Наполеоновские войны - Чарльз Дж. Исдейл

По мнению Исдейла, «Великая империя» Наполеона «олицетворяла не революцию, а возврат к просвещённому абсолютизму». Перечисляя привнесённые французским оружием перемены в европейских странах, такие как рациональные системы территориальной организации, введение унифицированных кодексов по французскому образцу, уничтожение феодализма, реформа судебной системы, подчинение церкви гражданской власти, формирование современного чиновничьего аппарата, реформа вооружённых сил (опять-таки в соответствии с французским стандартом), Исдейл ещё раз возвращается к вопросу о целях, которые Наполеон преследовал в этой связи: «…для Наполеона, — пишет он, — реформа представляла ценность только в той мере, в какой она способствовала его политическим и стратегическим целям… реформа была не целью, а скорее средством».

Исдейл смело отвергает расхожее мнение о том, что наполеоновские войны замедлили экономический рост в Англии, находя его «весьма небезупречным». Рассматривая реформы, проходившие в России, Австрии и Пруссии, он видит в них проявление той же политики просвещённого абсолютизма, которая характеризовала реформаторскую деятельности Наполеона в пределах «Великой империи». Отсюда он делает далеко идущий вывод о том, что в войнах 1803–1815 гг. «подобное воевало с подобным». Чрезвычайно любопытна оценка, данная Исдейлом переменам, происшедшим в Испании, Швеции и на Сицилии в эпоху наполеоновских войн. По его мнению, во всех этих странах «дворянство находилось в центре первоначального конфликта» и «именно война стала катализатором попытки надеть узду на королевскую власть».

Исдейл не приемлет оценки войны в Испании, России и Германии как «народной войны», причём вступает в полемику даже не столько с современными исследователями [5], сколько с Клаузевицем и Жомини, много, в своё время, рассуждавших о народном и освободительном характере войн.

Оригинальна точка зрения Исдейла на последствия континентальной блокады для народов Европы. Не менее оригинальна и оценка им того, к каким глобальным социальным и экономическим последствиям привели наполеоновские войны народы Европы и каково было их влияние на историю XIX столетия в целом.

При всём том, что автора никак не заподозришь в бонапартизме, он сумел (основываясь почти исключительно на цитатах из речей Наполеона и ссылках на мемуары его современников) нарисовать яркий и запоминающийся образ великого императора. «Смерть, — говорил Наполеон, — ничто, но жить побеждённым и бесславным, значит умирать каждый день». «Чем больше я смотрю на него (Наполеона. — А.Е.), — как бы вторил этим словам граф Моле, — тем больше убеждаюсь в том, что только смерть может поставить пределы его планам и набросить узду на его честолюбие».

В девяти главах своего исследования Исдейл рассмотрел множество проблем. Не нужно, да и попросту невозможно пересказать в кратком предисловии их содержание. В заключение остановимся лишь на нескольких позициях автора, с которыми, на наш взгляд, нельзя согласиться. Ни в предисловии, ни в главах книги Исдейл не попытался обосновать взятые им хронологические рамки наполеоновских войн (1803–1815 гг.).

Одновременно, ограничивая рамки идеологической войны против Франции лишь 1792–1793 гг., автор, как нам представляется, сильно их сужает, ибо, так или иначе, идеологический элемент присутствовал в коалиционных войнах и в последующие годы (причём с обеих сторон). Чего стоит, к примеру, эпизод с исполнением французским военным оркестром Марсельезы на Бородинском поле [6] или попытка союзников опереться на роялистские настроения части населения во время французской кампании 1814 г.?

Исдейл иронически высказывается по поводу «известного предания о том, что они (наполеоновские войны. — А.Е.) возникли главным образом из-за англо-французского экономического и торгового соперничества», но при этом ирония автора как бы «повисает в воздухе». В то же время попытки британского историка доказать то, что Британия стремилась «обрести гарантии безопасности в Европе» и захватывала французские (да и не только французские) колонии исключительно для «оборонительных целей», выглядят малоубедительными. Наконец, «выстроенное» в довольно традиционной манере противопоставление Британии — защитницы гарантий мира в Европе — французской гегемонии, воплощённой в экспансионистской политике Наполеона, не выдерживает никакой критики. Авторская позиция становится ещё более уязвимой, когда Исдейл всю вину за разгоревшийся после расторжения Амьенского мира конфликт возлагает на одного Наполеона. Он видит причину этого в «личном упрямстве» Наполеона, в его политике балансирования на грани войны, которая вынудила Британию возобновить войну», в «особенностях его (Наполеона. — А.Е.) личности». Исдейл даже высказывается в том смысле, что «если бы австрийское ядро унесло генерала Бонапарта в могилу, скажем на мосту Лоди, то не было бы войны». В этом предположении Исдейла сказалось, по нашему мнению, чрезмерное преувеличение британским автором реального влияния Наполеона на ход исторического процесса. Завоевательные войны, начавшиеся ещё во времена Директории и обусловленные интересами французской буржуазии, безотносительно к какой бы то ни было личности, неизбежно должны были продолжиться. Несомненно, что уникальная личность Наполеона наложила на них свой отпечаток, но считать их её порождением кажется нам в высшей степени неверным.

Российский читатель, возможно, не согласится с мнением Исдейла о том, что «народная война (1812 г. — А.Е.) почти не играла роли в разгроме Наполеона» и что «гораздо более важную роль (в гибели наполеоновского нашествия. — А.Е.) сыграли климат и географические условия, а также материальные и организационные недостатки «великой армии…»»

Длинный список «претензий» к Ч. Исдейлу можно было бы легко продолжить, но делать это вряд ли нужно. Уже одно то, что английский учёный попытался, уйдя от традиций и своеобразных клише «наполеонианы», по-новому взглянуть на многие проблемы наполеоновских войн, даёт право оценить его труд как в высшей степени интересный и яркий экскурс в эпоху, которая приоткрылась теперь с совсем иной, неизвестной и даже неожиданной стороны.