Конрад Франконский предпринял ещё более смелый шаг. Вняв настойчивым уговорам, он принял титул короля Германии и поспешил с сильной армией в Италию, чтобы перехватить императорский титул у своего соперника, ещё не успевшего короноваться там. Город Милан с готовностью отворил ему ворота, и архиепископ Ансельм возложил на него в Монце корону Ломбардии; в Тоскане могущественное дворянство признало его королём. Но благорасположение Милана отвратило от него все те государства, которые враждовали с этим городом, а так как и папа Гонорий II в конце концов перешёл на сторону его противника и отлучил Конрада от церкви, то главная цель всех его действий — императорская корона — ускользнула от него, и ему пришлось покинуть Италию с той же быстротой, с какой он вступил туда. Тем временем Лотарь осадил город Шпейер и, как ни храбро защищались жители, воодушевляемые присутствием герцогини Швабской, овладел им после неудачной попытки Фридриха прийти на выручку. Гогенштауфенам было не по силам бороться против соединённых войск императора и его зятя. Когда же и город Ульм, их главный оплот, был завоёван герцогом Баварским и обращён в пепел, а сам император с большой армией двинулся против них, они решились, наконец, покориться. На имперском сейме в Бамберге Фридрих пал ниц перед императором и получил прощение; подобным же образом получил его и Конрад в Мюльгаузене; обоим было поставлено условие сопровождать императора в Италию.
Свой первый военный поход в эту страну Лотарь совершил уже несколькими годами раньше, когда опасные разногласия в римской церкви потребовали его присутствия. В 1130 году, после смерти Гонория II, в Риме, чтобы предотвратить бури, опасаться которых заставляли раскол и брожение умов, постановлено было препоручить выборы нового папы восьми кардиналам. Пятеро из них, собравшись втайне, избрали владыкой римской церкви кардинала Григория, бывшего монаха, который стал именоваться Иннокентием Вторым. Трое остальных, недовольные этим выбором, возвели на апостольский престол под именем Анаклета (Второго) некоего Пьерлеони, внука крещёного еврея. Оба папы старались создать себе приверженцев. На стороне Анаклета стояло всё остальное духовенство римской епархии и дворянство города; кроме того, ему удалось присоединить к своей партии грозных соседей Рима, итальянских норманнов. Иннокентий бежал из города, в котором победил его противник, и вверил свою особу и своё дело благочестию короля Франции. Слова одного-единственного человека, аббата Бернара Клервоского, объявившего дело этого папы правым делом, оказалось достаточно, чтобы снискать ему поддержку и верность этой страны. В землях Людовика ему был оказан блестящий приём, и благотворительность набожных французов принесла ему несметные богатства. Покровительство Бернара, заставившее преклониться перед ним французскую нацию, подчинила Иннокентию также и Англию; столь же легко и германский император Лотарь дал себя убедить, что избранием Иннокентия руководил святой дух. После личной его встречи с императором в Люттихе Лотарь, возглавив небольшую армию, привёл Иннокентия обратно в Рим.
В этом городе правил антипапа Анаклет; народ и дворянство были готовы обороняться до конца. Каждый дворец, каждая церковь стали крепостью, каждая улица — полем брани, и всё, чем случай наделял слепое ожесточение, — оружием. С мечом в руках приходилось убирать с пути каждое препятствие, и слабое войско Лотаря было не в силах штурмовать город, где оно затерялось, словно в бескрайных просторах океана, где даже дома вооружились против ненавистных пришельцев. По древнему обычаю коронование всегда происходило в соборе св. Петра, а всякий обычай считался в Риме священным; но собор св. Петра, так же как и замок св. Ангела, находился в руках врага, изгнать которого не были в состоянии столь небольшие силы, какими располагал Лотарь. В конце концов после долгих колебаний согласились покориться необходимости и совершить коронование в Латеране.
