- Наталья! Это я, Иван!
Прикройся!
- Иванушка! - закричала Наталь и побежала навстречу, раскрыв объятия, и Иван зажмурился, чтобы не ослепнуть.
В платье, сшитом из трех или четырех старых гимнастерок, Наталья сидела у воды, сцепив руки и положив их на колени. Иван лежал рядом на боку, курил, смотрел на нее, новую, чистую, какую-то просветленно-красивую.
- Кого ждешь-то?
- спросил он, стараясь быть спокойным.
- А кто родится. Мальчик - мальчик. Девочка - девочка. А лучше двое, - просто и радостно ответила Наталья.
- Да там небось трое сидят, - высказался Новик.
Наталья залилась звонким смехом и уткнулась лицом в ладони.
- Что же ты не дождалась меня, Наталья? - с укоризной в голосе спросил Новик.
- Обидел ты меня, Ваня, - тихо, покойно заговорила Наталья. - Я без тебя руки на себя накладывала, а потом... - Наталья молчала, подбирая слова и покраснев вдруг от смущения.
- Блядовала... - подсказал Иван.
- Почему блядовала, - не согласилась Наталья. - Любила. Всех любила, чтоб тебя одного забыть.
А Гриша пожалел меня, и я ему по гроб жизни благодарна и никогда ему не изменю...
Иван опустил голову и вдруг вскинулся.
- Погоди, Наталья, по сроку он ведь может и мой быть!
- Может и твой, - согласилась Наталья. - Мне все равно чей. Я вот только родить одна боюсь. Нету больше женщин в корпусе. Кого убило, кто от болезней помер, а остальные к ханам в гаремы пошли.
Похоже, мысль о том, что это может быть его ребенок, очень обрадовала Ивана и успокоила.
- Не боись, Наталья! - заговорил он с воодушевлением. - Приходилось мне и этим заниматься, не боись, родим! Мой... Как пить дать - мой!
- Таличка!.. - донесся до них жалобный голос Брускина.
Наталья оглянулась. Вдалеке стоял Брускин и смотрел на них, не решаясь подходить. Наталья махнула рукой и ласково крикнула:
- Иди сюда, Гришуля!
Сидели отцы командиры, пригорюнясь, в кое-как зашитой палатке Шведова.
- Что ж, никакой помощи нам теперь не ждать? - мрачно спросил Колобков.
Иван помотал опущенной головой.
- Значит, надо назад идти, к своим пробиваться! - горячо подал идею Шведов.
Иван поднял на него глаза.
- Нельзя. Приказ был - держаться.
- Чей приказ? - спросили сразу несколько голосов.
- Ленина... Мировая революция через Европу пойдет...
Потом на Америку... А уж потом к нам... А до тех пор мы держаться должны...
Стало тихо. Долго молчали.
- Но неужели они ничего, ничего нам не прислали? - с отчаянием в голосе спросил Брускин.
- Прислали... да я не довез, - глядя в землю, глухо ответил Иван.
- Началось, Иван Васильевич, началось! - испуганно, почти истерично кричал Брускин и тряс Ивана.
Новик открыл глаза и зажмурился от неожиданно яркого медно-красного лунного света. Луна была большая, как медный таз.
- Я проснулся, ее нет рядом, выскочил, слышу - кричит там, на берегу!
- Черт, где нитка-то у меня?.. - Иван натянул галифе и гимнастерку, а обуваться уже не стал.
Они побежали к берегу и остановились, прислушиваясь. Вдруг стало темно, совсем темно - невидима черная туча закрыла луну.
Впереди закричала Наталья - утробно, протяжно, страшно. Они пошли на крик, спотыкаясь в темноте, почти на ощупь.
- Фонарь надо было приготовить, что же ты, Григорь Наумыч? - проворчал Иван.
- Так горючки же давно нет, Иван Васильевич, - оправдывался комиссар. - Я Ленина по ночам со светлячками читаю. На палочку прилеплю их и читаю.
А вы говорите - фонарь...
Луна частично очистилась, и ночь стала мутно-желтой.
Они сразу увидели ее, лежащую у воды с раскоряченными ногами. Наталья закричала так, что Брускин остановился, попятился.
- Я не могу, - прошептал он, обернулся и зажал уши ладонями.
Иван встал перед Натальей на колени, заглянул ей в глаза. Она увидела его и отвернулась.
- Стыдно, Иванушка, стыд-но-о-о мне-е-е, о-о-о-ой! - Слова перешли в крик.
Огомный голый Натальин живот ходил изнутри ходуном, словно кто плясал там вприсядку и подпрыгивал, уперев в бока острые локти. Иван обнял его, прижался щекой, успокаивая и одновременно сдавливая ладонями с боков, стал уговаривать Наталью ласково:
- Тужься, Натальюшка, тужься...
Наталья закричала так, как кричат единственный раз в жизни. Это был не крик, а скорее взрыв. И тут же стало тихо. Даже океан затих.
И вновь стало темно, совсем темно.
- Наталья! - позвал Иван, но она не отзывалась. Иван пощупал ее лицо, холодное, безжизненное.
