Каждый делает свое дело, у каждого своя ответственность и свои обязанности перед страной. И все это понимают.
Логика первоначально была такая: крестьяне у помещика — как бы «временно» не во владении, а в управлении, чтобы опять же государю было легче армию содержать. И землю («двор») государь своему служилому человеку тоже «временно» дает, пока тот служит. Если сыновья пошли служить, оставит «поместье» за ним и дале.
Нет сыновей, так выделит вдове с дочерьми десятую долю мужева имения на прокорм, остальную землю вместе с крестьянами отберет в казну. Притом испокон веков было так: чем больше у дворянина земли, тем больше он и вооруженных ратников должен на войну отправить. Больше доходов — больше расходов.
Справедливость.
И сам помещик непременно должен воевать, а в мирное время — служить. И сыновья также. Особо строго при Петре стало: коли донесут, что уклоняется дворянин от государевой службы али сына скрывает, не хочет отроком на учебу в столицу отправлять, — все, конец ему.
«Уклониста» — в кандалы, имущество — пополам: в казну и доносчику.
Получалось, что жизнь у дворян сытая, да опасная. А свободы — не сильно больше, чем у крестьянина на земле.
Потому, когда 18 февраля 1762 года был объявлен Манифест о вольности дворянства, крестьяне этого не поняли. Точнее, сочли странным то, что теперь дворяне превращаются в узаконенных бездельников, не обязанных служить. Им, значицца, воля вышла, а нам что? Впрочем, обида пришла позже, а поначалу были ожидания — вполне логичные. «Многие крестьяне посчитали, что с этого момента крепостное право стало незаконным, и стали ждать следующего указа — о вольности крестьянства, — отмечает исследователь Александр Горянин. — Ждать им пришлось 99 лет и один день».
Хотя, конечно, не у всех хватило передаваемого из поколения в поколение терпения. Через десять с небольшим лет огромные территории — Оренбуржье, Урал, Западную Сибирь, Среднее и Нижнее Поволжье — охватило восстание Пугачева.
Крестьяне не простили нарушения неписаного общественного договора. Такие странные «рабы». Из такой странной страны.
Богу было угодно наказать Россию через мое окаянство.
Емельян Пугачев. Из показаний на первом допросе
Бояре во главе с князем Мосальским входят в дом, где находятся вдова и взрослые дети Бориса Годунова. Народ слышит из дома женский визг, пытается вмешаться, но двери заперты.
«(Отворяются двери. Мосальский является на крыльце)
Мосальский: Народ! Мария Годунова и сын ее Федор отравили себя ядом. Мы видели их мертвые трупы. (Народ в ужасе молчит.) Что ж вы молчите? Кричите: да здравствует царь Димитрий Иванович!
Народ безмолвствует».
Пушкинское «народ безмолвствует» в «Борисе Годунове» используется и историками, и литературоведами как доказательство покорности и кротости народа, его безразличия ко всему.
Но молчат-то когда? Когда только что объявлен новый царь! Здесь крик народа просто обязателен, он входит в принятый сценарий политических игр.
Так французские дворяне, узнав о смерти короля, произносили принятую традицией формулу: «Король умер, да здравствует король!» Эта формула возглашалась на собраниях дворянства при больших скоплениях людей.
А. Головин «Портрет Ф. И. Шаляпина в роли Бориса Годунова». 1912 г.
Народ не одобрял ни этого, по сути, неплохого царя, ни тех, кто расправился с его семьей.
Слова «Да здравствует король!» полагалось подхватывать хором, обращая к будущему королю лица, простирая правые руки. Многие в таких случаях опускались на левое колено, в том числе и дамы — необходимая демонстрация лояльности. И попробовал бы дворянин не участвовать в подобном церемониале! Позвольте… Но ведь точно такое же действие и совершает народ в произведении А. С. Пушкина. Народ прекрасно понимает, что он делает, и логика его поведения была хорошо понятна во времена Пушкина, — это к нашему времени она подзабылась. Народ ДЕМОНСТРАТИВНО отказывается кричать свое «Да здравствует!» царю, которого сажают на престол бояре и князья… но которого народ не считает ИСТИННЫМ. Настанет день, и народ взбунтует, предельно ясно показывая, что он думает об узурпаторе. Пока он «всего лишь» молчит.
