Mы не говорим здесь о жестокостях, которыми сопровождалась депортация народов, а говорим о принципиально различных моделях репрессии. Ведь никто из демократов не заявил: "Я бы в 1944 году применил демократическое право и расстрелял бы каждого виновного". Подменять анализ модели перечислением эксцессов — мелкий подлог. Ведь и современная западная демократия не безгрешна, но никому же в голову не придет на основании деформаций практики отрицать саму модель демократии. Вон, в 1990 г. в Англии освободили шестерых человек, которые просидели в тюрьме 12 лет после того, как под пытками признались в преступлении, которого не совершали.
А вспомним события в Лос Анжелесе в мае 1992 г. Ведь суд присяжных единогласно оправдал полицейских, столь зверски избивших проехавшего на красный свет чернокожего, что он остался инвалидом — после того, как присяжные в течение нескольких часов просматривали случайно сделанную видеозапись (показанную, кстати, по всей Европе, но только не в России)!30 Так что спор сейчас идет именно о типе репрессии, который представляется преступным.31
Мы говорили об идеальной концепции правовой революции, которая уже таила в себе катастрофу. Реальное же ее воплощение теми, кто объявил себя демократами, не только катастрофично, но и предельно пошло. Здесь откат от правовой идеи в болото, из которого и не видно выхода. Рассмотрим это на событиях, связанных с "путчем" 1991 г., и философскими рассуждениями мэра Москвы Г.Попова.
Правосознание победителей в "августа-91". Согласно официальной версии, сформулированной Б.Н.Ельциным уже в первый день путча, а затем подтвержденной Горбачевым и даже утвержденной парламентом, в СССР был совершен государственный переворот, организованный группой заговорщиков, которые признаны преступниками. Мышление демократов таково, что их не волновали неувязки с правом: парламент и президент, подменяя суд, уже не только дали событиям юридическую квалификацию, но и вынесли приговор — члены ГКЧП до суда и даже до следствия признаны преступниками (премьер-министр России Иван Силаев даже призвал их немедленно расстрелять). Горбачев, будучи даже по официальной версии потерпевшим, то есть лицом заинтересованным, создает и возглавляет комиссию, наблюдающую за следствием, а допрашивается как свидетель, так что защита не может задавать ему вопросы.
Вспомним, как ТВ давало номера телефонов, по которым следовало сообщать о людях, которые сочувствовали "путчу". Тут уж уместно напомнить простую истину, сказанную Салтыковым-Щедриным: "Вместо обвинения в факте является обвинение в сочувствии — дешево и сердито. Обвинение в факте можно опровергнуть, но как опровергнуть обвинение в "сочувствии"? Кто же эти люди [обвиняющие в сочувствии]? Это люди, которым необходимо поддерживать смуту и питать пламя человеконенавистничества, ибо они знают, что не будь смуты, умолкни ненависть — и им вновь придется сделаться гражданами ретирадных мест".
Общественность требовала отставки президиума АН СССР, а в Московском университете — ректора по той причине, что они не выступили активно против путча. "Независимая газета" под заголовком "Руководству Университета предложено уйти в отставку" сообщает: "Первого сентября на митинге у главного здания Московского университета, посвященном началу нового учебного года, младший научный сотрудник НИИ ядерной физики Дмитрий Савин зачитал коллективное заявление сотрудников университета: "В дни государственного переворота 19-21 августа 1991 года руководство Московского университета заняло беспринципную позицию. В тяжелые для страны дни, когда слово старейшего университета могло бы вселить надежду в сердца людей и помочь определиться колеблющимся, официальные структуры Университета хранили молчание". Ах, молчали? Значит, сочувствовали. И невдомек юродивому м.н.с. и его революционному комитету, что даже большевикам в 1917 г. не приходило в голову предъявлять "старейшему университету" подобные претензии.
Сразу после путча Горбачев, Яковлев и "интеллектуалы" из демократов стали выступать с назойливыми призывами не устраивать "охоты на ведьм" и преследований рядовых коммунистов — так, будто секретари парторганизаций уже и не находятся под защитой права. Эти призывы звучали как жалобы: "Господа, где же "охота на ведьм"? Она входит в программу!". Но политически неразвитая масса не захотела понять намека, и энтузиазм в антикоммунистической истерии наблюдался лишь в среде интеллигенции. Владимир Максимов с горечью писал: "Мне непонятна та радикальная мстительность, которую проявляют сегодня иные нынешние прогрессисты, еще вчера осыпанные всеми мыслимыми милостями и наградами времен застоя. С какой это стати любимец всех современных ему вождей Евгений Евтушенко… превращается сегодня в этакого отечественного Маккарти и устраивает охоту за ведьмами в Союзе писателей? С какой это стати другой писатель, которого я очень высоко ценю как прозаика, проживший одну из самых благополучнейших жизней в советской литературе, вдруг призывает народ выращивать пеньку, чтобы вить из нее веревки для коммунистов?". Невероятным казалось выступление на Собрании Академии наук СССР ее вице-президента (кстати, многолетнего члена ЦК КПСС) Велихова, который потребовал выяснить имена ученых Академии, печатавших ранее в "коммунистических" газетах под псевдонимом материалы, "интеллектуально связанные с идеями путчистов". В истории русской науки еще никогда не было, чтобы иерархи такого ранга занимались политическим сыском.
