В концентрированном виде обоснование этой политики содержится в известной записке С.Ю. Витте, адресованной на имя Николая II:
«Очевидно, наша внутренняя промышленность, как ни широко она развивалась, все же еще количественно слишком мала. Она не достигла таких размеров, чтобы в ней могла развиваться животворящая сила знания, предприимчивости, подвижности капитала... Нужно не только создавать промышленность, нужно и заставлять ее дешево работать, нужно в возникшей промышленной среде развить более деятельную и стремительную жизнь... Что требуется для этого? Капитал, знания, предприимчивость... А нет капиталов, нет и знаний, нет и предприимчивости»[276].
Мы привели этот программный отрывок еще и потому, что в нем содержится диагноз состояния тогдашней российской экономики: она, как считал Витте, была неспособна к подлинной конкуренции. Все предшествовавшее десятилетие здоровые механизмы рыночного соперничества подавлялись охранительным таможенным законодательством. Встряхнуть эту окостеневшую промышленную среду был способен лишь иностранный капитал с его огромной эффективностью и мобильностью; это по сути был единственный способ быстро продвинуться вперед. Серьезным препятствием на намеченном пути, по убеждению С.Ю. Витте, выступало нежелание местных капиталистов допускать конкурентов на освоенный и привычный внутренний рынок. Российские промышленники были озабочены лишь сохранением монопольных прибылей и ни при каких условиях не собирались менять свое выгодное положение[277]. Критиковал министр и архаичные формы организации многих российских предприятий, большая часть которых существовала в виде семейных товариществ, тогда как давно устоявшаяся в Европе акционерная форма не пользовалась популярностью[278].
Высказанное мнение об отечественной промышленности не оставляло сомнений:
«ее услуги обходятся стране слишком дорого, и эти приплаты, разрушительно влияя на благосостояние большинства населения, преимущественно земледельческого, долгое время не могут быть им выдержаны»[279].
С.Ю. Витте не уставал повторять, что покровительственная политика обходится стране в 500 млн рублей ежегодно. К тому же у России нет времени ждать, пока местная промышленность разовьется до необходимого уровня: в этом случае отставание от западных держав примет необратимый характер[280]. Согласитесь: перед нами своего рода приговор в косности и некомпетентности, вынесенный министром финансов целой группе отечественной буржуазии. Группе, перед которой еще недавно преклонялись пестовавшие ее М.Н. Катков, Ф.В. Чижов, И.С. Аксаков и И.А. Вышнеградский и которой он сам в свое время отдавал дань уважения, но ныне полностью потерявшей в его глазах былую значимость. Теперь перспективы развития страны соотносились не с народными капиталистами, а с иностранным капиталом, который С.Ю. Витте объявлял панацей от национальных экономических недугов. Без преувеличения, подобного удара купеческое сообщество, выросшее на старообрядческих, конфессиональных корнях, не испытывало давно. Пожалуй, с конца 50-х годов XIX века, когда для включения в одну из гильдий потребовалось либо подтверждать свою принадлежность к православию (в синодальной версии), либо переходить на зыбкое временное (на один год) гильдейское право. Но если тогда ситуацию удалось исправить, выказав верноподданнические чувства, то теперь этого было недостаточно. Такое давно проверенное средство, как демонстрация полной благонадежности, уже не обеспечивало традиционной защищенности. Политика, проводившаяся могущественным министром финансов С.Ю. Витте, вполне могла в недалеком будущем вытеснить московскую буржуазию на задворки российской экономики. Это подтолкнуло ее к активным действиям по дискредитации курса на оплодотворение русской экономики западными финансами. В январе 1899 года Московский биржевой комитет принял постановление о вредной роли иностранного капитала и об опасности расширения сферы его влияния в российской экономике[281]. Купечество выступило против насильственного насаждения промышленности руками чуждых зарубежных элементов, равнодушных к тому, что станет с Россией, «когда они, набив свои карманы и истощив источники ее богатств, с презрением ее покинут»[282]. Предлагалось, осознав всю серьезность положения, создаваемого открытием России для операций иностранных компаний, законодательным путем установить правила участия их в промышленных предприятиях страны[283].
