Марк Аврелий говорит, что всегда старался помочь ближним. И мы знаем, как усердно занимался он благотворительностью. Как заботился о воспитании бедных детей и сирот.
Он пишет: «Умирая, не ропщи, а благодари богов» (II, 3). И он умер именно так. Все поражались его спокойствию, благости и терпению в страданиях.
Мы должны признать, что Марк Аврелий был искренен. Таково было единодушное мнение всей Античности. Итак, некогда существовал такой праведник, и праведник этот управлял Империей. Но как это возможно? Неужели политик, облеченный вдобавок огромной властью, может быть, не говорю уже святым, но просто хорошим человеком? Как удалось достичь святости Марку Аврелию? С этим тесно связан другой вопрос: что вообще удерживает человека на трудной стезе добродетели? Ради чего должен он быть хорошим? Обратимся вновь к его дневнику.
Марк Аврелий был стоик, а значит, верил, что миром управляют благие и разумные боги. Он не раз говорил об этом. И первая мысль, которая приходит в голову, что награда ждет праведника на небесах. Эту мысль часто высказывали стоики. Персей, ученик Зенона Китийского, считал, что души праведников становятся божествами. Цицерон, одно время близкий к стоикам, уверенно утверждал в каждом своем диалоге, что душа бессмертна. В «Сне Сципиона» герой поднимается на небо и видит на Млечном Пути сонм праведников. Именно там, когда душа сбросит оковы тела, начинается истинная жизнь. Убежденный стоик Катон Младший, когда Цезарь при нем сказал, что смерть — вечный сон, резко возразил: «Различны пути добрых и злых, и грешники попадают в места мрачные, бесплодные и отвратительные». Сенека же восклицает: «Этот краткий смертный век — только пролог к лучшей и долгой жизни». И он сравнивает земную жизнь с существованием зародыша в тесной темной материнской утробе. Но настанет день — день твоей земной смерти — и ты выйдешь оттуда. Тогда откроются перед тобой тайны природы, рассеется туман и в глаза тебе хлынет ослепительный свет. «Представь себе, каково будет это сияние, в котором сольется блеск бесчисленных звезд». Как же рисует рай для праведников Марк Аврелий?
И тут нас ждет неожиданность. Никакого рая нет, ибо нет вообще вечной жизни. Это не значит, что нет у нас души. Душа есть, это божественное начало в нас; о ней надо думать в первую очередь, махнув рукой на навязчивые требования тела. Но когда мы умираем, тело наше рассыпается на составные элементы, становясь землей, частью материи. Также и души наши разлагаются на элементы и возвращаются к «семенообразному разуму» (IV, 21). «Ты существуешь как часть Целого. Тебе придется исчезнуть в породившем тебя, правильнее, ты в силу изменений будешь поглочен его семенообразным разумом» (IV, 14).
Иногда говорят, что гелиоцентрическая картина мира мрачна. Ведь ранее Земля была в центре мироздания, человек же — в центре Земли. Само Солнце ежедневно совершало свой круг, чтобы согреть его, осветить его жизнь и дать созреть плодам земным, которые должны его насытить. Наука же разбила эту картину. Оказывается, Земля — ничтожная былинка, затерянная во Вселенной.
Но если мы рассмотрим мировоззрение Марка Аврелия, геоцентриста, религиознейшего человека, эта научная концепция покажется почти радостной. Земля, говорит он, — точка. Человек — былинка. Он стоит перед двумя безднами — прошлым и будущем. В них тонет все. «Сколько Сократов, сколько Эпиктетов поглотила уже вечность» (VII, 19). «Ничтожна жизнь каждого, ничтожен тот уголок земли, где он живет» (III, 10). Природа все время находится в движении — она рождает одно, поглащает другое, но ничего нового не производит. Все идет по кругу. Поэтому «безразлично, будешь ли ты наблюдать человеческую жизнь в течение сорока лет или десяти тысяч лет. Ибо что ты увидишь нового?» (VII, 49) (IV, 14). «Что было вчера в зародыше, завтра уже мумия и прах» (IV, 49). «Сущность Целого подобна стремительному потоку; она все уносит с собой. Как жалки все эти политики!.. Хвастливые глупцы» (IX, 29). И самое сильное и страшное сравнение: «Для природы Целого вся мировая сущность подобна воску. Вот она слепила из нее лошадку; сломав ее, она воспользовалась ее материей, чтобы вылепить деревце, затем человека, затем что-нибудь еще» (VII, 33).
Смерть не зло, говорит Марк Аврелий. Она столь же естественна, как рождение или любовь. И принимать ее мы должны смиренно, безропотно, даже радостно. Это лишь простое разложение элементов, из которых слагается каждое живое существо (II, 17). «Ты взошел на корабль, совершил плавание, достиг гавани; пора слезать» (III, 3).
