На этом беседа закончилась.
В Киев Катуков возвращался с тревожными мыслями: сумеет ли он в короткий срок создать боеспособное соединение? Очень сожалел, что не мог попасть в подмосковное село Уварово, чтобы повидать отца. С дороги направил ему лишь открытку, что, мол, был в столице, но заехать в село не мог: дела. Надеялся, что старик поймет. Формирование дивизии шло медленно, ее части были разбросаны по небольшим городкам Украины — в Шепетовке, Славуте, Изяславе. Штаб корпуса Рокоссовского — в Новоград-Волынском. Встречу с комкором Катуков решил отложить: надо было основательно осмотреться, выяснить, чем располагают части дивизии. Многое не радовало, техника поступала старая — танки БТ-2 и БТ-5. Машины отслужили свой век и годились только для обучения личного состава. Даже БТ-26 и БТ-7 были гораздо слабее, нежели немецкие машины T-II, T-III и T-IV — и по вооружению, и по толщине брони. Превосходили по скорости, но в бою — это не главный показатель. Вот тебе и «броня крепка и танки наши быстры…» На одной скорости боя не выиграешь — это он почувствовал еще в Польше. Опыт — великое дело! Тут бы вооружить танковые полки новыми Т-34, которые уже сходили с конвейеров заводов, а не «бэтушками», тогда можно было бы помериться силой с любым противником. Но Наркомат вооружений, согласно планам комплектования, должен поставить их только в июле 1941 года.
Не лучшим образом обстояли дела и в артиллерийском полку. Он был вооружен лишь гаубицами. Мотострелковый полк вообще не имел артиллерии, понтонный батальон — понтонного парка, батальон связи пользовался учебной аппаратурой. Одним словом, говорить об удовлетворительном укомплектовании дивизии было рано. Уповать приходилось на господа бога и обещания генерала Федоренко.
Каждый раз Катуков ломал голову — как быть дальше? Вместе с начальником штаба полковником Николаем Чухиным он забрасывал письмами комкора Рокоссовского, просил ускорить комплектование полков материальной частью и вооружением. А тут привалила еще одна беда — слегла в постель жена и вскоре умерла. Схоронив ее, Катуков и сам попал в госпиталь. Заметим, Михаил Ефимович, по воспоминаниям его фронтовых друзей, не отличался крепким здоровьем. Это действительно так. В его аттестационном листе записано: «…в походах мало годен — порок сердца». Позже, видимо, после нового переосвидетельствования, появляется запись: «Здоров».
После заболевания почки командование Киевского военного округа посылало комдива в Москву, а он не соглашался: есть свой госпиталь, пусть тут и режут. Начальник автобронетанкового управления округа генерал-майор Р. Н. Моргунов вынужден был с ним согласиться и приказал на время лечения возложить обязанности комдива на полковника Н. Д. Чухина…
В ночь на 22 июня Михаил Ефимович спал тревожно и беспокойно. Под утро, когда занялась заря, он тихо, чтобы не разбудить больных, вышел из палаты больничного корпуса, сел на ступеньки и закурил. Затем прошелся по дорожке, теша себя мыслью о том, что его дня через два-три должны выписать. В это время где-то на окраине города раздался мощный взрыв, от которого содрогнулось здание госпиталя и послышался звон разбитого стекла. Тут же последовала новая серия взрывов, уже ближе к центру. Больные повскакали со своих коек и высыпали на улицу. Появился дежурный врач, который пытался успокоить своих пациентов, чтобы не паниковали: это, мол, какое-то недоразумение, лучше разойтись по палатам, пока все образуется. Сейчас он выяснит, что случилось.
На настоятельные увещевания дежурного врача уже никто не обращал внимания. Подняв головы, все следили за небом. Отчетливо слышался гул самолетов, которые с большой высоты сбрасывали на город бомбы. Кто-то в силу устоявшейся привычки бросил слова о том, что это фашистская провокация.
Сколько длилась бомбардировка, никто не заметил, но когда самолеты, сбросив на город свой смертоносный груз, улетели, все облегченно вздохнули. В разных районах Киева пылали пожары. Только к полудню стало известно, что налет на столицу Украины — не какая-нибудь провокация, а начало войны с гитлеровской Германией. Ударам с воздуха подверглись и другие города Украины — Ровно, Львов и Житомир.