Московская печать постоянно держала под прицелом работу предприятий, учрежденных на зарубежные средства, причем критика была всеобъемлющей. Например, «Московские ведомости» разразились циклом публикаций о Южном металлургическом районе. Приход англичан, французов, бельгийцев и создание ими предприятий описывались как национальная катастрофа. Вторжение иностранцев, по словам газеты, привело к разорению некогда цветущего края, который превратился в вотчину сомнительных коммерсантов, ищущих легкой добычи; русские собственники стали подвергаться настоящей травле, технический персонал, почти полностью иностранный, нещадно выжимает силы рабочих и т.д.[284] Нужно сказать, эта критика экономической реформы находила отклик и в верхах: там не всем пришлась по душе активность набравшего силу С.Ю. Витте[285]. Одним из недовольных оказался великий князь Александр Михайлович. Он настойчиво пытался дискредитировать инициативы министра финансов в глазах императора, подавая всеподданнейшие записки и обосновывая пагубность курса на неограниченное привлечение иностранного капитала, в частности в нефтяные районы Закавказья[286].
Отпор противникам иностранных инвестиций давали издания близкие к правительству. Так, «Торгово-промышленная газета» предложила своим читателям целый исторический экскурс в то, как ведущие европейские державы использовали иностранные финансовые ресурсы для подъема своих экономик. Были предложены детальные обоснования благотворности такой политики и необходимости для России следовать этому проверенному опыту[287]. Образцом для подражания объявлялся Петр Великий, который «стремился овладеть для своей страны знаниями опередившей нас Европы»[288]. Подчеркнутое внимание уделялось угрозам, которые якобы несут иностранные инвестиции. Как убеждал рупор министерства финансов, их просто не существует: приходя на российский рынок, иностранные вложения становятся все более русскими. Издание напоминало об уважаемых в Москве капиталистах, тесно связанных с купеческим кланом: о Кнопе, Вогау, Гужоне, – тонко замечая, что «едва ли Московское биржевое общество смотрит на них как на иностранцев, против вторжения которых оно желает принять меры»[289]. Поэтому иностранному капиталу, успешно осваивавшему юг России, мешать не следует. Петербургская пресса описывала перспективы экономического развития региона под началом иностранцев исключительно в восторженных тонах: на берегах могучего Днепра вырастают заводы, возводимые французскими и бельгийскими акционерными обществами; железные дороги и порты переполнены грузами – словом, кипит райская промышленная жизнь[290]. Так:
«не лучше ли бы было, если во главе мануфактурных предприятий стоял не только Савва Морозов, но и еще несколько бельгийцев, французов, англичан, благодаря участию коих рубашки стали бы дешевле»[291].
Из всего этого купеческая буржуазия уяснила, что ее конкурентные перспективы весьма призрачны: она не располагала таким финансовым потенциалом, как иностранные компании, и не обладала необходимым административным ресурсом. Об обладании «контрольным пакетом экономики» России пришлось забыть; речь шла уже не о лидирующих позициях, а о непривлекательных миноритарных ролях. Привычные апелляции к верховной власти в данной ситуации теряли смысл. Это означало, что прежняя верноподданническая модель поведения практически исчерпана: она уже не помогает сохранить устойчивость в стремительно меняющемся экономическом пространстве. Осознание этого и предопределило переход московского купечества на новые политические рубежи. Иначе говоря, в начале XX века у этой части российских буржуа появились собственные причины для борьбы за изменение существующего государственного порядка, за ограничение власти и утверждение прав и свобод, устанавливаемых конституционно-законодательным путем; причины, обусловленные жесткими экономическими условиями, а не теоретическими соображениями общего характера.
