовенство осмеливалось выступать против французских философов. Были изданы сочинения: «Вольтер обнаженный», «Вольтер изобличенный», «Посрамленный безбожник и натуралист» и многие другие. Но писать против материалистов и атеистов надо было с опаской, оглядываясь на императрицу-философа.
Тогдашний либерализм, как и современный, так горячо ратовавший за свободу убеждения, оказывался очень фанатичен, когда эта свобода задевала его самого.
Только испугавшись размаха революционных событий во Франции Екатерина II, княгиня Дашкова и другие вольтерьянцы (далеко не все) начинают бить отбой.
Французская революционная литература конфискуется.
Уничтожаются первые четыре тома полного собрания сочинений Вольтера, изданные тамбовским помещиком Рахманиновым. Разрешают печатать книги против Вольтера и других философов — «просветителей».
Но дело уже сделано. Граф П. С. Потемкин с тревогой пишет в 1794 году, что последователи французов, «обояющие слепые умы народные мнимою вольностью, умножаются».
Майор Пассек в написанной оде призывает брать пример с французов «и истратить царский род». Полиция даже у крестьян, работавших в Петербурге, находила рукописи революционного содержания, «Естественно было поколебаться всем нам, — пишет В. Н.
Каразин, — воспитанным в конце осьмнадцатого века».
XXII. МИФ О «ЗЛАТОМ ВЕКЕ ЕКАТЕРИНЫ II» И ИСТОРИЧЕСКАЯ ПРАВДА
«Златой век» Екатерины Великой это только один из многих исторических мифов, созданных историками-интеллигентами. За внешне блестящим фасадом скрывалось далеко не блестящее, состояние государства и народа.
Бесконечные любовные увлечения Екатерины II очень дорого стоили русскому народу. Фавориты не довольствовались теми щедрыми наградами, которыми вознаграждала их Екатерина, а еще сами расхищали народные средства. Во время второй турецкой войны Потемкин, например, представил весьма поверхностный и неточный отчет вместо 55 миллионов только на 41 миллион.
Много вреда принесла привычка Екатерины превращать своих любовников в государственных деятелей. Толковым из всех ее фаворитов оказался один Потемкин. Все же остальные принесли только вред государству. Фаворит Зубов, которого Екатерина считала выдающимся государственным деятелем, ознаменовал, по оценке историка Валишевского, свою «государственную деятельность» следующими результатами:
«Подорванная дисциплина в армии, развитие роскоши и сибаритства в офицерских кругах, опустошенная казна и переполненные тюрьмы таковы по словам компетентных авторитетов, памятники административной деятельности фаворита в области внутренней политики.» Только один фаворит Ланской не лез в государственные деятели, так как, по остроумному выражению историка Валишевского, «не обнаруживал претензий, чуждых его специальному назначению».
Вот, что пишет например, Валишевский в своем исследовании о эпохе Екатерины «Вокруг Трона».
«Ее империя также обнаруживает для внимательных наблюдателей признаки истощения и нужды. В письме, к графу Воронцову от 3 апреля 1755 года Безбородко подводит итог общему положению и картина получается крайне мрачная: чтобы встретить турецкую флотилию из 35 кораблей, выставленных Портой на Черном море, имеется только десять судов, наполовину сгнивших: они были построены из плохого материала, флот из весельных галер, на который рассчитывали, вовсе не существует»…Сухопутная армия выглядит лучше, но она дорого стоит, потому что ею страшно плохо управляют и не на что удовлетворять ее нужды…
«Безбородко принадлежит к числу недовольных, но его свидетельство не единичное. Современники почти единодушны в своем мнении о приближающемся страшном кризисе: политика Екатерины довела все пружины правительственной машины до такого напряжения, которое далеко превышает силу их сопротивления: во всех областях средства не могут удовлетворить предъявляемых к ним требованиям, и Россия не может выдержать той роли, которую ей навязали».
Екатерина же пытается убедить других и себя, что все прекрасно, что политика «мудрой северной Минервы» приносит роскошные плоды.
«Я весела и резва, как зяблик», — пишет она Гримму. Но русскому народу в этот момент, как и раньше, жилось не весело под управлением веселой, как зяблик Императрицы-философа.
