заново. Наконец, заключительная глава является совершенно новой.
Чтобы успешно справиться с такой работой, нужен был историк, который знал бы прошлое Берберии не только благодаря своему образованию, но и благодаря личным исследованиям. Профессор литературного факультета Алжирского университета, историк и арабист Ле Турно любезно согласился проделать такую неблагодарную и трудную работу, как просмотр книги, за что я ему чрезвычайно признателен. Его диссертация на тему «Фес накануне протектората», свидетельствующая о непосредственном и глубоком знании мусульманского общества, охватывает всю историю мусульманского Марокко. Его последняя книга «Современный ислам» показывает широту познаний автора и его интерес как к настоящему, так и к прошлому Северной Африки. С помощью обширной библиографии, помещенной в конце книги, читатель будет в состоянии глубже изучить заинтересовавшие его вопросы либо продолжить личные изыскания. Сейчас, когда подъем мусульманского национализма дал почувствовать, сколь необходимо знать прошлое Магриба, «История Северной Африки от арабского завоевания до 1830 года», просмотренная Ле Турно, познакомит нас с тем, чего достигла за последнее время историческая наука.
Шарль-Андре Жюльен
Введение.
Северная Африка в момент арабского завоевания [1]
Когда осенью 533 года византийцы вернули прежние римские провинции и изгнали вандалов, казалось, что они просто возобновляли имперские традиции, прерванные примерно на столетие Гензерихом и его наследниками. В действительности византийская Африка совершенно не походила на римскую Африку, и этим, быть может, объясняется, почему византийцы сыграли столь незначительную роль, когда появились мусульманские завоеватели.
Территория, занятая византийцами, была гораздо меньше: Мавритания Тингитанская ограничивалась Сеутой (Септем), Цезарейская — Шершелем (Цезарея), Ситифенская потеряла свою западную часть, Триполитания — южную часть; только Нумидия, Проконсульская провинция и Бизацена оставались такими же, какими они были прежде. Таким образом, территории, предоставленные сами себе, постепенно отходили от римской цивилизации и возвращались к старинным берберским обычаям. В деревнях, куда римляне проникали мало, сделать такой шаг было просто; в городах же и местечках романизированные берберы лишь как бы нехотя и постепенно отходили от образа жизни, который успели оценить. Во всяком случае, берберы, как сельские жители, так и горожане, вновь усвоили привычки политической независимости, которыми они так дорожили. Даже внутри зоны, подчиненной Византии, ощущалась эта потребность в политической эмансипации: возникали крупные берберские конфедерации, которые, как представляется, были довольно независимы от наместника Карфагена.
Впрочем, не в пример римлянам, сами византийцы не принесли с собой в Африку ничего прочного и солидного. Они пришли туда со своими мелочными и ожесточенными религиозными спорами, которые во время вторжения арабов в Египет обострились еще больше. В самом деле, среди беглецов, искавших убежища в Африке, были монофизиты; они вербовали прозелитов, вызывая волнение во всех христианских общинах страны и сея семена раздора.
Наконец, византийские чиновники не всегда оказывались безукоризненными слугами центральной власти: они обсуждали приказы, прежде чем выполнять их, если вообще выполняли. Смерть Ираклия и приход к власти императора Константа II (641 год), едва достигшего юношеского возраста, лишь усилили эти центробежные тенденции. В 646 году византийский наместник Африки, патриций Григорий, восстал против правительства Византии и провозгласил себя императором.
Такова была Африка, которой предстояло испытать нападение мусульман: страна без внутренней спайки, все более отдалявшаяся от умирающей цивилизации, постепенно отказывающаяся от римских институтов, чтобы вновь вернуться к традициям предков, страна, слабо подчиняющаяся византийским начальникам, которые сами стремились отделиться от метрополии.
Глава I.
Арабское завоевание и хариджитские государства
История в легендах. Ислам и Северная Африка так тесно переплетаются между собой, что часто забывается, ценой какой борьбы мусульманскому Востоку удалось покорить берберский Запад.
Нас особенно поражают огромные зримые последствия арабского завоевания и обращения в ислам туземного населения. По словам Э.-Ф. Готье, произошла «громадная революция. Страна преодолела стену, разделяющую Запад и Восток, непроницаемую в других местах».
Этот прыжок в неизвестность был сделан Магрибом не по доброй воле. Известно даже, что сопротивление было долгим и ожесточенным. Было бы опрометчиво полагать, что мы знаем больше этого. Не сохранилось ни архивов, ни рассказов иностранных путешественников, ни европейских хроник. Чтобы возместить скудость надписей, недостаточность сведений, полученных с помощью нумизматики, и отсутствие достоверных письменных источников, приходится обращаться к арабским летописцам, писавшим много лет спустя после событий, о которых шла речь.
«При современном состоянии наших знаний, — пишет Вильям Марсэ, человек, способный лучше других оценить значение письменных источников, — наиболее правдоподобно, на мой взгляд, то, что наши скудные сведения об этой героической и легендарной эпохе имеют в своей основе четыре традиции: восточную традицию, представленную аль-Вакиди, жившим в Медине и Багдаде в конце VIII века; испанскую традицию, представленную потомком завоевателя Мусы ибн Носейра, жившим в Андалусии в конце VIII века; африканскую традицию, представленную потомком другого завоевателя, Абу-ль-Мухаджира, жившим в Кайруане в то же время; наконец, египетскую традицию, представленную Ибн Абд аль-Хакамом, умершим в Каире в 871 году. Это единственный источник, дошедший до нас непосредственно и полностью».
Ибн Абд аль-Хакам, писавший в середине IX века, сообщал предания, собранные в Египте в VIII веке. Слово «предания» употребляется здесь не случайно, так как источники информации приводятся в них подобно тому, как традиционисты передавали «изречения» пророка Мухаммеда: автор указывает цепь свидетельств, которую он смог восстановить вплоть до последнего звена, то есть до лица, которое было или могло быть свидетелем данных событий. С другой стороны, ясно чувствуется забота о построении и сохранении правовой основы: история сама по себе интересует Ибн Абд аль-Хакама значительно меньше, чем те аргументы, которые могла извлечь из нее юридическая школа, к которой принадлежал автор. Надо знать эту систему интерпретации фактов, сильно искажающую действительность, чтобы понять, с какой осторожностью следует пользоваться трудом этого автора. Из него можно извлечь очень ценные сведения, но это, собственно говоря, не исторический труд и даже не настоящая хроника.
Позднейшие летописцы — в период с XI по XV век их было несколько — сообщают больше подробностей, но они приводят мало источников, помимо упомянутых выше. Создается впечатление, что они нанизывали эти скудные данные на очень слабую основу, и пользоваться ими следует по крайней мере с такой же осторожностью, как и данными Ибн Абд аль-Хакама. Один Ибн Халдун не только обнаруживает большую свободу мнения и критический подход к источникам, но и стремится понять и объяснить факты. К сожалению, его рассказ о завоевании составлен спустя семь веков после описываемых событий, причем нет возможности установить, какими источниками он пользовался. У него,
