Таким образом, Парижский мир прежде всего фиксировал утверждение королевского сюзеренитета французского короля за счет ослабления европейских позиций английской короны, что, естественно, подрывало и без того пошатнувшийся авторитет Генриха III в самой Англии. Автор одной из английских хроник сообщает, что после отказа от Нормандии и других владений во Франции Генрих III изменил свою печать, заменив в ней изображение меча на скипетр. Это вызвало в Англии широкое недовольство, в народе распространились стихи критического содержания, где говорилось, что английский король «усиливает Францию». Конечно, современники далеко не всегда бывают объективны и точны в оценке крупных государственных событий. Но в данном случае они справедливо ощутили за внешними конкретными уступками Франции утрату английской короной чего-то более значительного, чем доходы Аженэ или перспектива присоединения к английским владениям Лимузена, Перигора и Керси.
Превращение давнего соперника Франции — английского короля в вассала, конечно, было реальным политическим достижением в рамках мышления и юридических норм эпохи. Людовик IX, по сообщению Жуанвиля, видел главный смысл договора именно в этом. В ответ на возражения тех своих советников, которые не соглашались с расширением английских владений на юго-западе, французский король сказал о необходимости сохранить родственную «любовь» между его детьми и преемниками Генриха III. Но главными, пожалуй, были его следующие слова: «Если же я не поступлю так хорошо, английский король не станет моим вассалом»[33]. Итак, Парижский мир безусловно способствовал утверждению королевского сюзеренитета во Франции, где в первой половине XIII в. монархия имела немалые достижения в борьбе за укрепление своих позиций. Метод, использованный в договоре для этой цели, был почерпнут из юридической практики, сложившейся в эпоху раннего Средневековья. Естественная и функционально оправданная в пору формирования сословной структуры феодального общества система крупного землевладения должна была неизбежно отмирать по мере роста товарно-денежных связей и усиления государственного аппарата. Введение вассально-ленных связей в отношения между двумя монархиями, которые дальше других зашли в процессе централизации, было в середине XIII в. явным анахронизмом и отзвуком давней семейной драмы. Это неминуемо должно было болезненно отразиться на дальнейшей судьбе англо-французских отношений.
И все же в целом Парижский договор был важнейшей вехой в истории соперничества двух монархий. Именно это соглашение подвело черту под первым длительным этапом в развитии англо-французских противоречий в Западной Европе.
Интересным подтверждением этапного характера событий середины XIII в. в истории отношений Англии и Франции являются свидетельства источников о том, что именно к этому времени современники осознали глубину и непримиримость англо-французских противоречий. Английские хронисты, постоянно уделявшие большое внимание борьбе короны за владения на континенте, начали с 30-х гг. XIII в. проявлять острую враждебность к французам и писать о них как о злейших и опасных врагах Англии. Так, рассказывая о расследовании по делу некоего заподозренного в измене лица, автор официальной Сент-Олбанской хроники писал: «Он был обвинен в том, что вступил в союз с главными врагами короля — французами (francigenis), шотландцами и уэльсцами»[34]. Матвей Парижский отмечал в 1244 г.: «…Всему миру известно, что франки(Francis) являются смертельными врагами господина английского короля»[35]. Верноподданный хронист воспринял эту враждебность и отразил ее в эмоциональных оценках определенных событий. Например, крупные землевладельцы Номандии сохранившие в 30-е гг. XIII в. преданность Англии представлены на страницах хроники как жертвы «высокомерия франков»[36]. Любопытно, что этот же хронист не только осознал широту масштабов англо-французского соперничества («всему миру известно»), но и ощутил в какой-то степени расстановку сил в происходящей борьбе. Сообщение о женитьбе шотландского короля Александра II на дочери французского «барона» Ангеррана де Куси Матвей Парижский комментирует следующим образом: «И это было вовсе не приемлемо для английского короля; это показало, что Франция враждебна Англии»[37]. Наконец, в этой же хронике к середине XIII в. (а именно в это время ее автор стал зрелым человеком и видным церковным деятелем) начинает ощущаться растущая значимость англо-французских противоречий в жизни Англии и Западной Европы. В записях за 1245 г. Матвей Парижский (уже аббат Сент-Олбанского монастыря и «государственный человек») отмечает «враждебность королевств Англии и Франции» среди самых важных событий года[38], хотя, заметим, в этом году не произошло ничего особенно яркого, а шла уже привычная «позиционная борьба» на юго-западе.