Но, быть может, надо жить для славы, этого идола древних римлян, ради которого они готовы были пожертвовать всем? Увы! Она вызывала у Марка Аврелия только грустную и презрительную улыбку. «Время человеческой жизни — миг… Ощущение — смутно; строение всего тела — бренно; душа — неустойчива; судьба — загадочна; слава — недостоверна… Жизнь — странствование по чужбине; посмертная слава — забвение» (III, 17). И далее: «Все земное ничтожно. Ничтожна даже посмертная память — слава. Она ничто для умершего, ничто для живого, суетный дар» (IV, 19). Бездна забвения поглотит все дела человеческие. «Скоро ты забудешь обо всем, и все, в свою очередь, забудет о тебе» (VII, 21).
Итак, после смерти тебя ждет ничто. Даже память о тебе погибнет. Где же тогда получит праведник свою награду? Здесь, на земле, отвечает Марк Аврелий. Ибо «боги существуют и проявляют заботливость по отношению к людям» (II, 11). Но как же так, спросит читатель. Разве мы все не знаем, как часто праведников гонят, мучат, не ценят при жизни; как часто умирает честный труженик в нищете, всеми забытый. А вор или разбойник живет, как царь. А сколько прекраснейших людей погибали в ранней юности! Какие страшные болезни испытали! Это ли мировая справедливость? Это ли забота богов? Дело в том, объясняет Марк Аврелий, что все эти якобы блага — всего лишь горсть пепла (V, 33). «Смерть и жизнь, слава и бесчестье, страдание и наслаждение, богатство и бедность — все это одинаково выпадает на долю как хорошим людям, так и дурным» (II, 11). Все это и не добро и не зло. Ибо зло для человека — только его собственный дурной поступок, добро — только его собственный добрый поступок (VII, 74; 13). И боги позаботились о людях и дали им свободу воли и способность творить добро. «Они устроили так, что всецело от самого человека зависит, впасть или нет в истинное зло» (II, 11).
Что остается в этом зыбком, темном и равнодушном мире? «Есть ли что-нибудь, к чему следовало бы отнестись серьезно?» Только одно — твори добро и покорно принимай все, что ни пошлют тебе боги (IV, 33). И «пусть будет тебе безразлично, терпишь ли ты, исполняя свой долг, от холода и зноя, клонит ли тебя ко сну или ты уже выспался, плохо ли о тебе отзываются или хорошо» (VI, 2). Ноги не требуют награды за то, что ходят. Ведь на то они и созданы. «Точно так же человек, рожденный, чтобы творить добро; сделав какое-нибудь доброе дело… выполняет тем свое назначение и должен считать себя удовлетворенным» (IX, 42). «Все человеческое — есть дым… Чего же ты еще добиваешься? Почему тебе недостаточно достойно провести свой краткий век?» (X, 31).
Некоторые находят эти слова странными. Одно чувство долга, говорят они, не может заставить человека держаться пути добродетели. Христианский богослов Лактанций писал: «Без надежды на бессмертие, которое Бог обещает своим верным, было бы величайшим неразумием гоняться за добродетелями, которые приносят человеку бесполезные страдания и труд» (Div. Inst., IV, 9). Один пассаж из «Размышлений», как мне кажется, объясняет поведение Марка Аврелия. Есть люди, говорит он, которые, сделав добро, немедленно требуют у должника благодарности. Другие не требуют, но так гордятся своим поступком, что в самой этой гордости находят награду. Но поступать надо иначе. Надо делать добро, не отдавая в этом себе отчета. Будь как лоза, для которой естественно приносить виноград (V, 6). В этом, мне кажется, разгадка. Не философия заставляла Марка Аврелия делать добро, не вера в богов, не мечта о загробных наградах, не страх перед вечными муками. Нет. Для него добро было естественной потребностью, и он творил его так, как дерево, приносящее плоды.
Вряд ли кто-нибудь усомнится, что для такого государя, как Марк Аврелий, высокий сан был в тягость. Все те соблазны, которые неодолимо влекут людей к трону — богатство, власть, роскошь, раболепие окружающих, — для него не существовали. Были лишь каждодневные утомительные обязанности и еще более утомительный из-за своей бессмысленности церемониал. И несмотря на всю силу воли императора, ему порой бывало нелегко. Вот один из примеров. Марк Аврелий много лет воевал, даже умер в военном лагере. И вот мы раскрываем его дневник и с изумлением узнаем, что войну он презирал и ненавидел, недорого ценил славу. Но слава полководца казалась ему уж совсем ничтожной. Все полководцы в его глазах не стоили одного философа (VIII, 3). А вот, пожалуй, самая поразительная запись: «Паук горд, завлекши муху; кто гордится, подстрелив зайчонка, кто — одолев вепря… а кто — сарматов. Но разве не окажутся все они разбойниками, если поисследовать их основоположения» (X, 10). Действительно странные слова в устах императора, которого современники называли «доблестнейшим из полководцев» (Капитолин, 58).
