Ознакомительная версия.
Плоды сталинского культурно-политического проекта воспринимались и продолжают восприниматься на Западе как нечто оригинальное и величественное благодаря монументальности форм и грандиозности замысла. Здесь еще и то очевидное преимущество сталинского проекта, что, в отличие от гитлеровского и муссолиниевского, он успел в основных чертах воплотиться в жизнь.
А многие произведения, посвященные Сталину, выставляют его в карикатурном виде, как смешного, нелепого, злобного и глупого диктатора, который лез в те вопросы, в решении которых был совсем не компетентен, всегда только мешал настоящим специалистам-профессионалам. И у власти оставался дуриком, и к победе в войне никакого отношения не имел. Правда, при ближайшем рассмотрении нередко выясняется, что специалисты, с которыми спорил Сталин, будь то военные или гражданские, по западным меркам, были не такими уж профессионалами. Да и созданной Сталиным системе, за редким исключением, касавшемся, главным образом, выдающихся ученых, а также мастеров культуры, получивших всемирное признание, высококлассные профессионалы были не нужны. Она обходилась простыми исполнителями. Ведь основные решения все равно принимал один человек.
В сочинениях сталинистов, например того же Юрия Жукова, при их полной научной безграмотности, порой находятся не публиковавшиеся ранее архивные документы (в доступе к некоторым весьма закрытым по сей день архивам историки-сталинисты имеют гораздо более свободный доступ, чем историки-антисталинисты). Эти документы непредвзятому историку могут дать хороший материал для анализа советского общества. Беда, однако, в том, что все документы сталинисты, как профессиональные историки, так и публицисты, сроду в архивах не работавшие, трактуют только для того, чтобы сделать единственный, с их точки зрения, верный вывод. Сталин был великий человек, народ его любил, и вождь платил ему тем же, оставив после себя в наследство великую империю. Да, он массами уничтожал врагов народа, наверное, когда-то здесь бывали и ошибки, но в тех ошибках больше повинен не вождь, а разного рода окружавшие его соратники-супостаты, всякие там ягоды, ежовы, кагановичи, хрущевы. Берию обычно в этот ряд не включают, как творца ядерного оружия. Он, дескать, мог бы спасти СССР, да умучили его злодеи Хрущев с Маленковым. В целом же вывод такой: без репрессий, без отхода от демократии, без создания могучей империи, попрания прав других народов мы бы не только не победили в Великой Отечественной, но и вообще не уцелели бы как независимое государство, которое всегда мечтали растерзать хищники как с Запада, так и с Востока. Последняя, имперская составляющая сталинизма находит полное понимание и сочувствие у нынешней российской власти, в чем и заключается одна из причин ее терпимости к пропаганде сталинизма. Империя – это хорошо, а репрессии – это так, мелочи, небольшие тени на светлом лике генералиссимуса. И народу приятнее жить в империи, чем без нее, поскольку с Советской империей он связывает былую стабильность и, как тогда казалось, относительное житейское благополучие.
Сталин и советская культура второй половины 20-х – начала 50-х годов – это если и не сиамские близнецы, то, по крайней мере, два общественных феномена, тесно связанных друг с другом. Безусловно, определяющим в этой связке было влияние Иосифа Виссарионовича, с конца 20-х годов ставшего безраздельным диктатором обширной Советской страны. Но, в свою очередь, произведения новой послеоктябрьской культуры и личности их творцов также влияли на Сталина и порой подсказывали ему те или иные ходы во внешней и внутренней политике. «Великий кормчий» считал себя демиургом не только нового общества, но и новой культуры, но и сам, в свою очередь, во многом был их порождением.
Сталин так или иначе, по телефону лично либо путем взаимной переписки общался со многими представителями советской культуры. Сразу вспоминаются Максим Горький и Демьян Бедный, Михаил Булгаков и Михаил Зощенко, Борис Пильняк и Борис Пастернак. Список можно без труда продлить. Иосиф Виссарионович так или иначе повлиял на трагические судьбы Исаака Бабеля, Всеволода Мейерхольда, Михаила Кольцова… Но еще более существенно он повлиял на судьбы советской культуры с середины 20-х и до начала 50-х годов, постепенно приведя ее к монументально-мертвому стилю и в литературе, и в живописи, и в архитектуре, и в музыке. Вождь лично вершил судьбу не только авторов, но и их произведений, и целых культурных явлений. Сталин верил, что великой коммунистической империи должна сопутствовать великая культура, которой предстоит стать первой в мире. Она прошла быструю эволюцию от порожденного революцией нигилизма к старой культуре и претензий на рождение всемирной культуры пролетариата до строго государственной советской культуры, больше всего напоминающей классицизм Российской империи XVIII века. В своем законченном варианте классическая советская культура существовала лишь последнее десятилетие жизни Сталина. Затем она все больше отходила от канона «борьбы хорошего с отличным» и от классической завершенности псевдореалистических форм, где точность деталей прикрывала жизненную неправду.
