«в год 915. Пришли впервые печенеги на русскую землю и, заключив мир с Игорем, пошли к Дунаю».
Согласно современным общепринятым представлениям, печенеги впервые появились на Днепре гораздо раньше. Но интереснее другое. Печенеги впервые появляются на Русской земле, чтобы… заключить мир с Игорем. Мы привыкли к тому, что кочевники приходят на Русь с несколько иными намерениями, а мир заключают только после тяжелых поражений. С чего бы на сей раз у кочевников столь мирные настроения? А с того, что они, вероятно, действительно искали помощи в своей борьбе против хазар и их союзников венгров. Русь в этом противостоянии объективно была на стороне печенегов. Не Бог весть какая сила, конечно, но с паршивой овцы…
Так что слова «пришли печенеги» следует понимать не как буйный набег кочевников, а как чинное посольство, уполномоченное заключить с Русью мир и союз для похода на Дунай против венгров. А повезет, так и дальше, на Константинополь. Однако поход на Константинополь мужающая Русь смогла осуществить только через двадцать пять лет. Эту четверть века (!), когда на Руси княжил Игорь, «Повесть» обходит непонятным молчанием за исключением одной короткой ремарки: «в год 920. У греков поставлен царь роман. Игорь же воевал против печенегов».
Каких-либо достоинств и привлекательных черт за Игорем не замечено: он был плохим князем, никчемным полководцем, но зато отъявленным самодуром, и его неуживчивость буквально на каждом шагу наживала ему врагов.
Судя по записи от 920 года, Игорь начал с того, что разругался со своими первыми союзниками, печененгами. Затем вероломным захватом Самкерца он безвозвратно испортил отношения с Хазарским каганатом. Побежденный хазарами и понуждаемый победителями, он нападает на Византию, проявляет невиданную жестокость, но снова терпит страшное поражение, после чего остается у разбитого корыта с испорченными отношениями со всеми соседями. Наконец жадность приводит его к страшной, но заслуженной смерти от своих данников древлян. Но об этом мы еще прочтем в «Повести» чуть позже. А вот о войне с Хазарией ты, ждущий подробностей читатель, в «Повести» не прочтешь, о ней мы узнаем из «Кембриджского документа», «Повесть» о хазарской войне стыдливо умалчивает, оттого и двадцатипятилетний пропуск. Благо, о войне с Византией в «Повести» есть выписки из греческих хроник.
«в год 941. Пошел Игорь на греков… И подплыли, и стали воевать… а кого захватили – одних распинали, в других же, перед собой их ставя, стреляли, хватали, связывали назад руки и вбивали железные гвозди в головы… Когда же пришли с востока воины – Панфир-деместик с сорока тысячами, Фока-патриций с македонянами, Федор-стратилат с фракийцами, с ними же и сановные бояре, то окружили русь… и в жестоком сражении едва одолели греки. русские же к вечеру возвратились к дружине своей и ночью, сев в ладьи, отплыли. Феофан же встретил их в ладьях с огнем и стал трубами пускать огонь на ладьи русских. И было видно страшное чудо. русские же, увидев пламя, бросились в воду морскую, стремясь спастись, и так оставшиеся возвратились домой».
Воистину страсти Господни! Что и говорить, «порезвился» Игорь.
– Бэрримор, как ты считаешь, какой народ самый жестокий?
– Конечно, римляне, сэр.
– Почему римляне?
– Они распяли Христа!
– И как же они его распяли?
– О, они вбили ему гвозди в руки и ноги.
– А что ты скажешь о народе, который распинает всех подряд, вбивая гвозди в головы?
– Такая невероятная жестокость? Какой ужас! Это невозможно, сэр.
Увы, Бэрримор, если верить ПВЛ, возможно…
Мой читатель-славянофил, ты по-прежнему настаиваешь на том, что русь была славянским племенем? После того, что мы только что прочитали, ты будешь продолжать гордиться своим славянством? По мне, так уж пусть русь, распинающая мирных жителей и вбивающая им в головы гвозди, будет какими-нибудь скандинавами, а того лучше – марсианами. Все меньше краснеть за предков.
Но это опять же всего лишь эмоции. А что имеем по существу? По существу мы с тобой, мой невольно краснеющий читатель, имеем еще одно выразительное подтверждение того, что «Повесть» списана с византийских хроник. Она не знает имен подвластных Олегу «великих князей», владеющих несуществующими городами, зато приводит не только имена отдельных византийских полководцев, но и точные данные об их войсках. И в последней цитате мы читаем изложение событий как бы с византийской стороны. В этом плане характерно, что оставшиеся после катастрофического поражения русские вернулись не в Киев, чего следовало бы ожидать, если бы автор писал отсебятину, а просто «домой». Это «домой» византийский историк Лев Диакон расшифровывает «к Босфору Киммерийскому», то есть Керченскому проливу. Далековато от Киева!
