стал легатом? Почему меня выбирали претором? Потому что я не тянулся с войны домой к земле и к печке. Потому что ни разу я не позволил себе держать себя в военном лагере, точно в кабачке! Зато меня, простого солдата, отличил среди всех сам Публий Корнелий Сципион Младший! Понимаете, трусы? Сам разоритель Карфагена! Когда мы стояли в Испании под Нуманцией, знаете ли вы, что сказал мне Сципион? Двадцать шесть раз зима сменяла лето с тех пор, а я как сейчас помню! Сципион позвал меня вместе с легатами и трибунами, разделить с ним обед. Кто-то из возлежавших за столом и спросил главнокомандующего: “Кто же нам заменит тебя после смерти твоей?” А Сципион коснулся моего плеча и сказал: “Может быть, он!”»
У Мария даже голос задрожал:
«Вот видите, негодяи, что значит служба! Здесь вы можете добыть себе все! Добычу, славу, почет! А вы, несчастные, рветесь домой, к вашим лачугам! Ну, убирайтесь прочь, чтоб я вас и не видел».
Сердитый вернулся он в палатку. Там, закусивши лепешкой и запив ее холодной водой, он улегся на свою жесткую постель. В походах он не позволял себе никакой роскоши: ел из солдатского котла, спал без мягких подстилок. Душа его не лежала к изысканным яствам. Но кроме того, как старый солдат, он хорошо знал, что солдаты любят не столько тех начальников, которые им потворствуют, сколько тех, которые делят с ними и голод и жажду и все тягости похода.
Ворочаясь на постели, он продолжал перебирать мысли, давно засевшие в его голове.
«Крестьянин, если хочет жить в достатке, должен больше всего любить свое поле. Купец должен душу свою класть в расчеты. Так и солдат больше всего должен любить войну и на нее одну возлагать все свои надежды. Без этого и солдаты – не солдаты. Чтобы вернуть прежнюю славу Рима – мало прогнать Метеллов, Сципионов и Опимиев с консульских кресел! Надо все военное дело так перестроить, чтобы ничто не тянуло солдат домой!»
Мысли и планы так и роились в его голове и не давали спать. Почему это так повелось, что только люди, имеющие землю или какой-нибудь достаток, идут в солдаты? Вот от этого-то и получается, что три югера земли дороже человеку, чем победа. Оттого-то при наборах крестьяне и стараются увернуться от службы! Кроме того, теперь и крестьян-то с каждым днем делается все меньше. Вот этот глупец грустит о своих трех югерах! А, может быть, тем временем какой-нибудь Опимий или Лентул прогнал его семью и присоединил эти три югера к своим поместьям. И придется ему идти в город – проситься в клиенты. Беднеют крестьяне. Оттого-то с каждой войной делается все труднее производить набор войска.
Вот если бы его, Мария, выбрали в консулы, он брал бы в войско пролетариев. Сколько их ходит, голодных и рваных, по улицам Рима, ища дешевой работы или дожидаясь раздачи казенной муки. Отчего их не взять на войну? Ничто их не потянет домой с войны: веселее жить в лагере, чем в подвале, в каком-нибудь вонючем переулке Рима, дрожа за то, что и из подвала-то хозяин выгонит за неуплату квартирных денег. Конечно, пролетарии будут охотно служить до самой старости.
Но как содержать такое войско? Что может взять с собой на войну пролетарий, который по бедности подчас спит под городским мостом или аркадами водопровода?
На Мария нашло сомнение. Но ненадолго. А военная добыча? До сих пор ее везли в Рим, и только небольшая часть попадала в руки солдат. Отчего бы не раздавать ее войску пощедрее? Тогда солдаты будут знать, что война дает богатство, какого не видать им на улицах Рима или в их деревушках. Государство даст солдатам средство на первое обзаведение оружием. А на войне войско само себя прокормит. Раненым и состарившимся пусть отведут земли – если не в Италии, то хоть в провинциях. Все это очень просто!
Марий не мог заснуть. Чем яснее рисовались ему картины нового войска, тем больше волновался он. Ему стало невмоготу лежать. Он снова вышел из палатки и побрел по лагерю, разговаривая сам с собой. Из-за ствола пальмы глядела на лагерь луна. Случайно Марий подошел к палатке консула и увидел свет сквозь полотно ее.
«Кто сказал, что я не могу быть консулом»? – почти закричал он и вдруг решительно направился к консульской палатке.
У входа в нее дремал солдат.
«Консул спит?» – спросил Марий.
«Нет. Раньше третьей стражи никогда он не гасит огня».
Марий отдернул завесу и вошел в палатку. Дух заморских благовоний так и обдал его. Мигая, горел светильник, и при свете его причудливо переливались золото и серебро стоящих дорогих сосудов. Метелл небрежно расположившись на ложе, покрытом леопардовой шкурой, опирался локтем на узорчатую подушку. В руках у него был книжный свиток. Он поднял вопросительно голову и неохотно отложил книгу.
«Консул! Прошу тебя, отпусти меня… в Рим… там скоро будут выборы…» – сказал глухим голосом Марий.
Метелл удивленно поднял брови:
«Ты хочешь быть консулом»?
«Да, я выступлю кандидатом на выборах».
Метелл оглядел его с ног до головы, глаза его чуть-чуть улыбались. Он видно не знал, что сказать. Помолчав, он заметил:
«Я бы посоветовал тебе подумать сначала. В твоем роду нет ни одного консула. Довольно того, что ты достиг претуры и стал легатом. Неблагоразумно добиваться того, в чем тебе откажут на основании закона».
Снисходительный тон Метелла раздражал Мария.
– Где такой закон, – стараясь сдержать себя, ответил Марий, – который воспрещал бы выбирать в консулы не нобиля? Такого закона нет. Я человек необразованный, в греческих писаниях не начитан, но я знаю наши римские предания. Я слыхал, что по старинному закону Лицинии один из консулов должен выбираться из плебеев. Если римский народ следует обычаю – выбирать одних знатных нобилей, это его ошибка, а не закон.
– А если так (в голосе Метелла зазвучало неудовольствие), то не спеши по крайней мере. Тебе своевременно будет искать консульства вместе с моим сыном.
Марий весь вскипел: сын Метелла едва достиг двадцатилетнего возраста. И с этим-то мальчишкой консул равняет его, старого солдата! Со злостью глядел он на насмешливое лицо консула и молчал: обиднее всего было то, что он не находил, что ответить Метеллу.
– Желаю тебе спокойного сна! – вежливо, но язвительно заметил консул, слегка поклоняясь. – Я устал и хочу спать.
Марий грузно переступил с ноги на ногу, но ничего не ответил и неловкими шагами вышел из палатки.
2
Тем не менее
