«Россия – это огромный воз, влекомый по скверной дороге тощими клячами – чиновничеством. На возу сидят обыватели и общественные деятели и на чем свет стоит ругают власти, ставя в вину плохую дорогу. Вот этих-то господ следует снять с воза и поставить в упряжку, пусть попробуют сами везти...»[260].
Подчеркнем, что правительство не ожидало больших затруднений в претворении в жизнь консервативного сценария политических преобразований. Самостоятельная инициатива по ограничению самодержавия снизу была крайне слабой; на протяжении многих лет министерство внутренних дел фиксировало активность лишь небольшого круга лиц:
«Либералы играют самую жалкую роль и, ограничиваясь праздной болтовней, не могут решиться, по свойственной им трусости, ни на какой серьезный шаг; исключение составляет только серьезный и достойный уважения кружок, не превышающий 10-15 человек, которые действительно готовы жертвовать и своим состоянием, и своим положением»[261].
В итоге инициативу проявило само правительство: в Петербурге в феврале 1896 года с санкции верховной власти было созвано совещание губернских предводителей дворянства. Ничего подобного не происходило со времени отмены крепостного права в уже далеком 1861 году. Дворянские лидеры получили неограниченную возможность высказывать в ходе совещания свои взгляды по широкому кругу проблем общегосударственного значения[262]. Подавляющее большинство участников одновременно являлись также земскими выборными в своих губерниях. В последующие годы уже в этом качестве они продолжили практику совместных встреч для обсуждения насущных вопросов. Кстати, многие участники совещания 1896 года впоследствии стали видными общественными деятелями, депутатами Государственной думы: кн. П.Н. Трубецкой, кн. Б.А. Васильчиков, М.А. Стахович, Н.И. Новосильцев, В.А. Капнист, граф А.А. Бобринский и др. А это означает, что правительство фактически дало толчок развитию тому земскому движению, о котором с упоением повествуют позднейшие историки. Только вот зарождение этого движения никак не получается назвать актом, совершившимся под давлением оппозиции. Его организаторы ратовали за расширение выборного начала единственно ради укрепления самодержавия, ради придания ему посредством выборных механизмов большей устойчивости[263]. Какие-либо крамольные намерения у земских деятелей популярностью не пользовались. Как заметил чиновник министерства внутренних дел Д. Н. Любимов, выступления русской общественности той поры были невинны и в большинстве случаев скромны: в них напрочь отсутствовали не только нападки на государя, но даже намеки на них[264].
Благонамеренно-реформистские настроения власть охотно культивировала. Особенно преуспели в этом «Санкт-Петербургские ведомости». В конце XIX – начале XX века это официозное издание по сути являлось рупором правительственного либерализма: им руководили близкий к Николаю II кн. Э.Э. Ухтомский и А.А. Столыпин (родной брат будущего премьера П.А. Столыпина). С редакцией сотрудничали многие либерально настроенные персоны, например директор элитного Александровского лицея А.П. Соломон, впоследствии автор одного из проектов Основных законов[265]. Но самое интересное, что гранки набора «Санкт-Петербургских ведомостей» отсылались в Царское Село и просматривались лично императором; говорили даже, что он выступал в роли редактора газеты[266]. При этом на ее страницах часто появлялись такие публикации, на которые решилось бы далеко не каждое издание. «Санкт-Петербургские ведомости» неизменно откликались на юбилейные даты известных либерально-демократических персонажей российского прошлого. Например, здесь восторженно писали о В.Г. Белинском: с его «именем в истории нашего общественного самосознания связана целая эпоха духовного подъема»[267]. А в знаковом событии политической жизни того периода – открытии 16 августа 1898 года памятника Александру II в Москве – столь близкое к императору издание видело утверждение незыблемости судьбоносных преобразований Царя-освободителя. При этом газета цитировала речь Николая II на открытии памятника, назвавшего их «великим подвигом своего деда, столь необходимым для блага России, который история занесет на свои скрижали золотыми письменами»[268]. И торжества, по мнению «Санкт-Петербургских ведомостей», не смогли испортить те более или менее «удачливые Аракчеевы, с неимоверной злобой клеветавшие годами на эти реформы». Теперь, считала газета, эти господа вынуждены – не важно, искренне или нет – отдать им всю дань уважения[269]. В те же дни состоялось еще одно событие, имевшее большое символическое значение, а именно присвоение звания фельдмаршала одному из ближайших сподвижников Александра II Д.А. Милютину[270]. Публикации о Царе-освободителе буквально заполонили страницы «Санкт-Петербургских ведомостей»[271]. Важно еще раз подчеркнуть, что именно власть, а не либеральная общественность внесла определяющий вклад в формирование культа царствования Александра II на рубеже XIX-XX веков[272]. Это подтверждает и количество памятников, установленных императору с конца 1890-х годов: по всей России их насчитывалось несколько тысяч[273]. (Это даже напоминает ритуальное почитание советского вождя В.И. Ленина.) Царствование же Александра III «Санкт-Петербургские ведомости» называли, конечно, не реакцией, «а скорее охраной и закреплением того, что было совершено Его предшественником»: лишь благодаря нравственной мощи Александра III реформы не погибли[274].
