Зёрна и плевелы
«С конца 1811 года началось усиленное вооружение и сосредоточение сил Западной Европы, и в 1812 г. силы эти — миллионы людей двинулись с запада на восток… Миллионы совершали друг против друга такое бесчисленное количество злодеяний, обманов, измен, воровства… Что произвело это необычайное событие? Какие были причины его?..
Люди Запада двигались на Восток для того, чтобы убивать друг друга.» [10]
И всё-таки? Наполеоновские войны — плод непомерного честолюбия одного человека или стремление ряда европейских держав низвергнуть его? С другой стороны, не продолжение ли это идеологической борьбы Французской революции со старым режимом? Опять же, не следствие ли они борьбы между Британией и Францией за экономическое господство? Поскольку ответы весьма противоречивы, то начинать любое исследование наполеоновских войн приходится с этого.
Хотя в каждой из этих теорий, видимо, есть рациональное зерно, некоторые из них можно на самом деле сравнительно легко опровергнуть. Возьмём, например, утверждение о том, что Наполеон по натуре был мирным человеком, благородные порывы которого постоянно разбивались о неослабевавшую враждебность противников французской революции. Для этого довода, разумеется, решающий характер имеют утверждения самого императора, его главное сетование, что «Европа никогда не прекращала войну против Франции, против французских принципов и против меня» [11]. Тем не менее, хотя эти аргументы и увековечены поистине огромной армией апологетов, в действительности они не имеют силы. Если в 1792–1793 гг. Европа действительно втянулась в идеологическую войну, то вскоре многие государства либо забыли о неприязни к Революции, либо вступали в войну только, когда возникала угроза их насущным интересам. Так, Россию, главным образом, заботил раздел Польши, и она вступила в войну, когда Франция покусилась на Балканы и Левант [12]. Пруссия держала большую часть своих войск на востоке, чтобы довести до максимальных пределов свои приобретения в Польше, и в конечном счёте пошла на поспешное заключение соглашения с Францией в 1795 г., а Испания не только заключила мир с Францией в 1795 г., но и вступила с ней в следующем году, союз против Британии. Наконец, Британия и Австрия, две самые непримиримые по отношению к Франции державы, не очень стремились к реставрации Бурбонов и никогда не сбрасывали со счетов возможность компромиссного мира [13].
Когда Франция к тому же отходит от воинствующей проповеди идей революции 1792–1793 гг., становится ясно, что она никогда не сможет жить в постоянном мире. Поэтому попытка объяснить наполеоновские войны с точки зрения столкновения идеологий поверхностна [14], равно как и известное представление о том, что они начались, главным образом, из-за англо-французского экономического и торгового соперничества. В отличие от идеологического объяснения этот довод по крайней мере покоится на правдоподобной основе. Самый последовательный противник Наполеона, Британия, была главной движущей силой во многих создаваемых против него коалициях [15]. В ходе революционных и наполеоновских войн Британия приложила большие усилия для захвата колоний у Франции и её союзников, существенно расширив свою индийскую империю, отогнав соперников от моря и выказав такую настойчивость при продвижении на новые рынки, что даже способствовала революциям, которые в 1810 г. разразились в латиноамериканских владениях союзной ей Испании. И здесь вновь возникает некоторая сложность. Если Британия являлась самым последовательным противником Франции, то правдоподобное объяснение тому может заключаться в её стремлении обрести гарантии безопасности в Европе, чего она в самом деле хотела, идя на значительные уступки в спорах о колониях. Между тем нелепо приписывать все конфликты наполеоновского периода враждебности Британии [16]. Она была слишком далека от роли кукловода во всеевропейском театре марионеток и правильно подозревала, что у многих стран достаточно причин опасаться её претензий и возмущаться ими. При её военно-морской мощи, обеспечивающей как колониальную экспансию, так и торговое господство, при её блокаде, разоряющей европейскую экономику, и её армиях, по крайней мере до 1812 года почти незаметных в войне на континенте, возникали подозрения, что Британия ведёт игру с целью ослабления всех остальных держав. Эти опасения, естественно, раздувались французами, тогда как дела не шли по причине неспособности Британии удовлетворить финансовые запросы потенциальных союзников и несостоятельности её дипломатии, которая чересчур часто принимала вид надменного лицемерия. Действия Британии были крайне беспринципны, о чём свидетельствуют неожиданные нападения на Испанию в 1804 г. и на Данию в 1807 г. Если бы единственным двигателем войны была враждебность Британии, то она, вероятно, воевала бы в одиночестве [17]. Что же касается её наступлений в колониях и морской блокады, то они полностью сообразны с ситуацией, где у неё было мало средств для непосредственного нападения на Францию, наступления в колониях в самом деле начались, когда возможности британской интервенции на континент были ограничены. Во всяком случае захват французских колоний был совершенно необходим в оборонительных целях, поскольку они могли использоваться как база для нападения на британские колонии и подрыва торговли. И если их приобретение приносило
