187
Другим событием, которое казалось подтверждало теорию раскола, был драматический полёт заместителя Гитлера Рудольфа Гесса в Британию в мае 1941 года. Гесс перелетел в Британию с персональной миссией заключить мир между Британией и Германией. В Москве этот поворот в делах выглядел таким образом, что целью Гесса было установление мира, который, в свою очередь, проложит путь для англо-германского альянса против большевистской России. Более оптимистичным взглядом было то, что дезертирство (если это дезертирство) Гесса было дополнительным доказательством раскола между теми, кто хочет войны с Россией и теми, кто видит Британию главным врагом. Дезертирство Гесса окрашивало сталинский взгляд на многие донесения разведки о возможной атаке Германии в чёрные тона недоверия. Были ли донесения точны, или были ли слухи распространены теми, кто хотел развязать советско-германскую войну? Сталинские подозрения с этой точки зрения далеко не беспочвенны. Британия использовала дело Гесса для сеяния раздоров в советско-немецких отношениях путём распространения слухов, что он прилетел с официальной миссией формирования англо-германского альянса против России. Ужасной иронией было то, что когда англичане начали убеждаться, что Германия готовит вторжение в Россию, и попытались предупредить Сталина об опасности, им не поверили. В беседах с Майским 2, 10, 13 и 16-го июня британские официальные лица давали ему точные данные о немецких войсковых перемещениях вдоль советских границ. Майский своевременно доложил эту информацию в Москву, но от этого было мало толку. (Стр.67)
В этой неясной ситуации Сталин использовал свой собственный разум для оценки гитлеровских намерений: для Германии не было смысла поворачивать против России до того момента, пока с Британией не будет покончено. Зачем начинать войну на два фронта, когда Советский Союз совершенно явно не представлял опасности для Германии? В мае 1941 года Сталин говорил выпускникам военных академий Красной Армии, что Гемания разгромила Францию в 1940 году потому, что воевала на одном фронте, но проиграла первую мировую войну потому, что сражалась на двух фронтах. Это разумное объяснение было усилено во многих докладах разведки, доставленных ему. Например, 20 марта 1941 года генерал Филипп Голиков, начальник советской военной разведки, представил итоговый доклад о временнОм порядке немецких военных действий против СССР. Голиков сделал вывод, что "наиболее вероятным сроком для начала военных действий против СССР является момент после победы над Англией, или после заключения с ней почётного мира. Слухи и документы, гласящие о том, что война против СССР неминуема весной 1941 года, должны рассматриваться, как дезинформация, исходящая от Англии, или, возможно, от немецкой разведки". Голиковский итоговый рапорт Сталину, однако, давал информацию о концентрации немецких (и румынских) войск вдоль советской границы в более взвешенной манере. 5 мая, например, Голиков докладывал, что количество немецких дивизий, сконцентрированных на советской границе, за последние два месяца увеличилось с 70 до 107, включая увеличение танковых дивизий с 6 до 12. Голиков вдобавок указал, что Румыния и Венгрия имеют суммарно 130 дивизий, и что немецкие силы вдоль советской границы ещё более увеличились после окончания войны с Югославией.
Другим источником постоянных предостережений о немецких приготовлениях к войне с СССР были два высокопоставленных шпиона в Германии. "Старшина", который работал в министерстве авиации, и "корсиканец", в немецком министерстве экономики. Между тем они давали в Москву дюжинами донесения, содержащие доказательства приближения немецкого вторжения. На докладе, основанном на информации от этих двух агентов, датированном 17 июня 1941 года, Сталин написал своему начальнику разведки В.Н. Меркулову: "Можешь засунуть свой "источник из штаба немецкой авиации в пизду своей матери. Это не "источник", а дезинформатор". Однако Сталин не комментировал информацию от "корсиканца", который аналогично указывал на надвигающееся немецкое вторжение. Габриэль Городецкий поясняет, что сталинский гнев свидетельствует о правдивости информации о скором нападении, что его и рассердило.
Другой поток предостережений пришёл с Дальнего Востока. Рихард Зорге был советским шпионом в Токио, работавшим под видом немецкого журналиста. Его главным источником информации были немецкий посол и германский (Стр.68)военный атташе в Токио. Донесения Зорге базировались на "выжимке" из мнений этих двух источников, но точность их не подтверждается. Ранние донесения от Зорге говорили, что немецкое нападение на СССР будет только после разгрома Британии. Его первой предсказанной датой вторжения был май 1941 года. Тогда как 17 июня 1941 года Зорге докладывал, что военный атташе не уверен, будет война, или нет. 20 июня, однако, Зорге доложил, что посол заявил – война неминуема.
Деканозов из Берлина посылал уклончивые донесения. 4 июня он докладывал распространившиеся слухи о неизбежности советско-немецкой войны, но также и о том, что возможносближение двух стран на основе уступок со стороны СССР, новой сферы влияния и обещания СССР не вмешиваться в европейские дела. 15 июня Деканозов отправил в Москву телеграмму о том, что датский и шведский военные атташе полагают, что концентрация немецких сил у советских границ не демонстрация с целью добиться уступок от Москвы, но часть "непосредственной подготовки к войне с Советским Союзом. Но, однако, он не сделал ясного заявления, что разделяет эти взгляды.