Намечая реализацию консервативно-конституционного сценария, власть была уверена в доброжелательном отношении к нему и со стороны отечественных капиталистов. Они никогда не проявляли какой-либо политической самостоятельности; их заветной мечтой была государственная опека, с которой увязывались их коммерческие перспективы. Даже купеческая элита крестьянского происхождения, выросшая без правительственной поддержки на внутренних ресурсах, видела в системе опеки гарантированный способ приумножения своих состояний. Однако стремление России к рынкам международного капитала серьезно изменило экономический климат. Петербургский бизнес, и прежде всего банки, традиционно связанные с иностранным капиталом, могли только приветствовать усилия властей по проведению политической модернизации и повышению инвестиционной привлекательности страны. Но с купеческой буржуазией дело обстояло гораздо сложнее. Приобретя значительную мощь в период царствования Александра III, капиталисты из народа постепенно стали претендовать на «контрольный пакет» в российской экономике: они полагали, что как истинно русские люди имеют на это право.
Вместе с тем невиданный приток иностранных инвестиций застал купеческую элиту врасплох. Руководивший экономической реформой С.Ю. Витте выступал не просто за индустриальное развитие, а за финансовый, биржевой капитализм, при котором первую скрипку играют банковские структуры, располагающие большими денежными ресурсами и способные контролировать промышленные активы и целые отрасли. Характерно, что ключевым советником С.Ю. Витте по этим вопросам стал директор Петербургского международного банка А.Ю. Ротштейн; его называли в то время «главнокомандующим всех соединенных сил столичной биржи и банков»[275]. Этот банкир стоял во главе дельцов, ратовавших за скорейший переход на золотой рубль, а следовательно – за широкий приток иностранного капитала, ставку на который традиционно делали петербургские банки. Бурный хозяйственный подъем во многом обеспечили тогда именно иностранные инвестиции, хлынувшие в Россию.
В концентрированном виде обоснование этой политики содержится в известной записке С.Ю. Витте, адресованной на имя Николая II:
«Очевидно, наша внутренняя промышленность, как ни широко она развивалась, все же еще количественно слишком мала. Она не достигла таких размеров, чтобы в ней могла развиваться животворящая сила знания, предприимчивости, подвижности капитала... Нужно не только создавать промышленность, нужно и заставлять ее дешево работать, нужно в возникшей промышленной среде развить более деятельную и стремительную жизнь... Что требуется для этого? Капитал, знания, предприимчивость... А нет капиталов, нет и знаний, нет и предприимчивости»[276].
Мы привели этот программный отрывок еще и потому, что в нем содержится диагноз состояния тогдашней российской экономики: она, как считал Витте, была неспособна к подлинной конкуренции. Все предшествовавшее десятилетие здоровые механизмы рыночного соперничества подавлялись охранительным таможенным законодательством. Встряхнуть эту окостеневшую промышленную среду был способен лишь иностранный капитал с его огромной эффективностью и мобильностью; это по сути был единственный способ быстро продвинуться вперед. Серьезным препятствием на намеченном пути, по убеждению С.Ю. Витте, выступало нежелание местных капиталистов допускать конкурентов на освоенный и привычный внутренний рынок. Российские промышленники были озабочены лишь сохранением монопольных прибылей и ни при каких условиях не собирались менять свое выгодное положение[277]. Критиковал министр и архаичные формы организации многих российских предприятий, большая часть которых существовала в виде семейных товариществ, тогда как давно устоявшаяся в Европе акционерная форма не пользовалась популярностью[278].
