Девушки надеялись погулять по аллеям и вернуться так же тихо, как и ушли. Не тут-то было. В парке они встретили великих князей, разговорились, как вдруг со стороны павильона раздался истошный крик. Проснувшаяся статс-дама звала на помощь. Оказалось, что ее разбудила летучая мышь, попавшая в комнату через раскрытое окно и запутавшаяся в складках чепца старушки. Вскочив и сбросив чепец, испуганная женщина обнаружила исчезновение всех своих подопечных… Естественно, фрейлинам влетело.
В мемуарах провинциальной дворянки А. Е. Лабзиной рассказывается, как ее муж, получивший образование во Франции и ставший поклонником «просвещенных семейных отношений», пытался перевоспитать ее, наивную деревенскую барышню, на светский манер. Он «велел не ранее с постели вставать, как в одиннадцатом часу. И для меня это была пытка и тоска смертельная — не видеть восходу солнца и лежать, хотя бы и не спала. И эта жизнь меня довела до такого расслабления, что я точно потеряла сон и аппетит, и ни в чем вкусу не имела, сделалась худа и желта»[104].
Конечно, трудно было привыкнуть к такому ритму, если прежде девушку воспитывали в строгости: «Будили меня тогда, когда чуть начинает показываться солнце, и водили купать на реку. Пришедши домой, давали мне завтрак, состоявший из горячего молока и черного хлеба; чаю мы не знали. После этого я должна была читать Священное Писание, а потом приниматься за работу. После купания тотчас начиналась молитва, оборотясь к востоку и ставши на колени; и няня со мною — и прочитаю утренние молитвы; и как сладостно было тогда молиться с невинным сердцем!»[105]
Однако супругу все же удалось привить 15-летней жене некоторые из своих привычек. Уже попав в Петербург и живя в доме М. М. Хераскова, вице-президента Берг-коллегии и поэта, она с трудом вернулась к прежним правилам: «Раннее вставание было уже для меня тяжело, потому что муж мой приучил уж поздно вставать и, не умывшись, в постели пить чай. Даже я отучена была Богу молиться, — считали это ненужным; в церковь мало ходила… Все было возобновлено. Приучили меня рано вставать, молиться Богу, утром заниматься хорошей книгой, которые мне давали, а не сама выбирала. К счастью, я еще не имела случая читать романов, да и не слыхала имени сего». Как-то раз гости обсуждали новые издания, и Лабзина потихоньку осведомилась у хозяйки: «О каком она все говорит Романе, а я его у них никогда не вижу»[106]. Наивность юной дамы умиляла покровителей, и они старались держать ее подальше от светских соблазнов, среди которых поздний подъем — признак французской развращенности.
Жизнь четы Херасковых показательна. Не все светские люди разделяли новомодное стремление «проспать до полудня», а остальное время посвятить развлечениям. Михаил Матвеевич был крупным масоном, а на заседаниях лож произносилось много речей о поддержании общественной нравственности. Однако, несмотря на все старания вольных каменщиков, изменение ритма жизни вольных, согласно Манифесту 1762 года, дворян приостановить не удалось. Время званых вечеров и балов все более отодвигалось к полуночи.
Понятно, что приказ Павла I являться в присутствие к шести утра и ложиться в девять вечера стал катастрофой светской жизни. Екатерина II, хоть и поднималась на заре, как крестьянка на дойку коров, старалась не мешать приближенным украсть еще часок-другой сладкого сна. Ей было на что употребить свободное до утреннего туалета время.
Императрица сама разводила камин, зажигала свечи и лампадку и садилась за письменный стол в зеркальном кабинете — первые часы дня были посвящены ее личным литературным упражнениям. Как-то она сказала Грибовскому, что, «не пописавши, нельзя и одного дня прожить»[107]. Екатерина сочиняла пьесы, либретто для комических опер, сказки, записки по русской истории, журнальные статьи, мемуары, наконец. Кроме того, она вела эпистолярный диалог с десятками корреспондентов — философами-просветителями, монархами соседних стран, содержательницами модных литературно-политических салонов в Париже, учеными, писателями, военными и государственными деятелями за рубежом и у себя на родине. Екатерина прекрасно понимала, что многие ее письма станут достоянием гласности, и умело использовала корреспонденцию как инструмент влияния на общественное мнение Европы.
