Дальше – больше. Петр заставляет все воинские части, в том числе и неприкасаемую гвардию, каждый день заниматься строевой подготовкой и прочими воинскими учениями, причем, вот изверг, «во всякую погоду»! Садизм неприкрытый: не при ясном солнышке и безветрии, а во всякую погоду! Ну не тиран ли древнеэллинский? Не сатрап ли древнеперсидский?!
А ему все мало! И вот на учениях появляются путающие правую ногу с левой седенькие осанистые господа с застывшим в глазах оторопелым ужасом. Ни одной команды они не знают, только путаются и мешают, но оставаться в рядах обязаны. Потому что все эти господа, в жизни не бывавшие в том или ином гвардейском полку, тем не менее носили его мундиры, пребывая в немаленьких гвардейских чинах. Дураку понятно, что так полагается. Что придворные сановники ради дополнительного почета и денег должны еще и носить гвардейские чины. Не нами заведено, не на нас и кончится, понимать надо.
Все понимают этакий политес – кроме голштинского недоумка. Он отчего-то взял себе в голову, что все эти люди, коли уж носят чины, должны встать в шеренги соответствующего полка согласно званию и, вот ужас, маршировать! Ну не изверг ли? Не безумец ли? Не масон ли?
Заинтересованные лица моментально окрестили это «тупым самодурством» – и эта оценка, некритически принятая, звучала более двух столетий! Дашкова оставила примечательные строки: «Гвардейские полки (из них Семеновский и Измайловский прошли мимо наших окон) были печальны, подавлены и не имели радостного вида.
Ну, еще бы! Они шли присягать новому императору, о нравах которого уже были осведомлены…
Растянувшееся на десятилетия сытое безделье кончилось. И Петр потребовал от «янычар» настоящей военной службы. Но все вышеописанное – цветочки. Чуть позже Петр поразил гвардию в самое сердце: он осмелился заявить, что намерен отправить гвардию… на войну!
Гвардию – да на войну! А ведь его величество вовсе не шутит…
Мы сегодня даже не можем представить себе ту злобу, тот тоскливый ужас, что охватил зажравшихся бездельников. Некоторое представление о том, что они тогда испытывали, можно получить, читая «Записки» Болотова. Примечательно! Узнав, что ему, очень может быть, вскоре предстоит отправиться в поход, господин капитан прямо-таки расклеивается. Его мемуары написаны через двадцать лет после событий, но тем не менее перед нами долгие, жалобные, обстоятельные причитания о своей горькой доле. Называя вещи своими именами – скулеж. А ведь Болотов – не столичный гвардеец. Он четырнадцать лет прослужил в армии, нюхнул пороху в Семилетней войне. Какой же шок должны были испытывать те, за кем даже в караул ружья несли слуги?
Чтобы отвести от себя угрозу, они были готовы на все!
Теперь возле Екатерины есть люди, на которых она может полагаться в любом деле. В первую очередь это – братья Орловы, Григорий, Алексей, Иван, Федор и Владимир. Григорий – давно уже любовник Екатерины, но суть не в том. Им просто нечего терять. Имение отца они продали, денежки давным-давно прокутили, в кредит им больше не дает ни одна собака, и спасает лишь карточная игра. Сущие пролетарии, право. Терять им нечего, кроме своих цепей, а вот приобрести они могут при удаче… Ну, не весь мир, но достаточно!
Григория Екатерина посредством хитрых маневров продвинула в цальмейстеры – казначеи артиллерийского ведомства. Отныне в его руках – немаленькие казенные суммы, из которых он прикармливает гвардию. Он уже обработал два батальона Измайловского полка, чей командир Кирилл Разумовский уже на стороне заговорщиков. Этого вроде бы мало, но, в конце концов, Елизавете хватило трехсот штыков, а Миниху – и вовсе восьмидесяти гренадер…
Они готовы ко всему!
Отклонившись от главной темы, рассмотрим подробно жизнь и ухищрения Андрея Тимофеевича Болотова, описанные им самим. Возможно, кто-то потом и скажет, что этого трусишку и прохвоста никак нельзя считать типичным представителем офицерства того времени. И будет, наверное, прав. Но все равно, других столь подробных и обширных офицерских мемуаров тех лет в нашем распоряжении попросту нет…
Так вот, то, что Болотов писал о якобы «неожиданном» для него известии о перевороте в Петербурге – брехня чистой воды! Все он прекрасно знал заранее. Оттого и смылся из северной столицы…
В Санкт-Петербурге Болотов был адъютантом при генерале Корфе. Это не просто генерал – генерал-полицмейстер, глава столичной полиции, располагавший многочисленной агентурой. К нему задолго до мятежа стекалась обстоятельная и подробная информация о том, что затевается. Как ни изворачивается Болотов, как ни старается подробно описывать «ропот на государя» и якобы «негодование всенародное» по поводу всех дел и поступков Петра, сегодня, анализируя его долгий, подробный рассказ о последних неделях перед бунтом, ясно: Болотов был прекрасно знаком с донесениями, а не абстрактным «ропотом». Он и его сослуживцы начинают задумываться о своем будущем.
