В первые дни войны, несмотря на принятые меры, советскому командованию не удавалось создать устойчивый фронт: потеряно было управление войсками, и наладить его пока не удавалось. Противник навязывал нам свою волю. Подразделения, части и целые соединения дрались в окружении, дрались героически. Только одного героизма было мало.
Сражалась в окружении и дивизия Катукова. У бывшей немецкой колонии Гринталь она оказалась в тяжелейшем положении. Рядом держала оборону 35-я танковая дивизия из корпуса Рокоссовского. Под напором сил противника комдив Новиков отвел свои части, не предупредив соседа — Катукова. Фланги 20-й танковой дивизии оказались открытыми, поэтому дрались они в полуокружении, и выходить пришлось через небольшой коридор, простреливаемый со всех сторон вражеской артиллерией. Отрываться от противника предстояло только с боем, который зачастую переходил в рукопашную.
После боя комдив вызвал всех командиров и поставил задачу на очередной переход. Чтобы сохранить оставшиеся гаубицы, он потребовал от начальника артиллерии подполковника К. И. Цикало менять позиции своих батарей буквально через несколько часов. Такие батареи назывались «кочующими». Они создавали у противника впечатление, что он имеет дело с многочисленными артиллерийскими силами русских.
Потеряв танки, Катуков лишился основной ударной силы. Теперь любая «бэтушка» ценилась на вес золота, иногда из окружения прорывались танки из других соединений и попадали в 20-ю дивизию. Комдив использовал их на самых опасных участках, чаще всего в разведке, но если им приходилось сталкиваться с немецкими танками, то экипажу приказано было вести огонь исключительно из засад.
От боя к бою дивизия накапливала опыт. Немцы обычно действовали по шаблону: создав перевес сил, они наносили удар, пробивали брешь в нашей обороне и устремлялись дальше на восток. Катукову же приходилось считаться с реальной обстановкой и часто прибегать к тактическим приемам, которые давали возможность остановить противника или нанести ему существенный урон. Он прикинул: если поставить боевые машины в засаде на самом танкоопасном направлении, рядом замаскировать гаубицы, то в удобный момент можно бить прицельным огнем, и эффект такого удара будет непременно высоким, потери же — минимальными.
Хотя, что говорить, после боев под Клеванью комдив вынужден был признать: «Наши БТ не представляли собой грозной силы, к тому же использовали мы их неправильно. С такими быстроходными, но слабобронированными и легковооруженными машинами нельзя было вступать в открытый бой. Но горький урок не прошел даром, и не только потому, что за каждый наш танк немцам приходилось заплатить несколькими своими, — опыт боев на Украине, в частности именно этот бой под Клеванью, впервые заставил меня задуматься над вопросом широкого использования тактики танковых засад»[6].
Безусловно, первые столкновения с противником заставили многое переосмыслить, пересмотреть, отказаться от общепринятых стереотипов мышления, довоенных установок на ведение боя в обороне и наступлении. Разгром наших армий, отступление, потеря значительной части территории заставляли многих командиров задуматься над тем, почему это произошло. Не раз задавал себе вопрос и Катуков: как могло случиться, что враг захватил Новоград-Волынский, Житомир и другие города Украины? Теперь он рвется к Киеву. Просчеты? Упущения? Как ни прискорбно, но приходится признать — есть тут и то и другое. Но кто виноват в первую очередь — Сталин, Политбюро ЦК ВКП(б), Генеральный штаб? Пока ответа он не находил. Для него ясно было одно: приграничное сражение проиграно, воевать надо учиться по-новому.
Военный человек всегда должен выполнять приказ, но приказ осмысленный, в котором заложены реальные возможности его выполнения. Известно, что в первые дни войны отдавалась масса директив Ставкой, приказов — командованием фронтов, армий, корпусов, дивизий, которые не имели под собой реальной почвы и не могли быть исполнены в должной мере. Например, Ставка Верховного Главнокомандования 1 июля 1941 года спустила директиву: начать ночные внезапные атаки на танки противника, его бронемашины и автотранспорт, оставленные на ночь в деревнях и на дорогах. С этой целью рекомендовалось отступающим частям создавать специальные отряды (до роты включительно), которые должны были уничтожать вражескую технику. Авторы директивы исходили из того, что немцы якобы не способны были отражать ночные атаки, боялись вступать в рукопашный бой.
