Он выстрелил наугад и молча побежал к воротам. Уже в самых воротах на него насели, сбили с ног и прикладом винтовки вышибли из него всякую способность что-либо соображать и вместе с этой способностью мысль о том, что в его ногане не осталось больше ни одного патрона.
Он очнулся на извозчике с окровавленным лицом и скрученными на спине руками. По обеим сторонам его сидели милиционеры; оба внимательно следили за каждым движеньем Пятака.
На улицах начиналось движение, бегали трамваи, розовые арбузники раскладывали свои тележки.
Пятак помотал головой и сплюнул.
- Э-эх, мать твою в сердце, сгорел!
--------------
Шмерка Турецкий Барабан больше не просил Хацкеле о том, чтобы тот сыграл ему веселую песню, и стрелял теперь из винтовки. Сашка Барин с пустым ноганом, который годился теперь только на то, чтобы забивать им гвозди, бродил по комнате и обсуждал план действий. План был прост, как карандаш.
- Барабан, - сказал он, останавливаясь и закладывая руки за спину, - стой, довольно стрелять!
Барабан обернулся к нему.
- Можно смыться?
- Э, брось, какое там смыться! Дай винтовку!
- Закуриваешь?
- Н-нет, - неопределенно ответил Сашка Барин и взял винтовку.
Он еще немного побродил по комнате, постучал прикладом об пол, заглянул в дуло.
Винтовка весила 11 фунтов и была той самой дальнобойной винтовкой системы Бердана, о которой узнает каждый новобранец на вторую неделю своей службы.
Он поднял эту дальнобойную систему и щелкнул затвором.
Барабан подошел к нему и положил руку на плечо.
- Сашка!
- Э, брось, - медленно отвечал тот, - что ты, в самом деле, филонишь?
Он поставил винтовку между ног, как будто собираясь встать на караул перед Барабаном и немного присел для того, чтобы дуло пришлось как раз между кадыком и подбородком.
Барабан отвернулся, его затрясло, ударило в пот. Барин потянул руку вниз, ощупал затвор, потом ухватился за курок.
В ту же минуту комната задышала шумом и оборвалась в бездну. Перед самым его лицом с ужасным шумом разорвался маленький ослепительный шарик, похожий на глаз.
Кто-то сверху ударил по голове, и боль от удара волнами прошлась по телу, сдавила грудь и пробкой заткнула горло...
Он лежал, грянувшись лицом об пол и подобрав под себя винтовку.
Барабан опустил голову; у него перехватило горло, и он не мог проглотить слюны, которая, как склизкая глиста, двигалась под высохшим языком. Он присел на пол и начал тащить из-под трупа винтовку.
Пятак закричал что-то из коридора, немного погодя выстрелили совсем близко, за стеной, - он даже не обернулся к двери.
Винтовка была крепко зажата посиневшими пальцами. В ней застряли еще два патрона. Он постоял, подумал, выронил винтовку из рук, подошел к окну и повалился животом на подоконник.
На дворе суетились, бегали туда и назад милиционеры.
Барабан посмотрел вниз, рыгнул и засмеялся.
- Халло! - крикнул он, размахивая руками. - Хазейрим! Берите меня! Целуйте меня под хвост! Теперь я вижу...
Он перевалился через подоконник, как толстая жаба слетел вниз и упал на кучу мусора возле помойной ямы.
Здесь он открыл глаза, увидел небо, землю, пять револьверов, поискал в кармане портсигар и докончил свою мысль.
- Теперь я вижу, что может быть лучше всего, если бы я таки стал раввином!
