- Седлишко неважное. Будь у меня твое кавалерийское... Э! Да куда ж ты шенкеля подевал?
- Шенкеля? - не понял Володька. - Это какие же? - Он потрогал луку, оглядел стремена. - Кажется, все при месте.
- Кажется! - передразнил Севка. - Перекрестись, если кажется.
Парни в голос захохотали. Они недолюбливали Володьку и рады были случаю сбить с него спесь.
- Гля, ребята! - оскалился Семен Аникеев. - И верно, порастерял эти... как их... шенкеля. А хвастался: мол, я да я...
Окончательно сбитый с толку Володька нахмурился и засопел:
- Подумаешь! Порастерял, так свои. Не ваши!
Семен выравнял вороного с Севкиной кобылой, тихонько спросил:
- Слушай, что за шенкеля? А то я поддакнул тебе против этого балабона, а сам, признаться, тоже...
- Нарочно я, чтоб не задирал нос! - улыбнулся Севка. - Шенкель - это нога всадника от колена до щиколотки. В кавалерии так называется.
Не успели переправиться, из-за леса выкатило солнце. Поникшая под тяжестью крупной росы придорожная трава начала распрямляться, дымясь. В кустах стали пробовать голоса птицы. С басовитым жужжанием прилетел толстый, откормленный овод, уселся на лоснящийся круп Семенова жеребца, но тут же снялся.
Проехав версты четыре по-над рекой, Семен скомандовал:
- Айда, ребята, в лес. Рассыпайся! Кучей ездить - только коней зря томить. В случае кто заблудится - выбираться к Тавде по солнцу, к Маланьиной балке.
Вскоре Севка набрел на лесной ручей. Кушевка потянулась к воде, напилась, шумно вздохнула и, повернув голову, глянула на седока умным глазом: куда, мол, путь держать?
Подумал Севка, подумал да и направил кобылу вдоль ручья: ведь не без водопоя ходит по тайге табун. Может, он пьет как раз из этого ручья.
Бросив на луку поводья, Севка доверился старой Кушевке и вспомнил с обидой, что больше года прожил в таежном краю, а в лесу и не бывал. Ни с ружьем, ни с корзинкой! Да уж и не приведется. До петрова дня всего шесть недель, и думать ему теперь не про тайгу, а про Москву, как сказано в письме командира товарища Реброва.
Давно уж Севка получил это письмо, наизусть запомнил. Приказано ему ехать в Москву, жить в семье Лебяжиных, раз приглашают, и учиться, потому что мало завоевать счастье, его еще построить надо, как строят дом - от фундамента и до конька крыши. Не простой дом - огромный сказочный дворец, каких никогда и нигде не бывало. Вот для чего эскадрон командирует его на ученье. "Не считай себя демобилизованным, товарищ Снетков, - написал Степан Викторович в письме. - Как был, так и остаешься бойцом-кавалеристом, всадником..."
Старая Кушевка помешала Севкиным раздумьям. Насторожила уши, прибавила шагу, раскатисто заржала.
Откуда-то издалека донеслось ответное ржанье. Севка повеселел: значит, кто-то из парней едет поблизости!
Кушевка быстро шла вперед, ныряя под нависшие еловые лапы, заставляя Севку кланяться - пригибать голову.
Наконец лесная тень поредела, сквозь чащу зазеленела поляна, а на поляне - вот он, табун! Жеребята пощипывают траву, обмахиваясь отросшими хвостами. Лишь вожак поднял голову, сделал несколько осторожных пружинистых шагов и остановился. Рослый, горбоносый, с виду сердитый и нервный. Насторожился, поглядывает на Севку, словно соображая, какую подать команду табуну.
- Леший! - окликнул его Севка. - Вон ты какой вымахал! А Колобок где?
Вожак переступил ногами, жеребята подняли головы.
Удивительно Севке, что не другому парню, а ему выпала удача найти табун.
Спешился, расседлал кобылу. Как бы ему известить парней? Эх, нет ружья!
Сложив ладони в трубку, закричал, что было сил:
- Сюда-а! Наше-оо-ол! Эге-ге-ге!..
А в ответ - спокойный насмешливый голос:
- Ух, паря, здоров же ты голосить! Пуп-то не развязался с натуги?
С этими словами показался из-за куста Семен Аникеев. Вел в поводу вороного, озорно скалил зубы.
- Ты? - обрадовался Севка. - Как же ты нашел?
- Я-то обыкновенно: по следам, по свежему помету, а вот ты как?
- А я никак, - простодушно ответил Севка. - Екал, ехал и наехал. Кобыла привезла.
- То-то - кобыла! - подмигнул Семен. - Эта животная только что не говорит, а по разуму не уступит и хозяину.
Семен отцепил с седла двустволку, отошел за куст и дал дуплетом два выстрела. Выждал, перезарядил - и еще два дуплетом. Для верности.
Жеребята качнулись. Леший вздыбился, сделал "свечу" и хотел было дать стрекача. Но, глянув на Кушевку, решил не ронять своего достоинства: кобыла преспокойно щипала траву.
