Так стали собираться на западе от Нижнего верные сыны отчизны. Федор Нагавицын в Городце (по другим сведениям в Гороховце), сотник Федор Краснов в Юрьевце, крестьянин Григорий Лапша в Решме, Иван Деньгин в Холуе сделались их предводителями[127]. Эти новые поборники правого дела, получив от воевод нижегородских — князя Репнина, князя Александра Михайловича Лыкова и Димитрия Саввича Жедринского — подкрепление, пошли на Лух, где разбили поляков, захватили русских изменников и, последних отослав в Нижний Новгород, двинулись к Шуе. Под селом Дуниловым[128] они одержали победу над Федором Плещеевым, посланным от Лисовского. Плещеев убежал в Суздаль, а победители, продолжая утверждать власть Василия, приводили жителей к крестному целованию; потом они сели на суда и отправились вверх по Волге.
Там также действовали доблестные сыны отчизны и люди благонамеренные. Знаменитый гость Петр Строганов и немец Даниель Ейлов собирали жителей Костромы, Галича и Вологды. Достигнув Костромы, нижегородцы, балахнинцы, городчане и прочие напали на поляков и приверженцев самозванца, имевших пристанище в Ипатьевском монастыре, и разбили их. Доблестные подвиги Алябьева открыли также свободный путь и Ф. И. Шереметеву, против которого действовала вольница под начальством Шенгурова, Яникеева и других.
Шереметев пришел в Нижний Новгород 1 мая с 3500 ратников. Отсюда послал он в разные места отряды для окончательного утверждения власти Василия в очищенных городах, а сам пошел к Мурому, оттуда к Касимову, который и взял. Здесь пришли к нему послы царские с жалованным словом и выговором за медленные действия. Из Касимова Шереметев пошел к Владимиру, оттуда к Суздалю, и, не зная местности, попал нечаянно на Лисовского и был им разбит; потом, отступив к Александровской слободе, соединился со Скопиным-Шуйским.
Царь и Алябьева наградил похвальною грамотой, 27 мая 1609 года, но так же, как и Шереметеву, выговаривал за медленность. Алябьев до мая месяца почему-то не шел к Владимиру и не посылал ратников для соединения с ярославцами и дальнейшего похода к Троице[129].
Крепкое стояние Троицко-Сергиевской лавры, успехи князя Скопина-Шуйского, содействие шведов, верность Нижнего Новгорода обещали упрочить власть Василия и восстановить спокойствие православного царства, как вдруг смерть юного героя, которому восторженные москвичи «воздаша велию честь… и биша ему челом», которого прославляли «яко Давида со мнози юноши, паче Саула»[130], разрушила все, и все, по смерти Скопина-Шуйского, восстало против Василия: Ляпунов, шведы, ободрившийся царик со своими приверженцами, крамольные бояре, замыслившие призвать на престол московский Владислава, и несчастный потомок несчастных князей суздальско-нижегородских, не захотевший добровольно сделаться нижегородским удельным князем, был сведен с престола 17 июля 1610 года и пострижен в иноки[131].
Дума боярская, приняв верховную власть, взялась теперь спасать царство: она звала все города к восстанию, звала ратников для защиты Москвы и государства, разные чины — для избрания государя всею землею; но не ей, полной разномыслия, суждено было совершить великий подвиг.
Является Жолкевский на «нолях хорошавских»[132], и в Москве согласились, кто волей, кто неволей, на избрание Владислава, в том числе и сам патриарх, убежденный Жолкевским. Митрополит Филарет, князь Василий Васильевич Голицын, князь Данила Иванович Мезецкий избираются в посольство к Сигизмунду и едут просить у него сына на престол московский. Затем следует занятие Москвы Жолкевским вопреки договору. Открывается замысел Сигизмунда обладать Россией не для сына, а собственно для себя. Филарет, Голицын и другие их спутники из посланников делаются пленниками; Смоленск, защищаемый неустрашимым Шеиным, падает, и Жолкевский с поляками, укрепясь в Москве, «все державство московское начата правити»[133] и везде стал посылать своих воевод и судей. В это время в Нижний Новгород был прислан дьяк Горихвостов, но нижегородцы не приняли его; они, кажется, также не целовали креста Владиславу; по крайней мере, летописи и другие акты русские не говорят об этом ни слова[134].
Видя замыслы Сигизмунда, клонящиеся к порабощению России и погибели веры православной, Гермоген, не внимая ни убеждениям Боярской думы, ни угрозам поляков, разрешил Москву от присяги Владиславу, проклял еретика и начал делать воззвания к верным сынам отчизны, приглашая их стоять за православие и отечество.