Словом, утро не пропадало даром. Привычка вставать спозаранку выработалась у Екатерины еще в бытность ее великой княгиней и была связана не столько с размеренным «немецким воспитанием», сколько с необходимостью выучить русский язык. Сделать это оказалось непросто, поскольку при дворе на нем почти не говорили. Елизавета Петровна любила французский, из-за чего вся знать изъяснялась на галльский манер и даже не заботилась обучить детей родной речи.
В мемуарах граф А. Р. Воронцов очень сетовал на эту особенность русских вельмож: «Россия единственная страна, где пренебрегают изучением своего родного языка и всего, что касается страны, в которой люди родились на свет… Те жители Петербурга и Москвы, которые считают себя людьми просвещенными, заботятся о том, чтобы их дети знали французский язык, окружают их иностранцами, дают им хорошо стоящих учителей танцев и музыки, но не учат их родному языку, так что это прекрасное и дорогостоящее воспитание ведет к совершенному незнанию Родины, к равнодушию и даже презрению к стране, с которой неразрывно связано наше существование, и к привязанности ко всему, что касается нравов чужих стран, в особенности Франции»[108].
Сестра Воронцова — Е. Р. Дашкова приводила пример своей семейной немоты, когда она, аристократка, выросшая в Петербурге, приехала в Москву и не могла общаться с родными мужа. «Я довольно плохо изъяснялась по-русски, а моя свекровь не знала ни одного иностранного языка. Ее родня… относилась ко мне очень снисходительно;…но я все-таки чувствовала, что они желали бы видеть во мне москвичку и считали меня почти чужестранкой. Я решила заняться русским языком и вскоре сделала большие успехи, вызвавшие единодушное одобрение»[109].
В качестве учителя к великой княгине Екатерине Алексеевне был назначен известный литератор Василий Евдокимович Ададуров. Но употребить на практике полученные от него знания она могла только, разговаривая с истопниками, горничными, полотерами, а позднее со своими конюхами и берейторами. Стоит ли удивляться, что речь Екатерины запестрела народными пословицами и поговорками? Судя по переписке, императрице была свойственна простая, доходчивая речь с удивительно сильными, хотя не всегда правильными оборотами. Например, «любить со всего сердца», как бегать со всех ног. От грамматических ошибок она не могла избавиться всю жизнь, но заметим, их было куда меньше, чем у многих дам ее времени. Знаменитая история со словом «ещё», которое Екатерина якобы писала как «исчо» — не более чем анекдот, она не подтверждается ее собственноручными документами.
«Ты не смейся над моей русской орфографией, — сказала она однажды Грибовскому. — Я тебе скажу, почему я не успела ее хорошенько узнать: по приезде моем сюда с большим прилежанием я начала учиться русскому языку. Тетка, Елизавета Петровна, узнав об этом, сказала моей гофмейстерине: полно ее учить, она и без того умна. Таким образом, могла я учиться только из книг, без учителей, и это есть причина, что я плохо знаю правописание». Впрочем, по свидетельству секретаря, государыня говорила по-русски «весьма чисто», то есть без акцента, и любила употреблять «простые и коренные слова, которых она знала множество»[110].
Императрица охотно писала на языке своего нового отечества. Случалось, что к половине восьмого утра ее рука уже так уставала, что ей приходилось извиняться перед корреспондентами за плохой почерк[111]. Тем не менее она признавалась: «Я не могу видеть чистого пера без того, чтобы не пришла мне охота обмакнуть оного в чернила; буде же еще к тому лежит на столе бумага, то, конечно, рука моя очутится с пером на этой бумаге»[112].
Одинокие утренние занятия Екатерины не обходились без забавных происшествий. Однажды, разводя огонь, она обнаружила в трубе маленького трубочиста, который, почувствовав жар, начал кричать. Государыня немедленно залила угли, помогла мальчику выбраться из камина и наперед приказала поставить в прямой трубе решетку, чтобы предотвратить падение рабочих в пламя.
Иногда во время работы у Екатерины кончалась вода в графине и государыня звонила в колокольчик, зовя слуг. Но случалось, что ее «комнатные женщины» еще спали, и императрица терпеливо ждала их пробуждения. Однажды она звонила слишком долго и, заскучав, выглянула в смежную залу, где должны были дежурить камердинеры. Те преспокойно играли в карты, а на упрек госпожи отвечали: «Мы всего лишь хотели закончить партию»[113].