По сигналу начали стягиваться к поляне всадники, расседлывать коней, свертывать цигарки.
- Жеребят, считай, сразу проведали, - сказал Семен. - Что ж, выходит, теперь к дому повертывать? Черта с два! Мы тут и сегодня, и завтра попируем, отоспимся, а дома скажем, что, мол, всю тайгу ископытили, пока искали табун. Верно я говорю, хлопцы?
- Верно!
- Правильно!
- Дураков нет!..
- А если верно, то надо загодя и место выбрать, чтоб ветерок и вообще... Тут к вечеру от комаров не отобьешься.
Решили гнать табун поближе к Тавде. Там не так глухо и места повыше, поветренее. Да и к дому поближе.
Пока курили да седлали коней, поляна оказалась в тени. Глянули парни на небо - поежились: с востока наползала черная туча. Наверху, как видно, дул ветер, а здесь, в тайге, было душно, как в бане.
- Как бы не заненастило! - повел плечом Артем Головатый, по прозвищу Таймень.
- Какое в эту пору ненастье? - возразил Семен. - Разве что дождичек прольется. Так мы же не сахарные, пересидим под елкой.
Табун остановили на широкой поляне верстах в пяти от Тавды. Туча теперь закрывала уже большую половину неба. Угрожающе гудел гром, одна за другой полыхали молнии. А тайга стихла, как вымерла: ни зверя не слыхать, ни птицы, ни один лист не дрогнет.
- Торопись, расседлывай, пока сухие! - скомандовал Семен. - Сейчас польет.
Расседлали коней, затащили седла под низко нависшие лапы тесно сросшихся елей.
На многолетней толще опавших хвоинок лежать было мягко, как на песке. Пахло смолой, возле уха позванивали вялые от духоты комары.
- Благодать! - прижмурил глаза Семен. - Я б тут век вековал, в тайге. И домой бы не вертался.
- А что б ты ел? - спросил Володька Кучеров.
- Хо! А что медведь ест? Или, к примеру, белка? Грибы, да ягоды, да орехи у них не с базара. Еще и мед! В тайге, брат, без обмана - каждый себе пропитание горбом достает. Возьми сохатого, того же медведя или хоть вот этого муравья. У них один закон: потрудился - сыт, поленился - пеняй на себя...
- А у волка? - вставил Севка.
- У волка, браток, и закон волчий. Он, проклятый, метит на готовенькое... как, к примеру, твой хозяин Егор.
Парни усмехнулись. Усмехнулся и Севка. Такие речи он уже не раз слышал и от мельника Порфирия, и от завозчиков - недолюбливали Егора Лукича.
Дождя еще не было, но гром приблизился и непрерывно раскатывался над тайгой. Молнии поминутно перечеркивали небо, ломались и с грохотом сваливались за горизонт. Кони и жеребята стояли настороженные, словно чего-то ждали.
И дождались. Нестерпимо яркая вспышка обожгла глаза. Качнуло воздух. Сухой, оглушительный треск ударил в уши, покатился по лесу, повторяемый эхом.
Перепуганные кони завертелись вьюнами. Вздрогнула старая Кушевка, в страхе шагнула к парням. Но те и сами еще не опомнились. Под ногами дымилась оброненная Семеном цигарка, побелевший Володька Кучеров, зажмурясь, крестился, а Севка прочищал пальцами уши.
- Живы? - хрипло спросил Семен.
- Живы, только в ушах звон, - ответил Севка.
- Пройдет.
Но звон не проходил. Скоро его услышали все.
- Набат! - крикнул Таймень. - Не иначе, Гусаки горят.
Повернувшись к стволу, он нырнул под колючие лапы ели и полез вверх, продираясь сквозь чащобу сучьев, поминутно останавливаясь, чтоб не порвать праздничную рубаху.
- Скорей, не копайся! - торопили снизу. - Говори: что видишь?
Таймень долго молчал, вглядываясь. Потом крикнул:
- Не видать ни черта! Липы заслоняют... Только это в стороне от Гусаков. Должно, Егорова мельница. Ну да! Больше там нечему. Огня не видать, зато дыму!..
Севка схватил уздечку, кинулся к лошадям.
- Стой! Куда?..
Но он вскочил на неоседланную Кушевку, хлестнул наотмашь ременным поводом.
Кобыла с места пошла галопом.
- Дурно-ой! - неслось вслед. - Кобылу-у загуби-ишь!
За каких-нибудь десять минут рыжая Кушевка сделалась вороной от пота. Роняя пену, она шла из последних сил.
Вот и Тавда! Широкая, быстрая. Утром была светло-голубая, а сейчас текла черная, как деготь.
Пока скакал, Севка не знал, на что решится. Но, выскочив на берег, сообразил: до переправы не хватит Кушевкиных сил. А если и хватит, он застанет на мельнице одни головешки.
И Севка направил кобылу к реке.
У самой воды Кушевка остановилась, словно надеясь, что этот сумасшедший ездок одумается. Животным инстинктом она понимала, что нельзя ей в ледяную воду жеребой, измученной и горячей. Но всю жизнь она делала то, что велели люди.
