Основное объяснение явлений, конечно, следует искать в характерных особенностях того периода, который переживала вся германская экономика. Революционизм в германской социал-демократии в конце XIX и в начале XX в. стал уменьшаться в напряженности и в степени влияния по причинам, аналогичным тем, по которым в Англии в середине XIX в. бесследно исчез чартизм; и, параллельно, расцвет германских профессиональных союзов в конце XIX и начале XX в. был аналогичен расцвету английского тред-юнионизма в 60-х, 70-х, 80-х, 90-х годах XIX в. Профессионализм, экономизм, борьба за улучшение экономического положения, рост аполитизма, равнодушие к революционным лозунгам — все эти явления, которые пережила Англия раньше, Германия пережила позже, в те времена, когда промышленность страны шла от успеха к успеху, когда новые и новые рынки завоевывались чуть не ежедневно, когда капитал считал наиболее выгодным для себя помещением именно промышленные предприятия, когда часто не рабочий (особенно квалифицированный) искал нанимателя, но предприниматель искал рабочего, а иногда и заискивал перед рабочим. Как раз когда для Англии кончались эти времена, для Германии они начинались; и, как мы видели, именно отчасти потому это процветание и кончалось в — Англии, что для Германии оно начиналось и Германия отбивала у Англии рынок за рынком. Дело было не только в общем повышении благосостояния для широких категорий рабочего класса, но и в том, что с каждым десятилетием необычно быстро возрастала масса квалифицированных рабочих с сильно повышенной заработной платой, еще более живо и непосредственно чувствовавших тесную зависимость своего положения и всех перспектив своей карьеры от дальнейшего подъема и интенсификации промышленной деятельности. Профессиональные союзы, чисто экономические требования и чисто экономические забастовки, организационно и материально поддерживаемые профессиональными союзами, — вот что начинало явственно первенствовать в идейной и общественной жизни многочисленных и влиятельных категорий рабочего класса.
Социал-демократическая партия напоминала о себе по разу в пять лет: перед выборами в рейхстаг — и не во всех германских государствах — при выборах в местные ландтаги; она напоминала о себе время от времени митингами, парламентскими речами партийных членов, ежегодными партейтагами. Профессиональный же союз был ежедневно нужен и важен и часто касался самых жизненных интересов рабочего и его семьи. После отмены в 1890 г. закона о социалистах партийная пресса широко развилась в Германии, существовавшая степень политической свободы и личной обеспеченности не была так ничтожна, чтобы сама по себе могла вызвать революционный гнев рабочего класса. Восстать же немедленно, с надеждой на социальный переворот, при существовавших условиях, а главное при указанной экономической конъюнктуре, неблагоприятной для революционного движения, не считало возможным даже левое крыло партии, продолжавшее борьбу с ревизионизмом.
Мы можем тут ограничиться очень немногими фактическими напоминаниями. С самого эрфуртского партейтага 1891 г. ревизионистское движение не переставало усиливаться. В 1899 г. вышла книга Эдуарда Бернштейна «Die Voraussetzungen des Sozialismus und die Aufgaben der Sozialdemokratie» («Предпосылки социализма и задачи социал-демократии»). В этой книге Бернштейн в сущности совершенно отказывался от революционного марксизма и не только от «предпосылок», но и от логических последствий этой доктрины. Реформизм, профессионализм, сотрудничество с буржуазными партиями — вот что выдвигалось на первый план. Первый же партейтаг, собравшийся после появления книги Бернштейна (в Ганновере в 1899 г.), формально не стал на сторону этого «ревизионистского манифеста», но фактически реальная деятельность руководящих верхов партии все больше и больше строилась на ревизионистской, а не на революционной идеологии. Теория неизбежной катастрофы капитализма, учение о диктатуре пролетариата, частичный, но важный вопрос о возможности массовой политической забастовки как о первом этапе пролетарской революции — все это сдавалось Бернштейном и его последователями в архив, и все это руководящими верхами партии поминалось все реже и реже и все с большим и большим скептицизмом. Старому парламентскому бойцу и лидеру Бебелю удавалось ловкими формулировками на партейтагах при вотировании резолюций прикрывать теоретическое отступление от былых лозунгов, но это мало кого обманывало.