- Мальчик? Девочка? - прокричал издалека Брускин.
- Иди скорей, Гриш! - крикнул Иван и сам пополз на четвереньках туда, где на подстеленном суконном одеяле лежал ребенок. Его не было видно, но он был здесь. Иван слышал, как он покряхтывает в темноте.
- Темно, черт, - прошептал Иван, нашел пуповину, перекусил ее и крепко перевязал ниткой.
- Она умерла, Ваня, она умерла! - закричал вдруг Брускин. - Таличка!
И вновь сразу, вдруг очистилась луна, и Иван увидел ребенка. Он был очень большой и очень страшный. Большая круглая голова, черные птичьи глазки, плоский нос, широкий синегубый рот, а на тщедушном тельце шевелились, перебирая, цапая воздух черными коготками, несколько ручек, как у Шивы.
От ужаса волосы поднялись на голове Ивана.
- Таличка, голубушка, ну скажи что-нибудь, что же ты молчишь? - бормотал, захлебываясь слезами, Брускин.
Иван протянул осторожно руку к лицу родившегося, и тот мгновенно среагировал - вцепилс в указательный палец мелкими острыми зубками. Иван сморщился от боли, страха и отвращения и сдавил изо всей силы его лицо и горло.
Человек пятьдесят красноармейцев сидели рядами на земле в тени баньяна, обращенные к стоящему Брускину. Григорий Наумович был серьезен. За его спиной было развернуто знамя корпуса и висел портрет Сталина из тех, уцелевших в землетрясении. Ленин - было написано под ним на русском, английском и хинди. Рядом сидел Иван и в волнении мял завязанный тряпкой указательный палец, видимо болевший.
- Товарищи! - заговорил Брускин. - Первый вопрос повестки дня - прием в партию. К нам поступило заявление от товарища Новикова.
- Комиссар поднял листок, который держал в руке, и стал читать: Заявление.
Прошу принять меня в ряды ВКП(б). Комдив Новиков. Коротко, но содержательно.
У кого есть вопросы к товарищу Новикову? Встаньте, пожалуйста, Иван Васильевич.
Новик деревянно поднялся. Было видно, что он тщательно готовился к этому событию: сапоги были начищены, обмундирование выстирано и даже каким-то образом выглажено. Ко всему он был тщательным образом выбрит и волосы зачесаны, волосок к волоску, назад. Иван кашлянул и заговорил глухим, чужим от волнения голосом:
- Родилс я в Самарской губернии, в селе Новиково, в бедняцкой семье... Во-от...
В семье у нас было двенадцать детей... С детских лет познал тяжелый крестьянский труд...
Сюда, к баньяновой рощице, шла Наталья.
Она похудела после родов и лицом стала похожа на маленькую большеглазую девочку, да и шла она, осторожно ступая босыми ногами, как ребенок, боящийс упасть. Одета она была в то же широкое, сшитое из старых гимнастерок платье, из которого перла огромная грудь. На многажды стиранной линялой ткани заметно выделялись два темных мокрых пятна на сосках. Брускин, косясь, наблюдал за ней, при этом в лице его появилось что-то страдальческое.
Наталья вошла под живой навес баньяна и, удивленно и укоризненно глядя то на Брускина, то на Ивана, пошла к ним. Иван тоже заметил ее и замолчал.
- Ну нельзя же так, товарищи! У нас все-таки закрытое партсобрание!возмутился кто-то из старых партийцев.
- Что тебе, Таличка? - стараясь быть как можно более ласковым, обратился к ней Брускин.
Но она не ответила и остановилась.
- ...Потом пошел на империалистическую, а за что воевал - не понимал...
- вновь забубнил Иван.
- Что же вы?! - заговорила вдруг Наталья, вскинув брови, детским голоском, с детской интонацией, укоризненной и капризной. - А причащаться кто будет? Я вас жду-жду, а вы не идете.
- Хорошо, Таличка, хорошо, - боясь расстроить ее, ласково пообещал Брускин. - Подожди немного - мы скоро...
Наталья шла впереди широким шагом, держа в опущенной руке гремящую цепь и помахивая ею, как кадилом. Брускин и Иван шли сзади.
- Ну как, вы уже почувствовали? - негромко, но очень заинтересованно спросил Брускин.
Иван выглядел усталым и озабоченным.
- Чего? - не понял он.
- Уже почувствовали себ большевиком? - допытывался комиссар.
Иван прислушалс к себе и кивнул. И тут же посмотрел на Наталью и нахмурился.
- Не могу я это выносить!
На лице Брускина вновь появилось страдальческое выражение.
- Что делать, Иван Васильевич, что делать... Вы знаете, с моей бабушкой было нечто подобное, когда папу отправили в пожизненную каторгу, а мама умерла... И ничего, прошло... Главное - терпеть и не расстраивать ее. И все образуется, я уверен!
Они часто спотыкались, потому что весь берег был в каких-то ямках. Наталья оглянулась и нахмурила бровки. Брускин и Иван прибавили шагу.
