На этих страницах читатель найдет историческую правду. Фраза эта подсказана отнюдь не отсутствием скромности, ибо я излагаю не собственное мнение — я лишь привожу цитаты авторитетов, начиная с писателей и летописцев греческих, арабских и западных IX века вплоть до современного нам историка русского искусства. Киевский летописец Нестор (XI века) — наш лучший союзник в вопросах дотатарского периода, и не я, а выдающийся историк Ключевский ответит вам здесь, существует ли украинский народ, и объяснит вам, как образовалась малорусская ветвь единого русского народа.
Многочисленные выдержки из документов, бесспорные исторические факты, точные хронологические данные — я сделал все, что в силах, чтобы быть убедительным. Но я себя не обольщаю: нет худшего глухого, как тот, кто не хочет слышать.
Личное свое мнение я высказываю только, касаясь современного положения вопроса. Тогда я говорю как публицист вполне свободный, ни от какой политической партии не зависящий. Лишь ничтожное число моих соотечественников одобрит строки, где я затрагиваю вероисповедный вопрос; зато, нет сомнения, все разделят высказанное здесь суждение о польском империализме[2] — все без различия партий, от монархистов до главарей большевизма или, говоря точнее, до тех немногих среди них, в ком течет русская кровь.
А. В.10 мая н.с. 1920 г.
Рим.
Одно из наиболее неожиданных явлений, вызванных мировой войной, — украинский сепаратизм. Подготовленное нашими противниками, но нежданное даже для нас, русских, явление это застало западноевропейское общественное мнение совершенно врасплох. На страницы газет Запада ворвались небывалые названия ucraini, ruteni, lituani, piccoli, grandi e bianchi russi и ряд голословных утверждений о том, что в древности юг России жил отдельной жизнью, что Киев был столицей не России, а какой-то Рутении, что в XVII веке существовало независимое казачье государство (stato cosacco). Читатели не знали, как относиться к этим заявлениям. Одни поверили в существование украинского народа и в естественность освобождения его, наряду с польским, от иноземного — русского — господства. Другие с недоумением спрашивали себя: «Что это за тридцатимиллионный народ, живущий не где-то в безбрежных пространствах Сибири, а по соседству с Австрией? На его территории лежит хорошо известный нам Киев и будто бы также и Одесса, столь легко нам доступная. Как же мы ранее никогда не слыхали о его существовании?»
Есть люди, которые все еще верят, что вильсоновский принцип самоопределения народностей может пройти в жизнь во всей своей теоретической чистоте. Мы, напротив, убеждены, что при практическом осуществлении этого принципа в бывшей Российской империи племенное начало потеряет свое исключительное значение: противовесом ему явятся иные факторы (экономическая выгода, необходимость совместной обороны от германского мира, вековой навык к общей жизни с русским народом и пр.); мы думаем, что обособление даже неславянских частей России, как-то: Литвы, Эстляндии или Грузии, примет в конечном выводе смягченную форму местной автономии. Но станем на минуту на вышеуказанную точку зрения чрезмерно теоретичных людей; тогда относительно Украйны явится следующая дилемма:
• если украинский народ действительно существует и живет столетиями под гнетом северной России, то будущее его определено: подобно другим «угнетенным», он должен образовать независимое государство — конечно, в пределах своих истинных, а не преувеличенных этнографических границ;
• если же, напротив, малороссы (украинцы) лишь ветвь единой русской народности, отличающаяся от великорусской ее ветви небольшим различием в языке (различием, создавшимся на глазах истории) и подробностями обычаев; если в известные периоды существования этой ветви судьба ее, в силу внешних, международных условий, слагалась отлично от судьбы остальной России; если к тому же Украйна, оторванная от единого русского тела, никогда самостоятельной не была — то выделение ее в отдельное государство было бы не осуществлением национального принципа, а нарушением его. Национальное начало выразилось ныне не в выделении составных частей больших народностей, а в достижении каждой из этих народностей полного единства. Новые славянские государства объединяют единоплеменные народности разных наречий и даже языков; побежденная Германия — и та на пути достижения полного национального объединения; Италия блестяще завершила свое единство, — было бы по меньшей мере нелогично, если бы для русского народа национальная идея выразилась в отделении его Mezzogiorno.[3]
Автор задался целью проследить историческую судьбу юга России, дабы, основываясь на неоспоримых свидетельствах первоисточников и суждениях столпов русской историографии, представить западноевропейскому читателю очерк действительных взаимоотношений южной и северной части России и дать ему материал для разрешения вышеуказанной дилеммы. Выполнение этой задачи должно было слагаться:
1) из рассмотрения периода дотатарского, то есть периода первоначального единства России, который закончился отторжением Южной и Западной Руси татарами, Литвой и Польшей и зарождением в единой русской народности малороссийской ее ветви;
2) из изложения событий XVI и XVII веков, то есть того периода, когда Малороссия (Украйна), входившая в состав польского государства, боролась за свою независимость и который завершился добровольным возвращением ее в лоно единой России, и, наконец,
3) из характеристики украинского литературного движения во второй половине прошлого века и германо-австрийской работы, направленной к отторжению от России ее юга.