Приведение деятелей культуры к единому идеологическому знаменателю шло бок о бок с политическими репрессиями. Но известных писателей, артистов, художников, режиссеров сажали и расстреливали значительно реже, чем политиков или военных. И чаще всего поводом для репрессий людей литературы и искусства служила не их творческая деятельность сама по себе, а близость к кому-то из впавших в опалу политических функционеров. В некоторых случаях, как, например, с Бабелем и Кольцовым, политика и культура оказывались тесно переплетены между собой.
Ту же роль, которую в отношении политиков и военных, а также «классово чуждых» элементов играли репрессии, в отношении людей культуры играли цензурные запреты и идеологические проработочные кампании против тех или иных писателей, композиторов, режиссеров. Их достаточно было отлучить от читателя или зрителя. «Изъятие» же кого-то из международно признанных культурных авторитетов оказывало весьма негативное влияние на левонастроенную зарубежную интеллигенцию, и на это шли только в крайнем случае. Ведь для громких процессов деятели культуры не годились. И отнюдь не потому, что проявляли необыкновенную стойкость в застенках. Скорее наоборот, для творческих, ранимых натур часто даже не физические пытки, а сама мысль о них была мощнейшим стимулом к тому, чтобы согласиться со всеми зловещими фантазиями следователей. Особенно это касалось тех, кто еще на воле был достаточно хорошо осведомлен, какими методами добывают признания в НКВД. Главной причиной, почему не было ни одного процесса с участием писателей или артистов, композиторов или художников, было то, что подобное судилище могло иметь лишь негативный для Сталина и коммунистической власти эффект. В случае с Троцким, Бухариным, Зиновьевым, Тухачевским и другими политиками и военными все их мнимые заговоры и даже столь же мнимую шпионскую деятельность как обыватель, так и интеллигент, что в СССР, что на Западе, мог объяснить себе банальным стремлением к власти. А вот зачем писатель или режиссер, вроде бы принявшие, и порой с энтузиазмом, Советскую власть, вдруг решили против нее бороться, толково объяснить широкой публике не было никакой возможности. Получилось бы, что Советская власть действительно стесняет свободу творчества, раз творцы восстают против нее. Сталин был достаточно умен, чтобы не разрушать подобными процессами положительный имидж Страны Советов. А уж на роль шпионов артисты и писатели не годились, поскольку, что было очевидно даже для рядового обывателя, никакими секретами не обладали.
При Сталине перед политиками, хозяйственниками, военными, деятелями культуры, равно как и просто перед рядовыми рабочими, крестьянами, интеллигентами стоял страшный выбор – приспособиться или погибнуть. Отказ от приспособленчества часто вел к физической гибели, особенно если человек не обладал широкой известностью или не вызвал, по каким-то необъяснимым порой причинам, личной симпатии со стороны Сталина. Личная же ненависть вождя была почти стопроцентной гарантией гибели. Но и те, кто приспособился, чаще всего тоже платили за это смертью, не физической, но духовной. Уделом Шолохова, Фадеева, отчасти Алексея Толстого, многих других стало творческое бесплодие, неспособность даже отдаленно приблизиться к своим прежним высоким достижениям. Горько звучат предсмертные слова Фадеева, обращенные к Хрущеву, но во многом применимые и к предшествующей эпохе: «Не вижу возможности дальше жить, так как искусство, которому я отдал жизнь свою, загублено самоуверенно-невежественным руководством партии и теперь уже не может быть поправлено… Литература – эта святая святых – отдана на растерзание бюрократам и самым отсталым элементам народа… Самодовольство нуворишей от великого ленинского учения… привело к полному недоверию к ним с моей стороны, ибо от них можно ждать еще худшего, чем от сатрапа Сталина. Тот был хоть образован, а эти – невежды».
Ознакомительная версия.
