Перехватив румпель из рук старика, Амосов крикнул ему в ухо:
- Парус роняй! Опружит нас...
Скинув с плеч мокрый полушубок, Никита, перекрестив лоб, бесстрашно ринулся навстречу ревущему морю. И вот Никита у паруса.
Схватив фал', он быстро развязал узел. Парус не шел вниз. Видно, сильным ветром снасти были зажаты где-то там, наверху.
Беспомощно опустив руки, мореход остановился.
- ...рус роняй!..-донеслось с кормы.
Ветер с новой силой рванул парус. Не удержался на ногах мореход и кувырком полетел к борту.
Труфан Федорович понял, что больше времени терять нельзя:
- Топор!..
В эти минуты Егорий, не отходивший ни на шаг от Амосова, метнулся к мачте.
- Куда ты, стой!.. - успел схватить его за шиворот Амосов. - Придержи малыша! - кому-то крикнул он и, размахнувшись, швырнул топор в натянутый до предела парус.
Заглушая шум ветра и грохот моря, пушечным выстрелом лопнул парус: топор ловко попал в цель.
Ветер, с силой ворвавшись в широкую рану, в клочья разодрал парусину. Лодья выпрямилась и, легко качаясь, окунала борта в кипящие гребни.
Амосов снял шапку и молча смотрел, как лохмотья паруса птицами носились над свинцовым морем.
А Никиту волна успела вынести за борт. Каким-то чудом он ухватился за снасть и сумел удержаться. Крепко держался
1 Фал - судовая снасть, веревка, служащая для подъема парусов.
мореход, захлебываясь в соленой воде. Волна два раза поднимала его, норовя унести с собой. Но старый подкормщик уцелел.
Выбравшись на палубу, он долго стоял, растопырив ноги, не
понимая, что же случилось...
- Ну и взводище!.. Как зверь лютый! - Мореход с озлоблением плюнул, На-ко вот, возьми теперь Никиту-то!.. АН нет... не выйдет, - сказал он, направляясь на корму.
- С удачей, Труфан Федорович! - как ни в чем не бывало сказал Никита. Лихо ты топором по парусу... Верный глаз имеешь. Спас от беды неминучей.
- Ну, дед, счастлив ты! Думал я - не выдюжишь,- встретил Никиту Амосов.
Обернувшись, Амосов долго смотрел на Егорку.
- А ты почто смерти искал, несмышленыш, - строго спросил он, - почто морской устав нарушил? Мальчик стоял потупившись.
- Отвечай! - еще строже прикрикнул Труфан Федорович - На море ты, не за материн подол держишься.
- Я... виноватый, дедушка,- не поднимая головы, ответил Егорка. - По моей вине парус сгиб... Вчера мне Савелий велел снасть осмотреть. Полез я, вижу веревка совсем потерлась. Связал я ее, да неладно, узел большой вышел, сквозь
векшу ' не лез. Потому... - мальчик всхлипнул, - потому деду Никите не спустить парус было.
- Почто старшим не сказал? - грозно продолжал допрос Труфан Федорович. Сразу почто не сказал? От нерадения твоего лодья, люди могли сгибнуть.
- Запамятовал, дедушка! - едва слышно отозвался мальчик.
Он поднял голову и полными слез глазами смотрел на старого морехода.
Стоящие рядом дружинники и Никита внимательно, без улыбки, слушали разговор.
- Вот что, - решил Амосов: - ты, Егорий, дважды нарушил морской устав - не сказал про порченую снасть и без позволения кормщика самовольно похотел на мачту лезть. По морскому обычаю надлежит тебе строгое наказание. Пусть дружина решит, сколь много сечь тебя нужно... Никита, - обратился он к подкормщику, ты наказание справь, порядок знаешь.
- А за то, что не ложно, все, как было, поведал, смягчение тебе выйдет! важно отозвался Никита. -Так-то, брат...
- Ну, я пойду сны доглядывать, - сказал Труфан Федорович. - Покличь, ежели что, а ребятам, как утречком встанут, скажи: пусть судну порядок наведут. Стишает ветер - паруса ставь.
Труфан Федорович спустился в свою каюту.
Через несколько часов лодья преобразилась. Распустив все паруса, она быстро двигалась по курсу, покачиваясь да переваливаясь с волны на волну.
После обеда на носу лодьи собрались все дружинники и обсудили поступок Егория.
Мореходы жалели мальчика. Он был смел, находчив, быстро привыкал к морю.
Порешили на двенадцати лозах. Никита связал несколько березовых прутьев от метлы и приступил к делу, громко отсчитывая удары.
Мальчик молчал, крепко сжав зубы. Но, когда Никита разошелся и хотел отсчитать тринадцатый раз, Егорка с обидой сказал:
- Дружина двенадцать порешила! Так что ж ты против всех-то идешь?
Раздался громкий хохот.
- Вставай, Егорка, довольно Никите тешиться, - сказал кто-то. - Свои-то дети большие у него, так соскучился - сладость в розгах видит.
- Ну, теперь не запамятуешь, Егорий, как морской устав
Векша - блок.
рушить. Так-то, парень, и наберешься ума-разума.