В начале 1611 года воеводы нижегородские — князь Репнин и Алябьев, возвратившийся из Мурома, — получили от патриарха грамоту. Святой старец горько жаловался на низложивших Василия и на тех, которые замыслили предать Россию Польше. «Вышла несправедливою пословица, — писал он 10 октября, — которая говорит, что красота граду старые мужи; нет, у нас старые и молодые беду доспели, и за то дадут они ответ на суде страшном. И это пишем мы к вам для того, чтобы знали все, как они несправедливо, без боярского ведома, без совета с нами, и без ведома народа государства Московского, восстали на царя. Они советовали на него злая, Бог же советывал о нем благая, ибо на Него и Пречистую Его Матерь возлагал царь надежду свою. От того и погибли они, ибо маломощна крепость людей, Бог же великомощен. И в летописцах записали мы это чудо, да и прочие не дерзают таковых творити. Господь стражем поставил меня над вами, охранять повелел вас, чтобы сатана кого не украл, а вы самовольно диаволу преклоняетесь. Обратитесь же от смерти в живот, обрадуйте своих предков, которые не только в Московское царство врагов своих не впускали, но сами в морские отоки в дальние расстояния и в незнаемые страны, яко орли острозрящие и быстролетящие, яко на крылиях паряще, и вся под руку покоряху Московскому Государю Царю; вы сами тому свидетели. Бога ради, ревнуйте своим предкам, не отметайтесь от веры, в которой родились». Не говоря прямо о Владиславе, Гермоген, уже теснимый поляками, все-таки решился передать нижегородцам свое отвращение к царю иноземному: «Вы видите, — писал он, — как ваше отечество чуждыми расхищается, как ругаются над святыми иконами и храмами, как проливают кровь неповинную. Тягостно будет слуху вашему, если стану приводить примеры от Божественных писаний. Но где найду я примеры? Бедствий, подобных нашим бедствиям, нигде не было, ни в каких книгах не найдете вы подобного. Один только пример приведу вам: в сороковое лето после смерти Спасителя, Богоубийственный и мятежелюбивый народ иудейский взбунтовался, выгнал царя своего Ирода Агриппу, и, подобно вам, избрал на царство убийцу Аханана и Симеона Идумеянина. И пришли римляне, Святая Святых разорили, Иерусалим пленили, и все мечу, огню и работе предали, и все пришло в запустение. Сему ли вы ревнуете? Сего ли хотите, сего ли жаждаете? Заклинаю вас именем Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, отстаньте от пагубного начинания, пока есть еще время».
Жители Москвы также писали нижегородцам: «Гибнет Москва, а Москва есть основание России; не забудьте, что пока крепок корень, то и древо крепко; не будет корня, на чем оно будет держаться? Для Бога, судии живых и мертвых, не презрите бедного и слезного нашего рыдания. Здесь образ Божия Матери, писанный Лукою Евангелистом, здесь Петр, Алексей, Иона чудотворцы. Разве вы не православные? Разве это вы ни за что считаете? Страшно говорить это, страшно и писать. Зачем много писать о головах своих, когда веру христианскую мы видим переменяемую в латинство, и церквей Божиих разорение. А из вас никто и не думает того, что и с вами тоже будет. Пощадите нас бедных и душами и телами, к концу погибели пришедших, станьте с нами заодно против врагов креста Христова. Пошлите нашу грамоту во все города, чтобы всем была известна наша погибель конечная. Поверьте, что не многие из нас идут вслед за изменниками Салтыковым и Андроновым. У нас милость Божия, Пречистыя Богородицы и Московских Чудотворцев, да святейший Гермоген патриарх, как истинный пастырь, душу свою полагающий за веру христианскую. Ему все православные следуют, хотя и не восстают явно».
«Не поругана ли вера наша? — писали опять москвичи к нижегородцам уже из Смоленска, — не разорены ли Церкви Божии? Ни сокрушены ли и не поруганы ли злым поруганием и укоризною божественные иконы и Божии образа? Где наши головы, где жены и дети, братья, сродники и друзья? Не из тысячи ли десятый, не из сотни ли один остался из нас? Мы пришли из разоренных городов в стан короля под Смоленск, живем здесь немало, кто год, а кто и больше, хотим выкупить из плена, из латинства бедных своих матерей, жен и детей, и никто над нами не смилуется». Просили также москвичи не верить Салтыкову и Андронову и помнить веру, поставляя в пример Шеина, доблестно подвизавшегося в Смоленске; и оканчивали свое послание следующими словами: «и послали есмя к вам товарищей, а имен их не написали, страха ради смертнаго»[135].