Для борьбы с врагом хороши были все средства, даже диверсионные отряды. Но их надо было хорошо вооружить. Дивизия же Катукова находилась в это время на скудном пайке: не хватало боеприпасов, продовольствия, обмундирования. Облегчила бы борьбу с противников парочка «тридцатьчетверок» или КВ, но о таких машинах можно было только мечтать. Именно такие танки наводили на немцев страх. Зная это, Катуков приказал своим мастерам делать макеты Т-34 из транспортных машин, обшивая борта фанерой и приделывая к ним деревянные стволы. «Бутафорские» танки ставились где-нибудь у лесочка, чтобы привлечь немцев, в кустах маскировались гаубицы. Удар в таком случае был наверняка.
Два месяца остатки дивизии дрались из последних сил. Комдив неоднократно обращался к вышестоящему начальству, просил дать подкрепление, с десяток танков, пусть даже старых образцов. Не получил ни ответа, ни танков. Спасали положение «прибившиеся» из других частей машины. Иногда в его подчинение попадали артиллерийские батареи, которые тут же бросались в бой.
Корпус Рокоссовского продолжал отступать через Южное Полесье. Горько было сознавать, что не было сил остановить зарвавшегося противника, который своими танковыми клиньями разрезал нашу наспех организованную оборону. Рядом с 20-й дивизией отступала 45-я стрелковая дивизия генерала Г. И. Шерстюка. Часто Катуков и Шерстюк действовали совместно, чтобы не оказаться в окружении. У сел Чеповичи и Владовка им даже удалось разгромить передовые немецкие части 40-й и 44-й пехотных дивизий. Тогда были захвачены трофеи — стрелковое оружие, боеприпасы и артиллерийский дивизион на конной тяге. Пушки из-за отсутствия боеприпасов были взорваны, а лошади были весьма кстати. Эти временные успехи не могли в целом изменить ситуацию даже в этом районе: немцы продолжали наступать по всему фронту, угрожая нашим тылам.
19 августа 1941 года Катуков получил приказ сдать дивизию подполковнику Перерве и прибыть в штаб корпуса. Михаил Ефимович недоумевал: можно ли в таких условиях оставлять дивизию? Однако делать нечего: приказ есть приказ!
С тяжестью на душе Катуков покидал дивизию. Она, конечно, сделала все, что могла. В районе Новоград-Волынского задержала врага десять суток, насмерть билась с 40-й, затем с 42-й немецкими дивизиями. Когда Рокоссовский отдал приказ об отводе частей на новые рубежи, полки к этому времени потеряли более половины личного состава и значительную часть техники. Но удалось сохранить главное — воинскую дисциплину и высокий моральный дух. «Я ни в чем не мог упрекнуть ни своих людей, ни самого себя — мы честно выполнили свой долг, — вспоминал позже Катуков. — И все-таки мы отступали все дальше и дальше на восток. До каких же пор? Мы могли, конечно, остановиться на любом рубеже и не сходить с него, пока нас не убьют. Но это было бы самоубийство, не больше. А нам надо было продолжать войну, как бы горестно она ни складывалась на первом этапе»[7].
Штаб корпуса удалось разыскать в небольшой избушке близ лесного массива. Комдив ожидал встретить Рокоссовского, но комкором был уже генерал-майор А. Г. Маслов. Константин Константинович возглавил 16-ю армию.
Новый комкор доброжелательно поздоровался, поинтересовался положением дивизии на тот момент, когда Михаил Ефимович оставил свои войска. Выслушав подробный доклад, Алексей Гаврилович обрадовался, узнав о разгроме немцев под Чеповичами и Владовкой.
Когда разговор о делах в 20-й танковой дивизии был закончен, Маслов сообщил, что его, Катукова, вызывают в Главное автобронетанковое управление. Звонил генерал Федоренко, который дал понять, что отзыв связан с новым назначением.
Простившись с комкором Масловым, Катуков направился к стоявшей в стороне камуфляжной «эмке», за рулем которой сидел сержант Александр Кондратенко. До войны Александр Федорович возил на Луганщине директора шахты, а когда на границе начались бои, прикатил на своей «эмке» в дивизию. К своему шоферу Катуков уже успел привыкнуть, ценил его за солдатскую находчивость и простую мужицкую смекалку.
Кондратенко был до крайности удивлен, когда Катуков сообщил ему приятную новость: крутить баранку предстоит долго, дорога дальняя, прямо в Москву. Удивляться было чему. Шофер хоть и объездил пол-Украины, бывал во многих городах, но в довоенные годы в Москве побывать так и не пришлось. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло.