Дополнительную напряжённость обеспечивала обширная дезинформационная кампания, проводимая немцами, которая показывала другую цель для огромной концентрации их сил вдоль советской границы. Немцы начали утверждать, что военные приготовления были оборонительными мероприятиями. Затем они стали утверждать, что концентрация войск на востоке предназначена для того, чтобы внушить Британии ложное ощущение безопасности. Другая истори была о том, что немецкие дивизии нужны не для вторжения, а чтобы заставить Советы пойти на экономические и территориальные уступки. Один из наиболее распространённых слухов, что Гитлер перед нападением предъявит Сталину ультиматум – идея, задуманная для прикрытия внезапного нападения, которое немцы действительно планировали.
После события легко установить, какие доклады были правдой, какие ложью, и рассмотреть уклончивость многих сталинских источников. В то время, однако, была возможность для сомнений, особенно относительно выбора времени для немецкого вторжения. Сталин расчитывал, что Гитлер не нападёт, а доказательства о приближающемся нападении рассматривались по разным причинам то как "махинациии английской разведки", то объяснялись "теорией раскола". Сталин не перестал относиться с недоверием к возможности возникновения войны в скором времени. Сталин никогда не был бюезрассудно храбрым, и пока он мог пренебрегать своей заграничной разведкой, как источником фальшивых донесений тупых шпионов, или агентов-провокаторов, доказательства немецких военных приготовлений на советской границе также игнорировались. Как фельдмаршал Алан Брук, начальник имперского Генерального штаба в ходе войны, позднее писал о Сталине: (Стр.69)
"Сталин реалист, фактически только расчитывает… планы, гипотезы, будущие возможности для него ничего не значат; но он готов смотреть в лицо фактам, даже когда они неприятны".
В то время, как Сталин надеялся, что Гитлер не нападёт, было совершенно очевидно, что немецкий диктатор должен планировать скорое нападение. Сталин естественно реагировал на эту возможность ускорением своих приготовлений к войне, включая наращивание своих сил на линии границы:
– в мае-июне 800 000 резервистов были призваны в западных районах СССР;
– в середине мая 28 дивизий были переброшены в западные районы СССР;
– 27 мая в этих округах были образованы полевые штабы;
– в июне 38 500 человек были посланы на фортификационные работы в приграничных районах.
– 12-15 июня в округах были образованы должности командующих фронтами. Были отданы приказы по маскировке и рассредоточению авиации.
В июне 1941 года Красная Армия имела более 300 дивизий, насчитывавших 5,5 миллионов человек, из них 2,7 миллиона были размещены на западных границах округов. В ночь 21-22 июня эти огромные силы были привелены в повышенную готовность и предупреждены о возможности внезапного нападения немцев.
Но, тем не менее, вопросы остались: почему Сталин не отдал приказ о всеобщей мобилизации советских сил заранее, перед возможным нападением, хотя бы только, как меры предосторожности? Частью ответа является то, что Сталин не хотел провоцировать Гитлера на упреждающую атаку. "Мобилизация означает войну",- банальная мысль советской стратегии. Это вытекает из российского опыта развития кризиса, приведшего к первой мировой войне. Царь Николай-II начал мобилизацию российской армии, как предварительное мероприятие в июле 1914 года, что спровоцировало немецкую контр-мобилизацию и, следовательно, эскалацию "июльского кризиса", перешедшего в европейскую войну. Сталин решительно не хотел повторить эту ошибку. Кроме того, он не думал о реальной возможности того, что Гитлер будет способен на неожиданное нападение. Согласно советской военной доктрине вспышка враждебности с Германией станет развиваться 2-4 недели, в течении которых обе стороны будут мобилизовывать и концентрировать свои силы для сражения. Между тем, это будет тактическое сражение вдоль границ: ограниченные проникновения и вторжения подвижных сил с целью выявления слабых мест, и подготовки путей главных охватывающих продвижений. При любых событиях решающее сражение произойдёт через несколько недель после начала войны. Снова модель 1-й мировой войны, но сталинские генералы отнюдь не были (Стр.70)дураками. Они не были, согласно клише, просто подготовлены для прошлой войны. Они наблюдали немецкий блицкриг в Польше и Франции, и усвоили эффективность концентрированных танковых прорывов, и массовых окружающих наступлений высокомобильных сил вермахта. Но они не думали, что Красная Армия разделит судьбу французских и польских коллег. Они видели в Польше военную слабость и во Франции, с её "менталитетом Мажино", нежелание сражаться. Они были уверены, что советская оборона выдержит и обеспечит время для мобилизации основных сил Красной Армии для сражения. Как доказывал Иван Мудсли (Ivan Mawdsley): "Сталин и советское верховное командование полагали, что они могли говорить с Гитлером с позиции силы, а не с позиции слабости".