По выражению Шмоллера, кельнский социал-демократический партейтаг 1893 г. был «последней победой марксизма» над ревизионистскими течениями. Вождями ревизионизма на верхах партии окончательно становятся Фольмар, Шиппель, Бернштейн, Гейне. Южная (баварская, вюртембергская, баденская) социал-демократия заняла особенно боевую ревизионистскую позицию. Профессиональные союзы, эволюционируя вправо, сильно влияли на партию. Число членов профессиональных союзов еще в 1895 г. было равно 260 тысячам, а в 1912 г. их было уже 2 1/4 миллиона. Перед войной капитал, которым располагали профессиональные союзы Германии, доходил до 81 миллиона марок золотом, а постоянный капитал социал-демократической партии был равен одному миллиону марок (даже собственно несколько меньше одного миллиона). С могуществом профессиональных союзов социал-демократическим лидерам приходилось перед войной очень сильно считаться. А профессиональные союзы (и притом самые могущественные, самые влиятельные) все шире и глубже захватывались ревизионизмом. Конечно, левое крыло деятельно боролось против ревизионизма и отнюдь не сдавало своих позиций. Вожди были ярко талантливы и самоотверженны, но «армия» у левого крыла была невелика.
На последнем предвоенном социал-демократическом партейтаге в Иене осенью 1913 г., за год до войны, Фишер воскликнул: «Где тот товарищ, который еще верит теперь в крушение капиталистического общества… От революционизма не осталось ничего, кроме очень принужденно звучащих (gezwungen klingende) революционных фраз».
Тут, конечно, были налицо большое преувеличение и полемическая выходка: у левого крыла революционизм не был фразой, но был убеждением, за которое не одному и не двум из этого крыла привелось впоследствии заплатить своей кровью. Но характерно, что ревизионист Фишер чувствовал явственно опьянение «победой». Иначе он не посмел бы, без риска вызвать бурю негодования, произнести на партейтаге подобные хвастливые слова.
На этой экономической и идеологической почве вопрос о приобретении колоний неминуемо должен был подвергнуться очень значительному пересмотру. Еще в середине 80-х годов в партии господствовало воззрение, что колониальная политика есть политика разбоя, захвата и угнетения цветных рас. В 90-х годах стали говорить об экономическом использовании колоний.
С конца же 90-х годов ревизионистское крыло германской социал-демократии все решительнее и отчетливее переходило на точку зрения необходимости политического, а не только экономического завоевания новых колоний. Фольмар менее резко, Ротер более категорично говорили о необходимости при известных условиях поддерживать на высоте германский флот и заботиться об округлении колониальной империи. Конечно, слишком категорически защищать все это еще считалось ересью, руководящие верхи партии (правда, очень вяло) полемизировали с Ротером, но подобные воззрения с каждым пятилетием все ширились и крепли. Серьезным толчком к дальнейшему углублению этого течения послужили мароккские осложнения, начавшиеся в 1905 г. На сцену выступил Рихард Кальвер, уже и раньше один из заметных публицистов ревизионистского крыла партии.
Нужно сказать, что вообще мароккское дело поставило социал-демократию в трудное положение. С одной стороны, Жорес ежедневно говорит, что французские капиталисты ведут в Марокко чисто разбойничью, аннексионистскую политику, что германское правительство совершенно справедливо домогается «открытых дверей» в Марокко и что оно имеет все основания и логическую правоту в затеянной дипломатической борьбе. А с другой стороны, германская социал-демократия порицает активную политику своего правительства в мароккском вопросе. Кто же прав?
Рихард Кальвер и его единомышленники стали на ту точку зрения, что права Германия, а главное, что германский рабочий класс, помимо всего, существенно заинтересован в том, чтобы Марокко не перешло в монопольное владение французского капитала. Но вообще Кальвер и его единомышленники еще считали возможным со временем франко-германское экономическое сотрудничество. Что же касается Англии, то они думали, что, во-первых, неизменный, экономически и политически обусловленный интерес Англии не позволит ей никогда быть длительно в дружбе с какой бы то ни было европейской великой державой, а, во-вторых, часть английского рабочего класса непосредственно и существенно заинтересована в продолжении традиционной эксплуатации английским капиталом всех британских колоний и что английские рабочие в своей массе не могут и не хотят изменить английскую политику. Вывод Рихарда Кальвера (руководящего публициста «Sozialistische Monatshefte» в 1905–1907 и в следующие годы) заключался в требовании образования континентального союза держав, — нужно договорить: против Англии.
