Ознакомительная версия.
А в том, что тайна существует и по сей день остается нераскрытой, нет никакого сомнения. Причем заключается она отнюдь не в традиционном, набившем оскомину вопросе, куда делись сокровища, будто бы вынесенные из крепости четырьмя ее защитниками за день до роковых событий. Точнее, не только в этом вопросе. Кем на самом деле были катары, в чем подлинная суть их учения и деяний – вот что не дает покоя. Думается, от ответа на эти вопросы напрямую зависит и возможность раскрытия тайны сокровищ (или реликвий).
Вроде бы все здесь уже разложено по полочкам. Кажется невозможным, что после стольких лет скрупулезных исследований что-то могло ускользнуть от внимания ученых. И все же остается ощущение какой-то недосказанности, смутное предчувствие того, что мы столкнулись с чем-то большим, чем специфический феномен юга Франции и севера Испании XII–XIII вв. Не верится в россказни о «ереси» местного розлива. Слишком уж обширные связи и аналогии обнаруживаются у катаризма с другими религиозными доктринами и движениями, не исключая даже современных. Это и мучает подспудно исследователей, заставляя их вновь и вновь обращаться к этой теме.
Не Сизифов ли это труд? Трудно поверить, что факты, некогда ускользнувшие от внимания, увидят свет после восьми веков забвения и замалчивания. Но нет ничего тайного, что не стало бы явным. Если не осталось фактов – остались противоречия в трактовках. Они-то и станут нашей путеводной нитью.
1. Катаризм: ересь или официальная религия?
А противоречий в сведениях о катарах хоть отбавляй. Уже само употребление понятия «ереси» по отношению к этому явлению вызывает вопросы[3]. Со многими вещами оно не стыкуется. Например, с массовостью движения, которое только во Франции охватывало огромные территории, неподвластные короне. Можно ли считать еретиками проповедников, под влиянием которых находилось или хотя бы симпатизировало им население практически всего северного Средиземноморья, включая западные склоны Пиренеев? (И даже это не все. Влиятельные общины катаров существовали в Италии, Германии, Англии, Фландрии, Греции и других европейских странах. Катарами были боснийцы. Вообще же Балканы были охвачены учением богомилов, отличающимся от катаризма, пожалуй, только названием.)
Не слишком ли большие масштабы для ереси?
Уже одно это обстоятельство заставляет поверить скорее в еретичность католицизма, чем катаризма. В этом же убеждает отнюдь не мимолетный характер присутствия учения на указанных территориях. Его, конечно, стараются загнать в узкие временные рамки, пытаясь убедить нас в том, что оно распространилось во Франции буквально перед началом альбигойских войн[4]. Вспыхнуло-де, как огонь, охвативший вязанку сухого хвороста, и так же быстро погасло. Такова позиция официальной церкви, и она вполне понятна. Ей, конечно же, хочется представить катаризм в качестве досадного недоразумения в сравнении с освященным веками католицизмом. Так, наверное, поступают с побежденными все победители. Vae victis![5]
Между тем некоторые источники упоминают о катаризме как о стародавнем учении местного происхождения. А по свидетельству монаха Эвервина из Штайнфельда, сами катары считали свое учение чрезвычайно древним, полагая его родиной Древнюю Грецию[6].
Трудно поверить, что религия могла принять массовый характер и распространиться на огромной территории в столь сжатые сроки при отсутствии сколько-нибудь действенных средств коммуникации. Причем без каких-либо существенных искажений в различных регионах. Такое характерно лишь для представлений, отшлифованных и принявших законченный вид в ходе многовековой передачи от поколения к поколению и обретших в итоге силу традиции. Да и странную привязанность к «ереси» огромных масс людей, готовность идти ради нее на смерть, легче всего объяснить с помощью той же силы. Вряд ли такая готовность была бы проявлена окситанцами ради доктрины каких-то «понаехавших» из балканской глубинки, в данном случае – болгарских богомилов.
Показателен в этом плане сюжет, приведенный Люшером Ашилем – писателем, которого трудно упрекнуть в отсутствии лояльности к официальному мнению на проблему. В 1203 году Петр (Пьер) де Кастельно, папский легат, дабы получить расположение жителей Лангедока, подтвердил все их муниципальные вольности, но взамен потребовал от них клятву в верности католичеству. «Эта клятва, – добавил он, – не нанесет никакого урона вашим свободам. Именем Папы мы подтверждаем ваши обычаи и ваши привилегии; но те, кто откажется ее принести, будут преданы анафеме»… Тулузцы согласились и поклялись. Но когда легат сверх того захотел их заставить изгнать еретиков, горожане уперлись. Пришлось припугнуть их гневом князей и королей, нависшим над их головами, перспективой разорения их города и уничтожения богатств. «Они уступили, – пишет монах из Сернея, – силе и из страха. Но едва посланцы Папы уехали, они вновь стали собираться по ночам, чтобы слушать проповедь сектантов. Ах, как трудно отказаться от своих повадок!»[7]
Вряд ли подобное стало бы возможным, будь эти повадки лишь сиюминутным капризом.
