Смутилась Параша. Сергей Степанович, помахав ей рукой, велел кучеру остановиться.
- Куда, Парашенька? - спросил он. - В хоровод?..
Подружки туда без тебя дойдут. Садись ко мне в коляску, домой отвезу. Я по тебе так соскучился.
Еще больше растерялась Параша. Тут с передней скамейки спрыгнул молодой человек в синем мундире с малиновым воротником, поклонился и говорит:
- Я, Сергей Степанович, и пешком дойду, чтобы вашу племянницу теснотой не беспокоить.
Шебаршин засмеялся:
- В тесноте, да не в обиде. Садись, Парашенька, тут езды на пять минут.
Села Параша на переднюю скамейку и краешком глаза посмотрела на гостя, что сидел рядом с дядей Сережей. Он был намного старше того красавца, который снова уселся на передней скамейке с нею рядом. Параша успела заметить, что лицо старика попорчено оспой, а глаза его смотрят не строго, даже ласково. Но, как бы ни смотрели, они меньше смутили Парашу, чем синие глаза молодого соседа.
Ехали недолго. За это время Параша и глаз не подняла на гостей. Когда же кучер остановил лошадей, первая соскочила у подъезда и проворно убежала в свою горенку...
Села там в уголке - не дышит.
А по лесенке - шаги. Вошла мать, обняла ее бережно.
- Ты чего напугалась-то? - спрашивает. - Гости по нашему состоянию почетные: господин Аверкиев - надворный советник... Перстней-то у него на пальцах! Видела?..
По дружбе с дядей Сережей пожаловал. А племянника привез к нам зачем сама догадайся.
- Ой, маменька! - промолвила Параша и лицо руками закрыла.
- Дело-то девичье, - вздохнула мать. - Ничего, Парашенька, не пугайся, к чаю выйди. Не укусят. Может, и судьба твоя тут окажется.
Племянник такого важного чиновника губернской палаты, каким был Аверкиев Егор Алексеевич, и в самом деле оказался женихом. Служил в Нижегородской межевой конторе.
- Чин, правда, у него не ахти какой - коллежский регистратор, - уже вечером говорил жене Парашин отец. - Но это неважно. Годы молодые, с таким дядюшкой в регистраторах долго не засидится.
Родители Параши немало дивились - с чего бы Аверкиев облюбовал Парашу для своего племянника?
- Человек он разумный, - объяснял Сергей Степанович. - Видит, Параша всем взяла: и красавица и умница, а уж скромна... И я им присоветовал. Не век же ей в девках с нами, стариками, коротать, надо свое гнездо вить. Л-мы на ее счастье любоваться будем.
Парашу эти разговоры мало занимали. Синие глаза красавца Ивана Лобачевского покорили ее в первую же минуту. Она сказала родителям: "Я согласна" - и заплакала.
При таком всеобщем согласии время тянуть не стали.
Параша не успела оглянуться, как отпраздновали обручение. Аверкиев сам надел на дрогнувший Нальчик невесты рубиновое кольцо.
- Это, - сказал он, - для начала, невестушка... Жить прошу в мой дом, он для вас будет полной чашей.
Через неделю в церкви Казанской богоматери, только что возведенной в Макарьеве, состоялось венчание. Поскольку шестнадцатилетних венчать не полагалось, по хлопотам Аверкиева невесте записали двадцать один год. Сразу же после свадьбы молодые переехали в Нижний Новгород, в просторный особняк Аверкиева на Сретенской улице, окна которого смотрели на кремль и верхнюю базарную площадь.
Первое время после Макарьева жила Параша как во сне. Запомнился вечер, когда она из гостиной вышла на балкон полюбоваться Волгой при полной луне. В ясной тишине с реки доносились песни бурлаков, грустные, тоскливые. Она слушала их, и вдруг какое-то предчувствие неизвестной, тяжелой беды защемило сердце.
Но шли дни, а беды не было. Аверкиев был с нею попрежнему родственно ласков и радовался, глядя на дружную жизнь молодых. Богатый дом, сад с беседками, с оранжереями, большое количество прислуги, несколько пар лошадей в конюшнях поражали Парашу. Но любовь и забота мужа были ей всего дороже. Он в это время не отходил от нее, наглядеться не мог. Вместе побывали они у родных, знакомых Аверкиева и везде были достойно приняты. Муж вел себя в гостях весело и скромно, за столом даже от вина отказывался.
- На лад, на лад пошло дело! - приговаривал Аверкиев, хлопая племянника по спине. А тот при этом так терялся, что приводил свою молодую жену в изумление. Но из-за застенчивости не решалась она спросить, что его так смущает.
Прошло несколько недель - самое счастливое время Парашиной жизни. Удивляло ее, что муж как будто вовсе не бывал на службе: отлучался редко и ненадолго. Тем лучше: больше времени он проводил с ней.
Но вдруг все как-то сразу и странно переменилось. Кудато исчезли внимание мужа, его постоянная забота. Он потерял сон и аппетит, сделался ко всему равнодушным, изменился в лице. Молодая женщина заметила, что это видят и слуги и, перешептываясь, поглядывают на нее искоса. Но семья Аверкиевых, казалось, ничего не замечала, и Параша спросить у мужа - что же случилось - не решалась.