- Еге-ге, ребята!.. - Никита вдруг замолчал, напряженно всматриваясь в горизонт. - Так и есть. Лед по носу, да много его, и небо льдом сверкает. К северу вроде вода есть - темноты в небе больше... Ну-ка, Петро, на середо-вую мачту ползи, огляди лед получше, я Труфану Федоровичу сказаться пойду.
Беспокойный Никита заторопился к кормщику.
- Труфан Федорович, - кричал он в люк, - выходь на палубу! Кабыть, лед впереди.
Быстро поднялся на палубу Амосов. Лих грозный взводень для поморской лодьи, а лед еще страшнее...
Труфан Федорович внимательно осмотрел весь горизонт.
В это время к "Шелони" стали собираться остальные лодьи на совет. Надо было решить, как быть дальше.
Глава XXVI ЗАСАДА
Целый месяц шли Амосовы лодьи по морям, стараясь держаться все время вместе. Недалеко от Бергена сильная буря снова разбросала корабли; целых пять дней искали мореходы друг друга, но трех людей так и не досчитались...
Несколько норманнских кораблей, не решаясь открыто напасть на большой караван, по пятам шли за русскими до самого Бергена в надежде, что штормом разобьет лодью или случится какое-либо несчастье. Но ничего такого не случилось. А после бури у Бергена новгородцы своих преследователей больше не видели.
Наконец показались долгожданные берега датского королевства; низменная земля открылась неожиданно, словно кто-то бросил на море большой блин. Сотни небольших рыбацких лодок сновали в прибрежных водах; некоторые выходили в море за рыбой, другие возвращались с промысла.
Амосов попросил хозяина одного из рыбацких судов, возвращавшегося с полным грузом селедки, провести лодьи в гавань
Роскильде - резиденцию короля, находящуюся в глубине узкого, длинного залива.
Когда большие поморские лодьи подошли к пристаням портового города, на набережную высыпали многие жители, чтобы посмотреть на невиданное зрелище. И было на что посмотреть: тридцать один морской корабль - это не шутка. Даже крупные портовые города европейских стран в те времена не всегда обладали таким флотом.
Уплатив пошлину в королевскую казну, Труфан Федорович мелочью одарил портовых надзирателей, а бургомистру преподнес дорогую шкурку голубого песца.
Вернувшись из города, старый мореход едва передвигал ноги.
После трудного и опасного плавания он впервые почувствовал усталость.
Годы брали свое: по ночам ныла поясница, болели ноги; от непрестанного напряжения покраснели и слезились глаза.
Теперь, когда лодьи стояли в спокойном месте, можно было подумать о себе.
"Отдохну денек, - мечтал Труфан Федорович, спускаясь пол палубу, - полежу, сил моих больше нет".
Амосов недовольно поморщился, когда увидел сидящего на лавке человека.
- Что угодно вашей милости? - спросил он, косясь на заморскую одежду незнакомца.
- Труфан Федорович, это я, Порфирий Ворон! - радостно сказал гость и бросился навстречу старику.
- Порфирий, сынок! И мореход обнял гонца.
- Ну, рассказывай, милай, как дошел, что сделал? - успокоившись немного и усадив рядом с собой гостя, сказал Труфан Федорович.
Беседа длилась долго.
Порфирий Ворон благополучно пробрался в Данию, виделся с королем. Датское купечество поддержало просьбу новгородцев, и король, милостиво приняв посла, обещал помощь.
- Псы-рыцари не хотят по доброму соседству жить, - продолжал свой рассказ Ворон. - В Новгород ганзейских купцов не пускают, далее Котлина им хода нет. Свеев против Новгорода учат. Морскую дорогу вовсе закрыли... Ежели новгородец на иноземном корабле в заморье вышел, враз утопят. А народ в Новгороде и до се голодный.
Не забыл Ворон рассказать Амосову о торговых новостях и о ценах на всякие товары.
Об одном только умолчал он - о судьбе Медоварцева и Жареного.
- Ну, а товарищей своих, Медоварцева и Жареного, где
оставил? - не утерпел Труфан Федорович. - Живы, здоровы ли?
Пряча глаза, Порфирий замолчал.
- Сгибли ребята, - утирая слезы, с трудом выговорил он наконец, - от злодейской руки сгибли. - И Порфирий все поведал старому мореходу.
Русские люди в Риге узнали о судьбе Жареного от Арисгарха, спасшегося от смерти. Ворон же узнал от датских купцов, недавно приехавших из Риги.
Труфан Федорович, сжав кулаки, слушал Ворона. Помянув добрым словом павших, он долго сидел, закрыв лицо руками.
- Сердце щемит, как Медоварцева да Жареного вспомяну. Жалко, спору нет. Однако, не в том корень, - тихо, словно сам с собой, заговорил Амосов. - Кто нас боронить будет, коли мы сами себя не бороним? Великому Новгороду без кораблей, без стражи морской, без торговли заморской сильным не быть... Вот смотри, Порфирий, я со своими кораблями не побоюсь по морям пройти. Меня никто не тронет. Любо разбойникам одну-две лодейки ограбить, а попробуй-ка нас взять. Небось обожгутся.