Итак, с какими же итогами подошли два враждующих дома, Капетинги и Плантагенеты к зениту Средневековья — середине XIII в.? Прежде всего вражда домов превратилась в противостояние двух королевств и стала стержнем, вокруг которого началось стихийное движение феодальных государств в направлении установления «равновесия сил» в западноевропейском регионе. Об этом свидетельствовал процесс образования военно-политических союзов вокруг двух соперников — Англии и Франции. Объективно королевства нуждались в стабилизации границ и отказе от вассально-ленных обязательств, ставших в XIII в. явным анахронизмом. Однако человеческая память и природа таковы, что ни в какие эпохи не торопятся ломать себя вслед за меняющейся политической и экономической реальностью. Столетнее противостояние леопарда и лилии соткало нервную ткань повышенной чувствительности и обидчивости во взаимоотношениях Капетингов и Плантагенетов. Главным средоточием этих страстей и эмоций стал в середине XIII в. обломок былой «Анжуйской империи» — английская Гасконь.
Вассальные обязательства английской короны, признанные Парижским договором 1259 г., стали живым воплощением анахронизма, в результате которого английский король был королем у себя дома и французским вассалом на континенте. Этот юридический казус, вполне органичный для раннего Средневековья, сделался взрывоопасным и неприемлемым для меняющегося сознания многих современников. В эпоху, когда категории чести во всех сословиях ценились высоко, хотя и понимались неоднозначно, непроясненность англо-французских отношений на юго-западе Франции сулила в будущем бедствия.
Глава II. Леопард готовится к прыжку
В истории англо-французских отношений вторая половина XIII — первая треть XIV в. стали новым этапом, переходным между периодом возникновения и закрепления комплекса противоречий и их разрешением в ходе Столетней войны — крупнейшего военно-политического конфликта в Западной Европе эпохи Средневековья. Второй этап в истории англо-французских противоречий был отмечен существенными переменами в развитии международных отношений в регионе. Их наиболее общие черты уже были названы. Казалось, черты «семейной драмы» были полностью вытеснены крепнущим межгосударственным характером противостояния двух монархий в новой эпохе Высокого Средневековья. Однако, как показали события сравнительно недалекого будущего, на пороге Столетней войны давние родственные обиды проявились с прежней остротой и непримиримостью.
А пока, со второй половины XIII в., в центре внимания соперников, бесспорно, оказались английские владения на юго-западе Франции. Английский король сохранял титул герцога Аквитанского, статус пэра Франции и вассала Капетингов. Это была, безусловно, большая победа централизаторской политики французской монархии. Юридическое положение английского короля во Франции стало теперь примерно таким же, как у крупнейших французских феодальных землевладельцев. Однако его фактические возможности были гораздо значительнее. Плантагенеты, безусловно, обладали несравнимо большей независимостью и материальными ресурсами. Это превращало их владения на континенте в наиболее важную опору сепаратистских сил Франции. Поэтому ликвидация английской власти на юго-западе оставалась непременным условием завершения централизации во Французском королевстве.
Для Англии же сохранение этого последнего фрагмента «Анжуйской империи» первых Плантагенетов было важно сразу в нескольких отношениях. Это был вопрос политического престижа английской монархии, которая, несмотря на большие территориальные потери на континенте, все же не превратилась пока в островное государство. По мере укрепления товарно-денежных отношений и усиления значения торговых связей возрастало экономическое значение юго-западных земель. Расположение последнего английского владения среди французских областей и на границе с Пиренейским полуостровом придавало ему важное военно-стратегическое значение.
