У данной проблематики есть и другой аспект - чисто культурный, который рассматривает современный российский исследователь С. А. Экштут. Он видит в стремлении к Константинополю, к центру мира, его золотой середине одну из главных аксиом русской дворянской культуры второй половины XVIII столетия. Красота образа Греческой империи, его созвучность художественным настроениям образованного общества того времени, значила для людей эпохи Просвещения больше любых, строго продуманных политических выкладок. Зачастую именно яркий образ определял их стремления и влиял на реальные дипломатические и военные шаги. «Для Екатерины и ее современников Константинополь ассоциировался не столько с ключами от Средиземного моря, сколько с представлениями древних о середине мира, о его земном центре, - пишет ученый. - (В этой точке сходилось географическое пространство и историческое время. Это был центр пространственной и исторической протяженности цивилизованного мира). «Вселенной на среду ступаешь»; «Покрыл Понт Черный кораблями, Потряс среду земли громами»; «Доступим мира мы средины». Эти державинские строки были понятны его современникам, но уже в начале XIX в. стали нуждаться в объяснениях. Изменился дух времени» {136}. То, что было возможно для русских дворян второй половины XVIII в., стало невозможным для их детей и внуков уже на рубеже XIX столетия в силу глубинных изменений культуры, ее усложнения и заметной переориентации общества с государственных ценностей к ценности частной жизни.
Наблюдения Экштута важны не только с культурологической точки зрения. Рассуждая о круге деятелей искусства и литературы, воплотивших в своих произведениях идеи «Греческой проекта», исследователь довольно четко определяет именно тех художников и поэтов, которым покровительствовали А. А. Безбородко и А. Р. Воронцов (имя последнего не звучит в книге) - это Д. Г. Левицкий, Н. А. Львов, Г. Р. Державин, И. И. Хемницер, И. И. Дмитриев. Все они были связаны узами дружбы и патронажа именно с представителями придворной партии Воронцова, куда из крупных вельмож входили еще Безбородко и П. В. Завадовский. В их кругу идеи «Греческого проекта» оттачивались и принимали ту форму, в которой высказаны Безбородко в «Мемориале по делам политическим» 1780 г.
Как видим, разброс мнений довольно широк, а вопросы, которыми задаются историки при обращении к теме «Греческого проекта», весьма разнообразны: от чисто источниковедческих проблем авторства, до общеисторических - реальность планов восстановления Византийской империи, их осуществимость, согласие и поддержка союзников или, наоборот их противодействие. Мы считаем, что источниковедческое обращение к черновым документам, легшим в основу переписки Екатерины II и Иосифа II о задачах «Греческого проекта», прольет свет на многие неясные аспекты данной проблемы.
Другая важная историографическая тема, касающаяся проектов светлейшего князя - вопрос о польских планах Потемкина. Еще С. М. Соловьев в «Истории падения Польши» {137}, увидевшей свет в 1863 г., обратил внимание читателей на обширную переписку Екатерины и Потемкина по польским делам. Весьма часть цитируя фрагменты этих писем, историк не упоминает, о трех важных проектах светлейшего князя: о союзе с Польшей и о возможном разделе польских земель. Подобное молчание можно объяснить тем, что Соловьев не работал с личным фондом Потемкина, принадлежавшим тогда военному ведомству, а ныне РГВИА, где и сохранились названные материалы.
Вышедшая следом за монографией Соловьева в 1870 г. работа Н. И. Костомарова «Последние годы Речи Посполитой» {138} предоставила читателю богатый исторический материал о политической ситуации внутри самой Польши в период ее разделов. Костомаров проводил мысль, что виновником всех государственных несчастий поляков являлся пресловутый «польский характер». Именно особенности национального темперамента шляхты, не признающей над собой никакой власти и не [39] готовой объединиться даже в условиях гибели стираны, привел к краху польский государственности. Говоря о весомой роли Потемкина в польских делах, наличии у светлейшего князя своей партии в Варшаве, Костомаров не упоминал о наличие у Потемкина польских проектов и не акцентировал внимание на планах светлейшего князя в отношении православных воеводств. Зато автор подробно разбирал историю польско-прусского сближения и обстоятельства, при которых Варшава согласилась на совместное с Берлином участие в разделе западных земель Российской империи, - то есть именно тот политический фон, на котором и вырабатывались записки Потемкина «О Польше».