Вечером 22 июня была передана сводка Главнокомандования Красной Армии. Радиодиктор поведал стране: «С рассвета 22 июня 1941 года регулярные войска германской армии атаковали наши пограничные части на фронте от Балтийского до Черного моря и в течение первой половины дня сдерживались нами. Во второй половине дня германские войска встретились с передовыми частями полевых войск Красной Армии. После ожесточенных боев противник был отбит с большими потерями. Только в Гродненском и Кристынопольском направлениях противнику удалось достичь незначительных тактических успехов и занять местечки Кальвария, Стоянув и Цехоновец (первые два в 15 километрах и последний в 10 километрах от границы).
Авиация противника атаковала ряд наших аэродромов и населенных пунктов, но всюду встретила решительный отпор наших истребителей и зенитной артиллерии, наносивших большие потери противнику. Нами сбито 65 самолетов противника»[1].
Катуков сразу же решил без промедления ехать в дивизию. С лечащим врачом удалось договориться, хотя и не сразу. Тот просил подождать, чтобы получить разрешение профессора Чайки.
Уломав лечащего врача, Катуков на попутной машине помчался в Шепетовку, в свой штаб. На дороге уже видны были следы начавшейся войны — в канавах валялись опрокинутые повозки, трупы лошадей, обгоревшие остовы машин. Видно, совсем недавно под бомбежку попала какая-то воинская часть.
Находясь в госпитале, Катуков не мог представить себе, в каком положении оказалась дивизия в первый день войны, не знал он и о директиве маршала С. К. Тимошенко, которая требовала:
«Первое. Войскам всеми силами и средствами обрушиться на вражеские силы и уничтожить их в районах, где они нарушили советскую границу. Впредь до особого распоряжения наземным войскам границу не переходить.
Второе. Мощными ударами бомбардировочной авиации уничтожить авиацию на аэродромах противника и разбомбить основные группировки его наземных войск…»[2]
Не мог Катуков знать и о том, что предприняли командующий округом генерал М. П. Кирпонос и начальник штаба генерал М. А. Пуркаев, не догадывался, что бои идут по всей государственной границе.
Полуторка приближалась к Шепетовке. Здесь воздух тоже пропах дымом пожарищ: горел мост, а над железнодорожной станцией в небо поднимался густой, черный столб дыма.
Из начальствующего состава в штабе нет никого — ни заместителя комдива полковника В. М. Черняева, ни начальника штаба полковника Н. Д. Чухина. Открыв следующую дверь, Катуков увидел заместителя начальника штаба подполковника П. В. Перерву, кричащего что-то в трубку телефонного аппарата. Увидев комдива, Петр Васильевич вскочил из-за стола, пытаясь отдать рапорт, но, поняв бессмысленность своей затеи, снова сел, закрыв на мгновение лицо руками.
Как ни пытался Катуков узнать, есть ли связь с корпусом, все было напрасно — Перерва только качал головой.
Комдив не узнавал своего подчиненного, хорошего штабного работника, всегда спокойного и рассудительного, теперь перед ним сидел человек, на которого словно затмение нашло: осунувшееся лицо, красные, видимо от бессонницы, глаза, вылезавшие из орбит, и нервно дрожавшие руки, которые тянулись то к карандашам в пластмассовом стакане, то к бумагам, разбросанным по столу.
Прошло еще несколько томительных минут, прежде чем подполковник успокоился. Затем он подробно доложил обстановку, сложившуюся в дивизии с начала войны. Как только немецкая авиация стала бомбить Шепетовку, Славуту и Изяслав, заместитель комдива Черняев связался по телефону с командиром корпуса Рокоссовским. Тот приказал немедленно выступить с двумя танковыми полками по направлению к Луцку, где разыгрывалось приграничное сражение. Полки выступили незамедлительно. С ними ушли Черняев и Чухин. Пока от них не поступало никакой информации.
Стало ясно: внезапность вражеского нападения дезорганизовала управление войсками. Каково теперь положение в корпусе, в округе, наконец? Каковы планы командования? Михаил Ефимович не представлял, как это теперь можно выяснить, если связь повсеместно нарушена. Он подошел к телефону и стал машинально вызывать Новоград-Волынский, штаб корпуса. После нескольких попыток телефон, к счастью, заработал. У аппарата оказался сам Рокоссовский. Катуков, поздоровавшись, сказал, что прибыл из госпиталя и хотел бы узнать обстановку… На другом конце провода молчание, потом Рокоссовский, видимо узнав голос комдива, сразу же перешел к делу. Однако чувствовалось, что командир корпуса не располагает достаточно полной информацией о положении на фронте, но сообщил: 9-й корпус подчинен 5-й армии. Корпусу вместе с другими соединениями приказано нанести удар во фланг противнику, его группировке, прорвавшейся на Луцком направлении.
