Но Медж кормила его. Кроме того, она царствовала в кухне, и только по ее особой милости Волку разрешалось туда входить. И Медж была совершенно уверена, что завоюет его, несмотря на такое страшное препятствие, как ее юбка. Уолт же пошел на уловки - он заставлял Волка лежать у своих ног, пока писал, а сам то и дело поглаживал и всячески уговаривал его, причем работа двигалась у него очень медленно. В конце концов Уолт победил, вероятно, потому, что был мужчиной, но Медж уверяла, что если бы он употребил всю свою энергию на писание стихов и оставил бы Волка в покое, им жилось бы лучше и денег водилось бы больше.
- Пора бы уж получить известие о моих последних стихах, - заметил Уолт, после того как они минут пять молча спускались по крутому склону. Уверен, что на почте уже лежат для меня денежки и мы превратим их в превосходную гречневую муку, в галлон кленового сиропа и новые калоши для тебя.
- И в чудесное молочко от чудесной коровы миссис Джонсон, - добавила Медж. - Завтра ведь первое, как ты знаешь.
Уолт невольно поморщился, но тут же лицо его прояснилось, и он хлопнул себя рукой по карману куртки.
- Ничего! У меня здесь готова самая удойная корова во всей Калифорнии.
- Когда это ты успел написать? - живо спросила Медж и добавила с упреком: - Даже не показал мне!
- Я нарочно приберег эти стихи, чтобы прочесть тебе по дороге на почту, вот примерно в таком местечке, - сказал он, показывая рукой на сухой пень, на котором можно было присесть.
Тоненький ручеек бежал из-под густых папоротников, журча, переливался через большой, покрытый скользким мхом камень, и пересекал тропинку прямо у их ног. Из долины доносилось нежное пение полевых жаворонков, а кругом, то поблескивая на солнечном свету, то исчезая в тени, порхали огромные желтые бабочки.
В то время как Уолт вполголоса читал свое произведение, внизу, в чаще, послышался какой-то шум. Это был шум тяжелых шагов, к которому время от времени примешивался глухой стук вырвавшегося из-под ноги камня. Когда Уолт, кончив читать, поднял взгляд на жену, ожидая ее одобрения, на повороте тропинки показался человек. Он шел с непокрытой головой, и пот катился с него градом. Одной рукой он то и дело вытирал себе лицо платком, в другой он держал новую шляпу и снятый с шеи совершенно размокший крахмальный воротничок. Это был рослый человек, крепкого сложения; мускулы его так и просились наружу из-под тесного черного пиджака, купленного, по-видимому, совсем недавно в магазине готового платья.
- Жаркий денек... - приветствовал его Уолт.
Уолт старался поддержать добрые отношения с окрестными жителями и не упускал случая расширить круг своих знакомых.
Человек остановился и кивнул.
- Не очень-то я привык к такой жаре, - отвечал он, словно оправдываясь. - Я больше привык к температуре градусов около тридцати мороза.
- Ну, такой у нас здесь не бывает! - засмеялся Уолт.
- Надо полагать, - отвечал человек. - Да я, правду сказать, и не хочу этого. Я разыскиваю мою сестру. Вы случайно не знаете, где она живет? Миссис Джонсон, миссис Уильям Джонсон.
- Так вы, наверно, ее брат из Клондайка? - воскликнула Медж, и глаза ее загорелись любопытством. - Мы так много о вас слышали!
- Он самый, мэм, - скромно отвечал он. - Меня зовут Скифф Миллер. Я, видите ли, хотел сделать ей сюрприз.
- Так вы соверршенно правильно идете. Только вы шли не по дороге, а напрямик, лесом.
Медж встала и показала на ущелье вверху, в четверти мили от них.
- Вон видите там сосны? Идите к ним по этой узенькой тропинке. Она сворачивает направо и приведет вас к самому дому миссис Джонсон. Тут уж с пути не собьешься.
- Спасибо, мэм, - отвечал Скифф Миллер.
- Нам было бы очень интересно услышать от вас что-нибудь о Клондайке, - сказала Медж. - Может быть, вы разрешите зайти к вам, пока вы будете гостить у вашей сестры? А то еще лучше - приходите с ней как-нибудь к нам пообедать.
- Да, мэм, благодарю вас, мэм, - машинально пробормотал Скифф, но тут же, спохватившись, добавил: - Только я ведь недолго здесь пробуду: опять отправлюсь на Север. Сегодня же уеду с ночным поездом. Я, видите ли, подрядился на работу: казенную почту возить.
Медж выразила сожаление по этому поводу, а Скифф Миллер уже повернулся, чтобы идти, но в эту минуту Волк, который рыскал где-то поблизости, вдруг бесшумно, по-волчьи, появился из-за деревьев.
Рассеянность Скиффа Миллера как рукой сняло. Глаза его впились в собаку, и глубочайшее изумление изобразилось на его лице.
- Черт побери! - произнес он раздельно и внушительно.