Нас пытаются убедить в том, что Окситания «приютила общины катаров». Тем самым создается образ эдакого бродячего юродивого, которого просто пустили переночевать из жалости. Но факты говорят об обратном. Катары не были здесь гостями. Они были хозяевами замков, аристократией Лангедока. Ведь говорят же: «катарские замки», а не «замки, приютившие катаров».
Неизвестно в точности, был ли катаром хозяин этих мест граф Тулузы Раймонд VI. Скорее всего, был (во всяком случае, так утверждал Петр из Во-де-Сернея, хронист Симона де Монфора), но политические интересы вынуждали его мимикрировать под католика. В этом не будет ничего удивительного, если вспомнить, что за самим императором Римской империи германской нации Фридрихом II Гогенштауфеном водился такой грешок. Я имею в виду не приверженность к катаризму, а мимикрию. Император был католиком, но его католическая ориентация носила во многом показной характер. Хорошо известна характеристика, данная ему папой Григорием IX: «Этот король чумы утверждает, будто бы весь мир (воспользуемся его словами) был обманут тремя мошенниками – Моисеем, Мухаммедом и Христом, – два из которых почили во славе, а третий – вися на деревяшке… Эту ересь оправдывает он заблуждением, что якобы человек вообще не имеет права верить во что-либо, что не может быть выявлено природой и разумом»[8].
Впрочем, нельзя отрицать определенные симпатии императора и к катаризму. Известно, что гиббелинские города Италии, – а Фридрих II принадлежал к партии гиббелинов, оппонирующей папистам-гвельфам, – лояльно относились к катарам.
Как видим, не только в Окситании, но и в Священной Римской империи католицизм не занимал достаточно прочных позиций. Что же касается Раймонда VI, то он за покровительство катарам был дважды подвергнут отлучению. Причем причина второго его отлучения, – убийство графским служащим в 1208 году папского легата Пьера де Кастельно, – была настолько серьезной, что послужила одновременно и поводом к началу Альбигойского крестового похода.
Скорее всего, катаром (хотя бы втайне) был еще один хозяин тех мест – Раймонд-Роже де Тренкавель, племянник и вассал Раймонда VI, виконт Безье, Каркассона и Разеса. Его история трогательна. В 1209 году при осаде его родного Каркассона войсками Симона де Монфора он, предчувствуя скорое падение крепости, предложил себя в заложники в обмен на жизни ее обитателей – катаров и евреев. Горожане покинули город целыми и невредимыми, однако сам Раймонд-Роже погиб в заточении у Монфора. Еще один штрих к портрету отважного виконта: его опекуном в детстве был Бертран де Сессак – известный катар.
То есть сказать, что движение катаров имело лишь духовную основу, было бы неверно. Катары помимо всего прочего принадлежали к аристократии Лангедока и поддерживались ею. Причем это была военная аристократия со всеми присущими этому явлению атрибутами – крайней воинственностью, жестокостью и нетерпимостью к любым проявлениям инакомыслия. Уже сам грозный вид и неприступность катарских замков отнюдь не гармонировали с их характеристикой как «добрых людей» или «добрых христиан». Катарское рыцарство вовсе не чуралось насилия и убийств по отношению к своим врагам. Поверить в это, в особенности после рассказов об отказе катаров отнимать жизнь не только у людей, но даже у животных, крайне трудно. (Кстати, именно благодаря тесту на способность отнять жизнь у животного, а также изможденному в религиозных бдениях внешнему виду, их легко идентифицировала инквизиция.)
В качестве яркого примера воинственности и жестокости «еретиков» можно привести известное избиение католиков, именуемое «резней в Авиньонете». В мае 1242 года семеро инквизиторов во главе с Гильомом Арно прибыли в Авиньонет, расположенный во владениях графа Тулузского (тогда им был Раймонд VII). Здесь они остановились в доме самого графа, любезно предоставленном им городским бальи Раймондом д’Альфаро – племянником графа. Авиньонет слыл еретическим городом, и уже само передвижение по нему без охраны являлось признаком величайшего мужества. Если же учесть, что Гильом Арно своей непримиримостью и принципиальностью настроил против себя верхушку катаров, то его миссию вполне можно приравнять к самопожертвованию.
Ознакомительная версия.