В отличие от мнимого похода Олега, приуроченного «Повестью» к 907 году, поход Игоря в 941 году действительно имел место. Он не только описан византийскими хронистами, но и «прокомментирован» знаменитым «Кембриджским документом» – письмом современника событий, некого хазарского еврея. Я не буду здесь его пересказывать тебе, мой эрудированный читатель, остановлюсь лишь на одном аспекте вопроса. Документ рассказывает предысторию событий, согласно которой хазарский полководец сумел проучить вероломного владыку Руси и принудить того напасть на Византию. Но русского владыку зовут не Игорь, а… Олег! По крайней мере, так трактует большинство комментаторов письма слово (х-л-гу) на иврите (древнееврейское письмо, как и другие семитские письменности, опускало гласные, что отражено дефисами в транскрипции). Затем «Кембриджский документ» хоронит этого (х-л-гу) на Кавказе в Бердаа. На первый взгляд, документ вносит дополнительную путаницу, которая даже заставляет некоторых историков вводить в обиход Олега II (или, если хочешь, мой охочий до выдумок читатель, Олега Невещего). Но при взгляде на дело под иным углом зрения «Кембриджский документ» не только не создает никаких проблем, но и косвенно подтверждает высказанные мною ранее догадки о том, что олег есть не имя собственное не существовавшего в природе «вещего князя», а титул вождей варягов руси, коих вполне могло быть более одного и даже двух. То есть был «тот олег», но были и другие, «не те» олеги и ольги.
Под этим углом зрения мы с тобой, мой дальнозоркий читатель, будем более пристально рассматривать эту проблему в «Измышлениях». А пока проследим за тем, как Игорь, уже попавший по существу в вассальную зависимость от Хазарии и Византии, продолжает наживать себе врагов.
«в год 945. в тот год сказала дружина Игорю: «Отроки Свенельда изоделись оружием и одеждой, а мы наги. Пойдем, князь, с нами за данью, и себе добудешь, и нам».
Впервые появляется в «Повести» некто Свенельд. Казалось бы, с таким именем даже череп промерять циркулем не нужно, принадлежность к «арийской расе» прописана с большой буквы – варяг, короче. Именно так нам его и представляет БСЭ: «свенельд – древнерусский воевода Х в., норманн (варяг) по происхождению. При Игоре участвовал в покорении уличей, в войнах с византией (941, 944) и в походе в Закавказье (943—944). в 946 С. руководил походом против древлян. Участвовал во всех походах князя Святослава Игоревича. При великом князе Ярополке Святославиче был его ближайшим советником».
Но, оказывается, совсем не просто найти имя Свенельд в реальной истории Скандинавии. Зато по долгожитию наш Свенельд не уступает Вещему Олегу, оставаясь воеводой при Игоре, Ольге, Святославе и Ярополке гораздо более сакраментальных тридцати трех лет: с 941 минимум по 977 г. К этой интересной фигуре мы вернемся в «Измышлениях», и теперь уже совсем скоро.
Что касается Игоря, то совершенно очевидно, что его отношения и со Свенельдом, и со своей дружиной далеки от идеальных. Дружинникам Игоря не за что любить своего князя. Они голы и голодны, в то время как их коллеги из дружины Свенельда живут припеваючи. Ясно, что Свенельд занят больше собой и своими отроками, чем делами Игоря, то есть он просто плюет на своего патрона. И тому остается только таить злобу, потому что дружина Свенельда сильнее и лучше вооружена.
«И послушал их Игорь – пошел к древлянам за данью и прибавил к прежней дани новую, и творили насилие над ними мужи его. взяв дань, пошел он в свой город. Когда же шел он назад, поразмыслив, сказал своей дружине: “Идите с данью домой, а я возвращусь и похожу еще”… Древляне же, услышав, что идет снова… послали к нему, говоря: “Зачем идешь опять? Забрал уже всю дань”. И не послушал их Игорь; и древляне, выйдя из города Искоростеня, убили Игоря и древляне убили Игоря и дружинников его…»
Жадность фраера сгубила. Наконец Игорь нажил себе последнего врага – древлян, которые и поставили точку в его биографии. Так, прокняжив, как и его предшественник Олег, тридцать три года, но в отличие от оного совершенно бесславно, почил отнюдь не в бозе Игорь. Я бы затруднился написать эпитафию на его могиле, но удостою его короткой надгробной речью. Игорь прожил жизнь не зря. Реальный, хотя и никчемный князь одолжил в «Повести» героическому, хотя и мифическому Олегу основные факты своей биографии: от длительности правления в Киеве до похода на Константинополь. Только волей автора «Повести» все промахи и неудачи реального Игоря чудесным образом оборачивались у мифического Олега успехами и победами. Не берусь судить, хотел ли этого автор, но, по-моему, истинная роль в «Повести» Олега, этого выдуманного альтер эго Игоря, – служить укором своему бесталанному, жадному и вероломному прототипу.