Он с сосредоточенным видом уселся на пень, не замечая, что Медж осталась стоять. При звуке его голоса уши Волка опустились, и пасть расплылась в широчайшей улыбке. Он медленно приблизился к незнакомцу, обнюхал его руки, а затем стал лизать их.
Скифф Миллер погладил пса по голове.
- Ах, черт подери! - все так же медленно и внушительно повторил он. Простите, мэм, - через секунду добавил он, - я просто в себя не приду от удивления. Вот и все.
- Да мы и сами удивились, - шутливо отвечала она. - Никогда еще не бывало, чтобы Волк так прямо пошел к незнакомому человеку.
- Ах, вот как вы его зовете! Волк! - сказал Скифф Миллер.
- Для меня просто непонятно его расположение к вам. Может быть, дело в том, что вы из Клондайка? Ведь это, знаете, клондайкская собака.
- Да, мэм, - рассеянно произнес Миллер.
Он приподнял переднюю лапу Волка и внимательно осмотрел подошву, ощупывая и нажимая на пальцы.
- Мягкие стали ступни, - заметил он. - Давненько он, как видно, не ходил в упряжке.
- Нет, знаете, это просто удивительно! - вмешался Уолт. - Он позволяет вам делать с ним все, что вы хотите.
Скифф Миллер встал. Никакого замешательства теперь уже не замечалось в нем.
- Давно у вас эта собака? - спросил он деловитым, сухим тоном.
И тут Волк, который все время вертелся возле и ластился к нему, вдруг открыл пасть и залаял. Точно что-то вдруг прорвалось в нем - такой это был странный, отрывистый, радостный лай. Но, несомненно, это был лай.
- Вот это для меня новость! - сказал Скифф Миллер.
Уолт и Медж переглянулись. Чудо свершилось: Волк залаял.
- Первый раз слышу, как он лает! - промолвила Медж.
- И я тоже первый раз слышу, - отвечал Скифф Миллер.
Медж поглядела на него с улыбкой. По-видимому, этот человек - большой шутник.
- Ну еще бы, - сказала она, - ведь вы с ним познакомились пять минут тому назад!
Скифф Миллер пристально поглядел на нее, словно стараясь обнаружить в ее лице хитрость, которую эта фраза заставила его заподозрить.
- Я думал, вы догадались, - медленно произнес он. - Я думал, вы сразу поняли - по тому, как он ластился ко мне. Это мой пес. И зовут его не Волк. Его зовут Бурый.
- Ах, Уолт! - невольно вырвалось у Медж, и она жалобно поглядела на мужа.
Уолт мгновенно выступил на ее защиту.
- Откуда вы знаете, что это ваша собака? - спросил он.
- Потому что моя, - последовал ответ.
Скифф Миллер медленно поглядел на него и сказал, кивнув в сторону Медж:
- Откуда вы знаете, что это ваша жена? Вы просто скажете: потому что это моя жена. И я ведь тоже могу ответить, что это, дескать, за объяснение? Собака моя. Я вырастил и воспитал ее. Уж мне ли ее не знать! Вот, поглядите, я вам сейчас докажу.
Скифф Миллер обернулся к собаке.
- Эй, Бурый! - крикнул он. Голос его прозвучал резко и властно, и тут же уши пса опустились, словно его приласкали. - А ну-ка?
Пес резко, скачком, повернулся направо.
- Эй, пошел!
И пес, сразу перестав топтаться на месте, бросился вперед и так же внезапно остановился, слушая команду.
- Могу заставить его проделать все это просто свистом, - сказал Миллер. - Ведь он у меня вожаком был.
- Но вы же не собираетесь взять его с собой? - дрожащим голосом спросила Медж.
Человек кивнул.
- Туда, в этот ужасный Клондайк, на эти ужасные мучения.
Он снова кивнул.
- Да нет, - прибавил он, - не так уж там плохо. Поглядите-ка на меня: разве я, по-вашему, не здоровяк?
- Но для собак ведь это такая ужасная жизнь - вечные лишения, непосильный труд, голод, мороз! Ах, я ведь читала, я знаю, каково это.
- Да, был случай, когда я чуть не съел его как-то раз на Мелкоперой реке, - мрачно согласился Миллер. - Не попадись мне тогда лось на мушку, был бы ему конец.
- Я бы скорей умерла! - воскликнула Медж.
- Ну, у вас здесь, конечно, другая жизнь, - пояснил Миллер. - Вам собак есть не приходится. А когда человека скрутит так, что из него вот-вот душа вон, тогда начинаешь рассуждать по-иному. Вы в таких переделках никогда не бывали, а значит, и судить об этом не можете.
- Так ведь в этом-то все и дело! - горячо настаивала Медж. - В Калифорнии собак не едят. Так почему бы вам не оставить его здесь? Ему здесь хорошо, и голодать ему никогда не придется, - вы это сами видите. И не придется страдать от убийственного холода, от непосильного труда. Здесь его нежат и холят. Здесь нет этой дикости ни в природе, ни в людях. Никогда на него не обрушится удар кнута. Ну, а что до погод, то ведь вы сами знаете: здесь и снегу-то никогда не бывает.