После того, как первые пробные камни с русской стороны были брошены, а цензура не отреагировала на появление книг, посвященных разделам Польши, в печатное обсуждение проблемы включились польские историки. В 1891 г. в Петербурге увидела свет двухтомная работа М. Бобржинского «История Польши». В этом труде исследователь касался и вопроса о разделах. Говоря о несчастном для Польши царствовании короля Станислава-Августа II, историк вступает в полемику с польским общественным мнением, считавшим короля главным виновником катастрофы. Бобржинский подчеркивал, что «подчиненность Понятовского России и ее царице у короля проистекала из того убеждения», что это единственное средство, способное спасти страну от гибели и дать ей возможность внутреннего возрождения. Тех же взглядов придерживался и Потемкин. Исследователь не был знаком с проектами светлейшего князя, но его описание попыток Станислава - Августа целиком, без разделов между Пруссией и Австрией, увести Польшу под власть России очень близко к идеям фактической унии, которую выдвигал Григорий Александрович в записке 1788 г.
Тему, поднятую Бобржинским, историографически продолжает Калинка. В том же 1891 г. выходит первая работа на польском языке, посвященная разделам Польши. Это подробное двухтомное издание впервые обращает внимание читателя на сложную борьбы за договор между Россией и Польшей накануне и в ходе второй русско-турецкой войны 1787-1791 гг., на реально существовавшую альтернативу второму и третьему разделам и на усилия русской партии Потемкина в Варшаве подтолкнуть страну к альянсу. В этой связи Калинка впервые приводит данные о намерении Станислава-Августа II способствовать избранию Потемкина наследником польского престола {139}.
Современные польские историки Л. Конзеля и Т. Цегельский продолжили и углубили исследование внутренней политической борьбы в Польше между первым и вторым разделами {140}. Они первыми пришли к выводу о наличие в Польше двух соперничающих прорусских лагерей: «королевского» во главе со Станиславом-Августом и «посольского» во главе с русским полномочным министром в Варшаве О. М. Штакельбергом.
Это весьма тонкое наблюдение проливает свет на истинный смысл многих дипломатических коллизий русско-польских отношений конца 80-х - начала 90-х гг. XVIII в. Королевский лагерь стремился к сближению с Россией, но пытался выговорить для Польши право изменить существующий политический строй, отказаться от liberam veto, ввести наследственную королевскую власть, осуществить некоторые реформы в ключе идеалов французского Просвещения. Штакельберг - один из наиболее жестких и неуступчивых послов России - отстаивал принцип неизменности польской конституции, выгодный для Петербурга.
Потемкин поддерживал «королевскую» партию, много раз просил Екатерину II, согласную со Штакельбергом, заменить министра в Польше, даже обвинял последнего в измене. Борьба между двумя «русскими» партиями в Варшаве, их постоянные столкновения и взаимные разоблачение сильно ослабили позиции Петербурга и позволили Пруссии незаметно, шаг за шагом, нарастить свое влияние в Польше. Именно этого и боялся Потемкин; на предотвращение подобного развития дел были направлены все три его проекта по польским делам. Историки делают вывод, что разделы Польши породили в Европе больше проблем, чем разрешили, они были нацелены на сиюминутные политические выгоды и не учитывали перспективу, которая более чем на сто лет породила острый «польский» вопрос в Центральной Европе. «Разделы Речи Посполитой означали триумф близорукой политики стран, его вершивших». - заключают свои рассуждения исследователи.
В данном случае Конзеля и Цегельский в более однозначной и прямолинейной форме повторяют взвешенное наблюдение И. де Мадариага, которая так подвела итог гибели польской государственности: «Разделы Польши породили серьезную проблему, которая отныне была в центре русской внешней политики в Европе, и Россия не могла шагу ступить без опасения [40] нарушить хрупкое равновесие между тремя державами-участницами разделов» {141}. Еще дальше идет по пути исторических обобщений А. Б. Каменский: «Разделы Польши на многие годы предопределили развитие отношений двух народов; от них тянется нить к принудительному выселению поляков на восток, подавление восстаний 1831 и 1861 годов, советско-польской войны 1920 г., новому разделу Польши 1939 г., расстрелу польских офицеров в Катыни» {142}.
