- Так ведь в этом-то все и дело! - горячо настаивала Медж. - В Калифорнии собак не едят. Так почему бы вам не оставить его здесь? Ему здесь хорошо, и голодать ему никогда не придется, - вы это сами видите. И не придется страдать от убийственного холода, от непосильного труда. Здесь его нежат и холят. Здесь нет этой дикости ни в природе, ни в людях. Никогда на него не обрушится удар кнута. Ну, а что до погод, то ведь вы сами знаете: здесь и снегу-то никогда не бывает.
- Ну, уж зато летом, извините, жара адская, просто терпения нет, засмеялся Миллер.
- Но вы не ответили нам! - с жаром продолжала Медж. - А что вы можете предложить ему в этих ваших северных краях?
- Могу предложить еду, когда она у меня есть, а обычно она бывает.
- А когда нет?
- Тогда, значит, и у него не будет.
- А работа?
- Работы вдоволь! - нетерпеливо отрезал Миллер. - Да, работы без конца, и голодуха, и морозище, и все прочие удовольствия. Все это он получит, когда будет со мной. Но он это любит. Он к этому привык, знает эту жизнь. Для нее он родился, для нее его и вырастили. А вы просто ничего об этом не знаете. И не понимаете, о чем говорите. Там его настоящая жизнь, и там он будет чувствовать себя всего лучше.
- Собака останется здесь, - решительно заявил Уолт, - так что продолжать этот спор нет никакого смысла.
- Что-о? - протянул Скифф Миллер, угрюмо сдвинув брови, и на его побагровевшем лбу выступила упрямая складка.
- Я сказал, что собака останется здесь, и на этом разговор окончен. Я не верю, что это ваша собака. Может быть, вы ее когда-нибудь видели. Может быть, даже когда-нибудь и ездили на ней по поручению хозяина. А то, что она слушается обычной команды северного погонщика, это еще не доказывает, что она ваша. Любая собака с Аляски слушалась бы вас точно так же. Кроме того, это, несомненно, очень ценная собака. Такая собака на Аляске - клад, и этим-то и объясняется ваше желание завладеть ею. Во всяком случае, вам придется доказать, что она ваша.
Скифф Миллер выслушал эту длинную речь невозмутимо и хладнокровно, только лоб у него еще чуточку потемнел, и громадные мускулы вздулись под черным сукном пиджака. Он спокойно смерил взглядом этого стихоплета, словно взвешивая, много ли силы может скрываться под его хрупкой внешностью.
Затем на лице Скиффа Миллера появилось презрительное выражение, и он промолвил резко и решительно:
- А я говорю, что могу увести собаку с собой хоть сию же минуту.
Лицо Уолта вспыхнуло, он весь как-то сразу подтянулся, и все мышцы у него напряглись. Медж, опасаясь, как бы дело не дошло до драки, поспешила вмешаться в разговор.
- Может быть, мистер Миллер и прав, - сказала она. - Боюсь, что он прав. Волк, по-видимому, действительно знает его: и на кличку "Бурый" откликается и сразу встретил его дружелюбно. Ты ведь знаешь, что пес никогда ни к кому так не ластится. А потом, ты обратил внимание как он лаял? Он просто был вне себя от радости. А отчего? Ну, разумеется, оттого, что нашел мистера Миллера.
Бицепсы Уолта перестали напрягаться. Даже плечи его безнадежно опустились.
- Ты, кажется, права, Медж, - сказал он. - Волк наш не Волк, а Бурый, и, должно быть, он действительно принадлежит мистеру Миллеру.
- Может быть, мистер Миллер согласится продать его? - сказала она. Мы могли бы его купить.
Скифф Миллер покачал головой, но уже совсем не воинственно, а скорей участливо, мгновенно отвечая великодушием на великодушие.
- У меня пять собак было, - сказал он, пытаясь, по-видимому, как-то смягчить свой отказ, - этот ходил вожаком. Это была самая лучшая упряжка на всю Аляску. Никто меня не мог обогнать. В тысяча восемьсот девяносто пятом году мне давали за них пять тысяч чистоганом, да я не взял. Правда, тогда собаки были в цене. Но не только потому мне такие бешеные деньги предлагали, а уж очень хороша была упряжка. А Бурый был лучше всех. В ту же зиму мне за него давали тысячу двести - я не взял. Тогда не продал и теперь не продам. Я, видите ли, очень дорожу этим псом. Три года его разыскиваю. Прямо и сказать не могу, до чего я огорчился, когда его у меня свели, и не то что из-за цены, а просто... привязался к нему, как дурак, простите за выражение. Я и сейчас просто глазам своим не поверил, когда его увидал. Подумал, уж не мерещится ли мне. Прямо как-то не верится такому счастью. Ведь я его сам вынянчил. Спать его укладывал, кутал, как ребенка. Мать у него издохла, так я его сгущенным молоком выкормил - два доллара банка. Себе-то я этого не мог позволить: черный кофе пил. Он никогда никакой матери не знал, кроме меня. Бывало, все у меня палец сосет, постреленок. Вот этот самый палец. - Скифф Миллер так разволновался, что уже не мог говорить связно, а только вытянул вперед указательный палец и прерывистым голосом повторил: - Вот этот самый палец, - словно это было неоспоримым доказательством его права собственности на собаку.
