В этот период В. И. Ленин неформально руководил большевистской фракцией IV Государственной думы. При пересечении границы империи Ульянову грозил арест, поэтому роль «серого кардинала» фракции он исполнял то из Цюриха, то из Лондона.
В. И. Ленин.
Владимир Ильич ловко перефразировал Маркса, который, в свою очередь, позаимствовал звучную фразу у Астольфа де Кюстина. Так появился штамп «Россия — тюрьма народов».
Тем, кто рассуждает о «тюрьме народов», обычно невдомек, что впервые назвал Россию «тюрьмой» французский писатель и путешественник маркиз Астольф де Кюстин (1790–1857).
Книга Астольфа де Кюстина «Россия в 1839 году» впервые увидела свет в Париже. Из этого опуса российский читатель узнал много любопытного о своей стране. Оказалось, что «сколь ни необъятна эта империя, она не что иное, как тюрьма, ключ от которой хранится у императора».
Наша интеллигенция с упоением начала повторять почти готовые афоризмы: «Россия — тюрьма», «Император — тюремщик России». Не участвовать в легком интеллектуальном диссидентстве было, конечно же, очень неинтеллигентно. Благодаря частому повторению и постоянному цитированию, образ России как «тюрьмы» вошел в русский язык в качестве метафоры.
При этом де Кюстин вообще ничего не говорил о межнациональных отношениях. Тем более он не осуждал угнетения нерусских народов империи да, похоже, и ничего о таком положении не знал. Если учесть, что маркиз просто с упоением хватался за любую, даже самую незначительную возможность сказать о России хоть какую-нибудь гадость, это очень характерно. Если уж Кюстин ничего не сказал о национальной политике Российской империи, значит, действительно не нашел, к чему прицепиться.
А мужчина он был въедливый. Удивительно, но к самому русскому народу — в смысле к простонародью, маркиз относится очень неплохо.
Астольф де Кюстин.
«Вся Россия — тюрьма, — писал французский аристократ, — ключ от которой хранится у императора». Николай I, «как честный офицер», был столь потрясен неблагодарностью француза, что не нашел ничего лучшего, чем запретить его книги в России. Чем сильно добавил ему популярности в кругах отечественной интеллигенции.
«Национальное для общества, — не устает повторять он, — то же, что природное для местности; существуют первобытная краса, сила и безыскусность, которые ничто не может заменить». Может, и тут дело не столько в политике, сколько, скажем так, — в чисто физических характеристиках народа? То-то он с откровенным восторгом живописует именно ВНЕШНОСТЬ крестьян. Ни культуры, ни психологии, ни поведения — ничего этого, не зная русского языка, он не ведает. Но с удовольствием описывает «античные» профили крестьян, их мускулистые тела и «восточную негу» крестьянок.
Кюстину, как никому другому, удалось создать яркий и по-своему публицистически талантливый образ гигантской империи страха, — страны, где человек полностью беззащитен перед государственной машиной. «Российская империя, — пишет он, — это лагерная дисциплина вместо государственного устройства, это осадное положение, возведенное в ранг нормального состояния общества». Через всю книгу лейтмотивом проходит тема страха перед Сибирью, хотя, признается автор, «и сама Сибирь — та же Россия, только еще страшнее».
«В России, — говорит Кюстин, — я стал демократом».
После него про «Россию как громадную тюрьму» говорили и Герцен, и другие «борцы за народное дело». Примерно в тех же выражениях высказывался о России и русских и один из самых известных русофобов XIX века — господин Карл Маркс.
Вполне в духе Кюстина писал о русских Н. Г. Чернышевский: «Жалкая нация… Нация рабов, — снизу доверху, все сплошь рабы» (именно так правильно звучит эта цитата). Роман Чернышевского «Пролог» давно и безнадежно забыт. Но эту фразу о «рабах» вспоминают регулярно — хотя, как правило, неточно.
Вольно цитируя де Кюстина-Герцена-Маркса, Ленин был очень конкретен. Он говорил именно о национальной политике царизма, имея в виду угнетение нерусских народов в России.