Но все это, так сказать, культурный фон. В действиях же власти ситуация еще хуже. Здесь сразу началась профанация. Путчистам предъявили обвинение в "измене Родине" по ст. 64 УК РСФСР. Cтатья гласит: "Измена Родине, то есть деяние, умышленно совершенное гражданином СССР в ущерб суверенитету, территориальной неприкосновенности или государственной безопасности и обороноспособности СССР: переход на сторону врага, шпионаж, выдача государственной или военной тайны иностранному государству, бегство за границу или отказ возвратиться из-за границы в СССР, оказание иностранному государству помощи в проведении враждебной деятельности против СССР, а равно заговор с целью захвата власти, — наказывается…".
Здесь для нас главное — первая часть. Измена Родине — умышленное деяние по нанесению ущерба ее суверенитету, территориальной целостности и обороноспособности. Но никому ни во время "путча", ни после него и в голову не приходило поставить это в вину ГКЧП. При всех трактовках их мотивов признавалось, что они умышленно действовали ради сохранения СССР, его целостности и безопасности. Противники ГКЧП расходились не в этом пункте, а в том, что одни как раз это-то стремление сохранить "ненавистную империю" и считали главным преступлением, а другие не принимали средства, использованные ГКЧП. То есть, даже врагам "путчистов" обвинение показалось абсурдным. Ну как можно говорить об измене СССР, если в постановлении о привлечении вице-президента Янаева в качестве обвиняемого буквально говорится, что "опасаясь, что соглашение [новый Союзный Договор] приведет к распаду СССР и видя в содеянном выход из критической политической и социальной ситуации", он совершил то-то и то-то!
Поразительно, что странное обвинение продержалось почти 4 месяца и было без всяких комментариев и сообщений заменено на обвинение в "заговоре с целью захвата власти" (по той же 64 ст.). Здесь возник новый юридический казус. В законе "заговор с целью захвата власти" не фигурирует как самостоятельное преступление. Он упоминается лишь в разъясняющей части приведенной выше статьи лишь как одна из форм реализации измены Родине. Что такое "измена Родине", мы видели. Но из статьи ясно, что если в деяниях подсудимых нет состава преступления, именуемого изменой Родине, а это именно так — то и обвинять их в заговоре нельзя. Нет такого закона, не предусмотрели, что кому-то придется защищать СССР преступным путем! Таким образом, с точки зрения юриспруденции обвинители нарушили принцип римского права, воспринятый всеми известными уголовными кодексами: нет преступления, если таковое деяние не предусмотрено законом. И видно уже, что все эти обещания правового государства — примитивная и пошлая ложь политиков, которые и не понимают, и не чувствуют идеи права. Они растоптали право традиционное в его глубокой связи с моралью и маскируют правовой фразеологией, требуемой в "приличном" обществе западной демократии, свои преступные и хамские привычки.
Рассуждения Г.Х.Попова. Перестройка как революция — совершенно новое явление в этическом плане. История не знает такого масштаба обмана, таких изощренных предательств и интриг. Перестройка и тесно связанные с ней явления в других странах вводят человечество в эпоху политического постмодерна, где не действуют привычные нормы и ограничения. Впервые явно и открыто переносятся в политику моральные устои самой безнравственной, почти вненравственной, категории преступников — тех, кто исповедует беспредел. Пожалуй, лучше всего это выразил после учредительного съезда Движения демократических реформ его председатель, тогдашний мэр Москвы Г.Х.Попов. В своей пресс-конференции он рассуждал о том, как, по его мнению, надо будет поступать в случае массового недовольства радикальной экономической реформой. Страх перед голодной толпой "люмпенизированных социальных иждивенцев", как экс-мэр обычно называет трудящихся, стал навязчивой идеей новых отцов русской демократии. Вот как сформулировал Г.Попов их установки: "Я считаю возможным и необходимым применить в этом случае силу и применить ее как можно скорее. Лучше применить безоружных милиционеров, чем вооруженных. Лучше применить вооруженную милицию, чем выпускать войска. Лучше применить войска, чем выпускать артиллерию, авиацию… Так что с этой точки зрения — вопрос простой".