Читатель не забыл, что императора привели в Италию дела папы, а потому Лотарь не как проситель, а как покровитель настаивал на торжественном обряде, совершить который папа никогда не мог бы без его сильной поддержки. Невзирая на это, Иннокентий в защите своих прав обнаруживал властность, достойную самого Гильдебранда, и в центре возмутившегося Рима, укрываясь за щитом того самого императора, который оборонял его от кровожадной ярости врагов, предписывал этому императору свои законы. Предшественник Лотаря забрал в качестве имперского лена значительные владения, которые маркграфиня Тосканская Матильда завещала римскому престолу, и папа Каликст II, дабы не затруднить вновь примирение с этим императором, при заключении конкордата, положившего конец спору об инвеституре, ни словом не обмолвился об этой тайной ране. Теперь Иннокентий возобновил притязания римского престола на наследство Матильды и, получив от императора отказ, попытался по крайней мере обеспечить выполнение этих дерзновенных планов церкви в будущем. Он подтвердил право императора пользоваться владениями Матильды в качестве лена, заставил его в связи с этим принести римскому престолу вассальную присягу по всем правилам и позаботился о том, чтобы этот акт вассалитета был увековечен живописцем в картине, не очень способствовавшей славе императорского имени в Италии.
Источником, из которого папа черпал этот дух стойкости, была не земля Рима, не вид грандиозных зданий, заставлявших вспоминать о величии римского владычества, не глас предшественников, взывавший к его памяти, не крайне стеснительное присутствие римских прелатов, свидетелей и судей его поведения, нет — и на германской земле он, этот беглец, не отрекался от римского духа. Уже в Люттихе, где он стоял перед императором как смиренный проситель, где он чувствовал себя обязанным этому императору за только что оказанное благодеяние и ожидал от него второго, ещё большего, он вынудил его взять обратно скромную просьбу о восстановлении права инвеституры, с которой к нему обратился император, ободрённый беспомощным положением папы. Явно нарушив этим договор, которым был установлен мир между Германской империей и церковью, он совершил посвящение Трирского архиепископа ещё до того, как император пожаловал этому духовному лицу знаки его светского владычества. В самом сердце Германии, где без поддержки Лотаря он не имел бы и тени власти, он осмелился пренебречь одной из важнейших привилегий этого императора.
Подобные действия дают представление о том духе, который обуревал римскую курию, и о незыблемости тех принципов, которые каждый папа вынужден был соблюдать, не считаясь ни с какими личными отношениями. Нередко императоры и короли, мудрые государственные деятели и стойкие воины под давлением обстоятельств жертвовали своими правами, изменяли своим принципам и мирились с неизбежностью; с папами этого никогда или почти никогда не случалось. Даже если папа блуждал по свету в горе и нужде, не имея в Италии ни клочка земли и ни единой верной ему души и опираясь только на милосердную помощь иноземцев, даже тогда он ничего не уступал из привилегий своего престола и церкви. Если всякое другое политическое установление в известные времена в какой-то степени страдало и страдает от личных качеств того лица, которому доверено руководство им, то это едва ли когда-нибудь наблюдалось в церкви и у её главы. Сколь различны были папы римские по своему темпераменту, образу мыслей и способностям, столь единообразной, стойкой и неизменной была их политика. Казалось, что ни их способности, ни темперамент, ни образ мыслей не оказывали никакого влияния на их деятельность; их личность, можно сказать, растворялась в их сане, и страсти угасали под тройной короной. Хотя цепь престолонаследия прерывалась с кончиной папы и каждый раз восстанавливалась с избранием нового владыки, хотя ни на одном престоле в мире не происходили так часто перемены, ни на один престол не вступали так бурно и ни одного так бурно не покидали — именно этот престол был единственным в христианском мире, который, казалось, никогда не менял владельца, ибо умирали лишь папы, но дух, владевший ими, был бессмертен.
Едва только Лотарь успел покинуть пределы Италии, как Иннокентию вновь пришлось уступить поле битвы своим противникам. В сопровождении святого Бернара бежал он в Пизу, где на церковном соборе торжественно проклял антипапу и его приспешников. В частности, эта анафема относилась к Рожеру, королю Сицилии, который решительно встал на сторону Анаклета и своими изумительными успехами в Южной Италии в немалой степени поддерживал мужество этой партии.
История Сицилии и Неаполя и его новых владельцев, норманнов, теснейшим образом связана с историей этого столетия. Анна Комнин и Оттон Фрейзингенский обратили наше внимание на норманские завоевания; поэтому, в соответствии с целью настоящей работы, необходимо остановиться на источнике этой новой силы в Италии и вкратце проследить её успешные действия.