По его мнению, тирания царизма по отношению к этим народам делает нерусских подданных все более революционными: «Запрещение чествования Шевченко было такой превосходной… мерой с точки зрения агитации против правительства, что лучшей агитации и представить себе нельзя… После этой меры миллионы… „обывателей“ стали превращаться в сознательных граждан и убеждаться в правильности того изречения, что Россия есть „тюрьма народов“».
И пошло! Про «тюрьму народов» большевики стали говорить не в переносном смысле слова. Вся дальнейшая национальная политика — это истовое рвение «освободить из этой тюрьмы заключенных», т. е. огромное количество национальных этносов.
Вернее, все национальные образования, от самых малочисленных. Причем обычно ценой одного, самого многочисленного этноса — русских.
Это были не просто слова. Подкладка у тезиса — самая кровавая. Тезис накладывался на терроризм сепаратистов. Летом 1905 года во главе боевой организации Польской социалистической партии встал Юзеф Пилсудский, и начался террор против представителей российской администрации. Было совершено покушение на варшавского генерал-губернатора, последовали убийства полицейских чинов. Журнал «Эксперт» писал, что еще перед русско-японской войной Пилсудский ездил в Токио с предложением сформировать польский легион для японской армии, организовать шпионскую службу и диверсионные отряды для взрыва мостов в Сибири. Взамен просил у японцев оружие, снаряжение, деньги и гарантии, что при заключении мирного договора с Россией Япония потребует предоставления Польше независимости.
В Финляндии сепаратистами был убит генерал-губернатор Бобриков.
В Закавказье при подстрекательстве «революционеров» кавказской национальности (это если кому не икается называть этим овеянным романтикой словом банальных бандитов, убийц и воров-«экспроприаторов», самый известный из которых впоследствии возьмет себе звучный «русский» партийный псевдоним — СТАЛИН) в начале войны состоялся ряд манифестаций с требованиями независимости от России.
На этом фото — еще не «отец народов» Сталин, а бандит-«экспроприатор» Джугашвили.
Все эти зерна дадут обильный урожай в 1917 году.
Ленин и большевики быстро поняли, какой громадный потенциал кроется в «национально-освободительном движении».
Уже в ходе Гражданской войны 1918–1922 годов они сумели блестяще разыграть крапленую национальную карту, искусственно стимулируя «центробежные силы», разогревая воображение местных национальных элит, всячески разжигая их стремление выйти из состава Российской империи и, соответственно, безраздельно завладеть властью и — ГЛАВНОЕ (!) — собственностью на «своих территориях».
Белые хотели восстановления империи и потому все время вступали в конфликт с новыми национальными государствами.
Даже если новые правительства стран, входивших в Российскую империю, предлагали им помощь, белые зачастую отказывались от совместных действий против большевиков.
Например, Маннергейм был готов силами финской армии нанести удар на красный Петроград. В случае успеха независимая Финляндия могла рассчитывать на то, что в будущем громадная Россия будет ее союзником. А могучий сосед-союзник был очень нужен этой небольшой стране. Иными словами, если белые, как сделал Ленин, тоже признают независимость Финляндии, Маннергейм готов сотрудничать с белой армией. Думаю, бывшему генералу царской армии Маннергейму наверняка было бы приятнее получить независимость из рук близких ему по духу, стилю жизни, образованию, кругу общения царских генералов Деникина и Колчака, чем от «дикарей-большевиков». Но увы… увы…
Честный офицер, но слишком прямолинейный, негибкий и потому, признаем, совершенно неэффективный политик Колчак на предложение Маннергейма отвечает крайне уклончиво.
По сути — отказ. Мол, давайте мы сначала разобьем большевиков, потом соберем Учредительное собрание, оно и решит вопрос о возможности (!) отделения Финляндии от России. Бывший министр иностранных дел Временного правительства Сазонов, находясь в это время в Париже, вообще запрещает Юденичу вести с Маннергеймом какие-либо переговоры о признании независимости.
А главнокомандующий белой армией Юга России генерал А. И. Деникин, всегда вежливый и толерантный, на этот раз всерьез заявляет: войдя в Москву, первым, конечно, он повесит Ленина и его сообщников, но вторыми-то непременно будут члены правительства независимой Финляндии.