Очерк первого периода (по болезни автора) запоздал почти на год; дальнейшее промедление лишило бы нашу работу всякого практического значения; приходится спешить с изданием хотя бы этого первого очерка. Чтобы дать скорее хотя и не вполне разработанный, но более полный ответ на поставленный выше вопрос, мы нередко выходим за грань избранного периода; в этих случаях мы вынуждены ограничиться самыми общими данными; читатель заметит, конечно, что слегка публицистический оттенок этих отступлений ничуть не нарушает строгости метода, принятого при исследовании вопросов периода домонгольского.
Таким образом, настоящий очерк обнимает дотатарский период русской истории и посвящен разбору фантастического утверждения о существовании Украйны с IX по XIII век; вместе с тем он дает в самых общих чертах фактический материал и для освещения украинского вопроса в позднейшие века.
Мы старались ограничиться возможно меньшим числом географических имен: любой школьный атлас достаточен, чтобы следить за изложением.
Неясность терминологии всегда выгодна для тех, кто защищает какое-либо неправильное положение, и мы начнем с выяснения точного значения этнографических наименований, имеющих отношение к нашей теме.
Русское слово «украйна» (польское ucraina) означает «пограничная земля» (по-итальянски paese di confine); русское прилагательное ucrainij означает то, что лежит у края, близ грани (presso il bordo: у — presso, край — bordo). Очень знаменательно это значение слова, ибо ясно: то, что именуется Украйной, не есть нечто самостоятельное; такое название может быть дано известной местности лишь извне, правительством или народом, рассматривавшим эту местность как некий придаток к своему государству. И действительно, для Литвы Киевские земли стали украйной (южной) со времени завоевания их ею в конце XIV века; для Польши — украйной (восточной) со времени объединения Литвы и Польши во второй половине XVI века; для Московской Руси — украйной (юго-западной) со времени присоединения Малороссии в середине XVII века. Вряд ли наименование Украйна найдется в памятниках ранее конца XIV века. У Московской Руси были и другие украйны — те земли, которые лежали у границы Донской и Нижне-Волжской степи, занятой татарскими кочевьями. Граница эта (насколько вообще можно говорить о степной границе в XIV–XVII веках) постепенно, ценой тяжких столетних усилий, подвигалась на юг; соответственно менялись и земли, к которым прилагалось название украинных.[4] Заметим, что прилагательное «укра́инный» применяется вовсе не только к южной России: классический «Толковый словарь русского языка» Даля (издание 1865 г.), объясняя это слово, приводит такие примеры: «Сибирские города встарь зывались украйными. А город Соловецкой место укра́инное».[5]
Ввиду такого значения слова «украйна», применение его к пространству теперешней Южной России, когда дело идет о далекой старине, о X или XIII веке, является крупной ошибкой. Это имя тогда к этим землям не прилагалось и прилагаться не могло, ибо значение его совершенно не подходило к тогдашней исторической их роли: они не были окрайной, здесь лежал государственный центр, самое ядро государства.