Потом он совсем замолчал, глядя на свой вытянутый палец.
И тут заговорила Медж.
- А собака? - сказала она. - О собаке-то вы не думаете?
Скифф Миллер недоуменно взглянул на нее.
- Ну, скажите, разве вы подумали о ней? - повторила Медж.
- Не понимаю, к чему вы клоните.
- А ведь она, может быть, тоже имеет некоторое право выбирать, продолжала Медж. - Может быть, у нее тоже есть свои привязанности и свои желания. Вы с этим не считаетесь. Вы не даете ей выбрать самой. Вам и в голову не пришло, что, может быть, Калифорния нравится ей больше Аляски. Вы считаетесь только с тем, что вам самому хочется. Вы с ней обращаетесь так, будто это мешок картофеля или охапка сена, а не живое существо.
Миллеру эта точка зрения была, по-видимому, внове. Он с сосредоточенным видом стал обдумывать так неожиданно вставший перед ним вопрос. Медж сейчас же постаралась воспользоваться его нерешительностью.
- Если вы в самом деле ее любите, то ее счастье должно быть и вашим счастьем, - настаивала она.
Скифф Миллер продолжал размышлять про себя, а Медж бросила торжествующий взгляд на мужа и прочла в его глазах горячее одобрение.
- То есть вы что же это думаете? - неожиданно спросил пришелец из Клондайка.
Теперь Медж, в свою очередь, поглядела на него с полным недоумением.
- Что вы хотите сказать? - спросила она.
- Так вы что ж, думаете, что Бурому захочется остаться здесь, в Калифорнии?
Она уверенно кивнула в ответ:
- Убеждена в этом.
Скифф Миллер снова принялся рассуждать сам с собой, на этот раз уже вслух. Время от времени он испытующе поглядывал на предмет своих размышлений.
- Он был работяга, каких мало. Сколько он для меня трудился! Никогда не отлынивал от работы. И еще тем он был хорош, что умел сколотить свежую упряжку так, что она работала на первый сорт. А уж голова у него! Все понимает, только что не говорит. Что ни скажешь ему, все поймет. Вот посмотрите-ка на него сейчас: он прекрасно понимает, что мы говорим о нем.
Пес лежал у ног Скиффа Миллера, опустив голову на лапы, настороженно подняв уши и быстро переводя внимательный взгляд с одного из говоривших на другого.
- Он еще может поработать. Как следует может поработать. И не один год. И ведь я люблю его, крепко люблю, черт возьми!
После этого Скифф Миллер еще раза два раскрыл рот, но так и закрыл его, ничего не сказав. Наконец он выговорил:
- Вот что. Я вам сейчас скажу, что я сделаю. Ваши слова, мэм, действительно имеют... как бы это сказать... некоторый смысл. Пес потрудился на своем веку, много потрудился. Может быть, он и впрямь заработал себе спокойное житье и теперь имеет полное право выбирать. Во всяком случае, мы ему дадим решить самому. Как он сам захочет, так пусть и будет. Вы оставайтесь и сидите здесь, как сидели, а я распрощаюсь с вами и пойду как ни в чем не бывало. Ежели он захочет, может остаться с вами. А захочет, может идти со мной. Я его звать не буду. Но и вы тоже не зовите.
Вдруг он подозрительно глянул на Медж и добавил:
- Только уж, чур, играть по-честному! Не уговаривать его, когда я спиной повернусь...
- Мы будем играть честно... - начала было Медж.
Но Скифф Миллер прервал ее уверения:
- Знаю я эти женские повадки! Сердце у женщин мягкое, и стоит его задеть, они способны любую карту передернуть, на любую хитрость пойти и врать будут, как черти... Прошу прощения, мэм, я ведь это вообще насчет женского пола говорю.
- Не знаю, как и благодарить вас... - начала дрожащим голосом Медж.
- Еще неизвестно, есть ли вам за что меня благодарить, - отрезал Миллер. - Ведь Бурый еще не решил. Я думаю, вы не станете возражать, если я пойду медленно. Это ведь будет только справедливо, потому что через каких-нибудь сто шагов меня уже не будет видно.
Медж согласилась.
- Обещаю вам честно, - добавила она, - мы ничего не будем делать, чтобы повлиять на него.
- Ну, так теперь, значит, я ухожу, - сказал Скифф Миллер тоном человека, который уже распрощался и уходит.
Уловив перемену в его голосе, Волк быстро поднял голову и стремительно вскочил на ноги, когда увидел, что Медж и Миллер, прощаясь, пожимают друг другу руки. Он поднялся на задние лапы и, упершись передними в Медж, стал лизать руку Скиффа Миллера. Когда же Скифф протянул руку Уолту, Волк снова повторил то же самое: уперся передними лапами в Уолта и лизал руки им обоим.