«Все вместе говаривали и рассуждали мы о своих тогдашних обстоятельствах и начинали опасаться, чтоб не сделалось вскоре бунта и возмущения, а особливо от огорченной до крайности гвардии. Мысли о сем тем более всех нас тревожили, смущали и озабочивали, что мы опасались, чтоб нам при таком случае не претерпеть бы и самим чего-нибудь. „Сохрани бог, ежели что действительно произойдет, – говаривали мы не один раз между собою, – то генералу нашему трудно будет тогда уцелеть. Все почитают его любимцем государевым, хотя он и далеко не в такой милости у него, как другие; но разбирают ли при таких случаях? И боже сохрани, ежели сделается с ним что-нибудь дурное, то берегись и мы все, при нем живущие! Сочтут и нас во всем соучастниками, и чтоб не пострадать нам всем тогда ни за Христа, ни за Богородицу и не погибнуть бы невозвратно“.
Между прочим, эти унылые беседы ведут не дворцовые пажи, а офицеры столичной полиции, в чьи обязанности как раз и входит, в том числе, противодействовать любым мятежам! Но озабочены они в первую очередь своим драгоценным будущим.
А вот как они, по Болотову, относятся к своему непосредственному начальнику генералу Корфу: «Поканчивали обыкновенно разговор свой общим гореванием о том, что живем в такие сумнительные времена и находимся при таком генерале, от которого, кроме беды, впрочем, никакого добра ожидать не можно, ибо в непохвальбу ему можно сказать, что, несмотря на все свое великое богатство и обстоятельство, что ему, как бездетному, совсем некому было прочить, был он в рассуждении нас до чрезвычайности скуп и никогда даже и не помышлял о том, чтоб чем-нибудь нас облагодетельствовать или возблагодарить нас за всю нашу к нему ревность, труды и услуги чем-нибудь существительным. Никто из нас не видал от него во всю нашу бытность при нем ни малейшего себе подарка или какого благодеяния особливого. А все состояло только в том, что мы едали за столом его, но к сему обязывала его и должность, а потому с сей стороны мы ему не весьма благодарны».
Очаровательно! Генерал, изволите ли видеть, плох, потому что не делится с подчиненными своим «великим богатством», которое ему по бездетности все равно некому оставить. Эх, господа офицеры… Офицеры вы, или уже где?
А впрочем, генерал Корф не лучше…
«Генерал наш, будучи хитрым придворным человеком и предусматривая, может быть, чем все это кончится, и начиная опасаться, чтобы в случае бунта и возмущения или важного во всем переворота не претерпеть и ему самому чего-нибудь, яко любимцу государеву, при таковом случае уже некоторым образом и не рад был тому, что государь его отменно жаловал, и потому, соображаясь с обстоятельствами, начал уже стараться понемногу себя от государя сколько-нибудь уже и удалить, а напротив того, тайным и неприметным образом прилепляться к государыне императрице и от времени до времени бывать на ее половине и ей всем, чем только мог, прислуживаться и подольщаться, что после действительно и спасло его от бедствия и несчастия и при последовавшей потом революции…»
Хороши, что подчиненные, что начальник. Миниха бы на его место, Железного Дровосека! Уж он-то не участвовал бы в «общем горевании» и не бегал бы задними дворами к Екатерине, притворяясь, будто верно служит Петру… Он бы и без Тайной канцелярии размазал всех по углам.
А ведь Миних здесь, в Петербурге. Но Петр, вернув его из ссылки, возвратив все чины и имения, так и не поручил никакого реального дела. И в этом – его роковая ошибка. Он не мог не проиграть, если безопасностью ведали флюгера вроде Корфа, у которых в подчинении пребывали трусливые бездельники вроде Болотова…
Тем временем положение Болотова усложняется еще более! К нему вдруг начал липнуть старый друг по Кёнигсбергу Григорий Орлов – так и примазывается, так и зазывает в гости, так и зовет сесть за чарочку да потолковать по душам!
Из мемуаров Болотова совершенно ясно, что он, будучи правой рукой Корфа, уже тогда прекрасно понимал, что к чему, хотя он и склонен изображать дурачка… Активному участнику заговора Орлову просто необходимо иметь своего человека в канцелярии генерал-полицмейстера – а кто подходит на эту роль лучше, чем адъютант Болотов?