Наконец Иван Максимович однажды ушел, как сказал, на службу и домой вечером не вернулся. Параша места себе не находила, но Егор Алексеевич, по виду очень спокойный, убедил ее не волноваться.
- Служба не родной дом, - говорил он. - Срочно выехал куда-нибудь по земельным делам и забежать сообщить не успел. Не волнуйся, Парашенька.
Но и второй день кончался, а мужа все не было. Аверкиевы уехали в гости, Параша уныло бродила по пустым комнатам, не зная, что и подумать.
Горничная девушка Анюта наблюдала за ней, делая вид, что прибирает комнату, и наконец не выдержала, подошла к хозяйке:
- Матушка, молодая барыня, вы только меня не выдавайте. Не могу я видеть, как вы мучаетесь, я вам всю правду расскажу.
Параша присела в кресло и застыла, не вымолвив ни слова.
Горничная оглянулась, на цыпочках подошла к двери, прислушалась и опять вернулась к неподвижно сидевшей хозяйке.
- Пьет он, ваш барин, Иван-то Максимович, - шепнула, нагибаясь. - Не приведи бог, как пьет. Со службы за это был уволен. Только дядя Егор Алексеевич ему по любви бумагу отхлопотали - по удушью, мол, и цинготной болезни к службе не способен. А как ему не дашь вина, даже в ногах валяется, плачет. Когда же, бывало, вовсе не дадут, боже мой, чего натворит - и лютый зверь того не сделает.
Параша побледнела.
- На вас, матушка, его женили неспроста, - продолжала девушка. - Думал Егор Алексеевич, по любви к вам от пьянки отстанут. Очень мы вас жалели, только сказать не смели.
Девушка всмотрелась в лицо хозяйки, белое как полотно, и вдруг с испугом вскрикнула:
- Матушка-барыня, что ж это с вами?! Да что же я такое натворила!
- Ничего, - тихо проговорила Параша. - Ничего, Аннушка, спасибо, что сказала. Иди, мне сейчас лучше одной остаться. Никому не расскажу, не бойся.
- Спасибо, матушка, спасибо! - зашептала девушка. - Не погубите меня: если барин узнает, беда мне будет горькая.
Она убежала. Параша долго оставалась неподвижна, затем поднялась, прошла по комнате слегка пошатываясь, будто во сне. В углу, чтобы не упасть, схватилась рукой за миниатюрный столик. Тот покосился, маленький изящный ящик выскочил из него, и бумаги веером разлетелись по ковру. Параша нагнулась и тщательно, лист за листком начала собирать их в ящик. Печать с оттиском какого-го красивого герба привлекла ее внимание. Так же, словно во сне, Параша присела на стул и поднесла к свечке лист синеватой бумаги.
"Объявитель сего свидетельствуется сим аттестатом, что он природный польской нации законный сын, находившегося во услужении моем в должности певческой, жителя местечка Животова, Максима Васильева сына Лобачевского, который в 1757-м году привезен был мною из Малороссии и женился на крепостной моей девке Аграфене, Андреевой дочери, с которой и прижил сего сына Ивана. И был уволен с отцом его от меня в 1775-м году.
Ныне для точного свидетельства о его рождении и свободности и дан ему сей вид во уверение, за моей рукой, под печатью фамильного моего герба, в Москве февраля 24-го дня 1777 года. Князь Михаил Долгоруков, лейбгвардии капитан" [Центральный государственный архив древних актов (ЦГАДА), ф. 1294, он. 2, 1777, № 2896, л. 2.].
Уже "аттестат" прочитан и перечитан, а Параша сидит, не будучи в состоянии ни понять, ни сообразить, что к чему, и лишь синеватая бумага в ее руках чуть вздрагивает.
Но вот она положила ее в сторону и лист за листом прочитывает содержимое всего ящика. Теперь она знает о муже все, что следовало знать и ей, и родителям, и Сергею Степановичу еще до свадьбы. Наверное, знай это, дядя Сережа не привез бы такого жениха для своей любимой девочки.
А узнала она вот что.
После окончания начальной школы 20 марта 1777 года шестнадцатилетний Иван Лобачевский был определен копиистом в Московскую межевую канцелярию и отослан в партию ростовского землемера Нестерова "на порожнюю вакансию с жалованьем из шестидесяти рублев в год, за вычетом на госпиталь". В начале 1786 года Иван Максимович числился канцеляристом, а 7 июля ему был присвоен чин губернского регистратора. В конце 1787 года он перевелся в Нижегородскую межевую контору, но вскоре был уволен в отставку. По свидетельству нижегородского лекаря, "он, Лобачевский, одержим удушьем и цинготной болезнью. Почему и службы продолжать не способен". Среди бумаг Ивана Максимовича был также указ межевой канцелярии от 2 мая 1789 года, где говорилось: "Регистратора Лобачевского по прошению его за болезнями, буде нет никакого препятствия, от межевых дел уволить и дать ему для свободного в России жития паспорт, а о службе - аттестат, каков он заслужил".