Восстание становится логическим продолжением нравственного осуждения — то есть «безмолвствования народа». Громовой выстрел из пушки пеплом Гришки Отрепьева, того самого, которого Мосальский велел величать государем Дмитрием Ивановичем, и есть прямое продолжение этого леденящего, мертвого молчания.
«Русский бунт, бессмысленный и беспощадный»
«Не приведи Бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный…» А. С. Пушкин, «Капитанская дочка», черновая редакция. Снова Пушкин! Все-таки он не даром «наше все». За последние двадцать лет эти слова цитировали столько, что они уже стали народной поговоркой.
И почему-то никому из тех, кто глубокомысленно повторяет эти строки, не приходит в голову вопрос: если русский бунт — бессмысленный и беспощадный, то бунт нерусский что — осмысленный и гуманный? Вы вообще представляете себе хорошо продуманный и бескровный бунт? Бунт, участники которого ласково улыбаются друг другу? А. С. Пушкин сурово относится к бунту. Не нравится он ему.
Отметим и это как особенность его собственного мировосприятия. И как часть мировоззрения россиян — мы ведь так нервно и с готовностью выслушали Пушкина и согласились: «Не приведи Бог…».
Не принимает наша душа бунта. Отметим это.
А чтобы сравнить «наши» бунты и бунты европейцев, посмотрим: а как в те же времена бунтовали в Европе?
Стоит бросить взгляд, и выясняется: в Европе и правда бунтовали совсем не так, как у нас. Уже восстания рабов в Римской империи — нечто не очень понятное для России и куда более жестокое.
Широко известно восстание Спартака 73 (или 74) — 71 годов до н. э. До 60 тысяч рабов участвовало в восстании, 40 тысяч из них погибли в сражениях и были истреблены победителями, 6 тысяч (!) рабов были распяты вдоль Аппиевой дороги и висели, пока их истлевшие и разложившиеся тела не попадали с крестов по частям.
В России известны восстания, сравнимые по масштабу с восстанием Спартака. До 40 тысяч человек вел за собой Степан Разин. До 60 тысяч было в армии Пугачева. Но большая часть из них дожила до конца восстания. Никогда ни Суворову, ни графу Панину не пришло бы в голову поставить вдоль Московской или Смоленской дороги 6 тысяч виселиц.
Собирая материал для своей «Истории пугачевского бунта», А. С. Пушкин и через 50 лет после казни Пугачева встречался со стариками, которые открыто рассказывали о своем участии в восстании. Римский историк не имел бы такой возможности.
III и IV века — это сплошное полыхание народных восстаний в Риме, в Сицилии, на Востоке. Общее число погибших историки называют разное. От «десятков тысяч» до «около миллиона».
И в Византийской империи плебс восставал не раз и не два. Наверное, это были восстания осмысленные и гуманные… Во время одного из них — «мятежа Ника» (побеждай!) в 532 году только в Константинополе погибло, по разным данным, от 30 до 300 тысяч человек. Из них несколько десятков тысяч император Юстиниан заманил на стадион, и попавших в ловушку людей перерезали поголовно, как баранов.
Жакериями назывались вообще всякие восстания крестьян, постоянно вспыхивавшие во время Столетней войны 1337–1453 годов. От пренебрежительной клички крестьянина Жака. Среди этих восстаний выделяется Большая жакерия 1358 года. Сначала парижане во главе с Этьеном Марселем, главой городского самоуправления и богатым сукноделом, восстали. Они выгнали наследника короля из Парижа, и двор обосновался по необходимости на севере Франции. Потом крестьяне остановили и разбили очередной королевский отряд, посланный грабить деревню. С невероятной скоростью вспыхнули восстания в Иль-де-Франсе, Пикардии, Нормандии, Фландрии. Стихийные восстания. Никто не возглавлял повстанцев. Крестьянский вождь Гильом Каль командовал только несколькими отрядами.
В конце концов феодальное войско двинулось на Париж.
В решающий момент горожане отошли за городские стены, а городская верхушка стала юлить перед дворянами, уверяя в своей невиновности, пока наконец не нашелся предатель, убивший вожака горожан Этьена Марселя. Париж открыл королю городские ворота.
Обращаю внимание — расправа над горожанами состоялась по тем нравам очень умеренная. Так часто поступали с повстанцами этого рода ДО Большой жакерии, также будут поступать с ними и ПОСЛЕ: феодалы все же считали горожан если не равными себе, то людьми, достойными применения к ним хоть каких-то законов.
