собою разумеющимся, что раз мужа нет дома, то женщина свободна искать себе замену [118].
Следствием всего этого, поясняет он, бывает бесконечное и сложное перераспределение имущества, ибо женщины, временно оставляя своих мужей ради другого, за обещание вернуться часто требуют в подарок вола (многие, отмечает он, приобретают целое стадо, прежде чем навсегда покинуть мужа); или, когда муж, имеющий множество жен, отправляется по делам, а на его место перебирается один из любовников жены, можно условиться, чтобы он вернулся пораньше, притворился, будто застал жену на месте преступления, и потребовал с прелюбодея хороший штраф (который позже можно будет поровну разделить с женой) [119].
Пастор, очевидно, был падок на самые абсурдные сенсации. И всё же тот, кому доводилось пожить в малагасийской деревне, знает, что комбинация всяческого рода магических знаний и любовной интриги может безмерно осложнить жизнь и служить неисчерпаемым источником настоящих византийских сплетен. По крайней мере, жизнь в этих общинах никогда не бывает скучной.
В особенности же несправедливо предположение, будто женщины народа бецимисарака были якобы заинтересованы в своем будущем муже лишь из-за его богатств. Несправедливо это даже в отношении иноземцев. Как замечает Доминик Буа [120], даже нищий вазаха мог встретить преданную подругу, и это демонстрирует, что в радушном приеме иностранцев получили отражение иные ценности – соображения престижа, гостеприимство. Я добавил бы еще – свободы. Выше я упоминал уже, что пираты прибывали с солидным экономическим капиталом, но практически без какого-либо капитала социального или культурного. Однако в перспективе потенциального союза это последнее обстоятельство имеет даже свои очевидные преимущества. Во-первых, пираты, подобно прочим иноземцам, прибывали без своих матерей или других родственников, которые стали бы путаться в дела жены; во-вторых, у них почти не было знаний, необходимых для жизни в обществе; они не знали даже языка, на котором говорило большинство людей вокруг. Подруг их это ставило в положение не просто посредниц, но и наставниц – правда, в классическом гендерном смысле. Поскольку подруги их не были (или больше не были) подростками, проживающими в домах отцов, им предоставлялась возможность на свой манер воссоздать местное общество, и это, наряду с основанием портовых городков, трансформацией сексуальных нравов и дальнейшим формированием при помощи пиратов из их детей нового аристократического класса, было именно то, что они смогли сделать.
Вероятно, единственный в своем роде поразительный пример подобных дерзких новаций происходит не с северо-востока, а с юго-востока – с территории старых королевств антемуру и антануси и потерпевшей неудачу французской колонии в Форт-Дофине. Читатель, конечно, не забыл, что последняя была в конце концов разрушена после того, как колонисты побросали (или по крайней мере понизили в статусе) своих малагасийских жен ввиду женитьбы на прибывших морем француженках.
В октябре 1697 году пиратский шлюп «Иоанн и Ребекка», спасаясь от бунта в Сент-Мари, потерпел крушение у Форт-Дофина; кучка выживших укрылась в руинах старого французского форта. Вскоре на разведку прибыла делегация представителей соседнего королевства, в том числе престарелая королева, которая в одном из пиратов – интенданте корабля Абрахаме Самюэле, ребенке-метисе плантатора с Мариники и его рабыни, признала своего давно пропавшего сына. За много лет до того, будучи замужем за французским колонистом, она родила ему сына, но двадцать три года назад, когда Форт-Дофин эвакуировали, он забрал мальчишку с собой. Родимые пятна убедили ее в том, что он и есть тот самый мальчик. Самюэлю хватило ума подыграть; а то, быть может, поначалу он и не вполне понимал, что происходит; так или иначе, благодаря махинациям своей матери, он был вскоре провозглашен королем антануси. В продолжении последующих десяти лет Самюэль правил под крылом матери, причем его повсюду сопровождала личная охрана из двадцати товарищей-пиратов. Среди прочего он сделал королевство оперативной базой для новых рейдов против кораблей работорговцев [121].
Мотивы королевы нам, конечно, неизвестны. Но их не так трудно разгадать. Областью племени антануси, или тануси, управляли люди зафираминиа – еще одна патриархальная группа внутренних чужаков, в среде которых женщины были существенно ограничены в самостоятельности. Объявляя сыном бестолкового инородца, вполне зависимого от нее в вопросах местной политики, и способствуя его возведению на пост верховного правителя, королева осуществила переворот, в результате которого, вопреки этим самым патриархальным ограничениям, фактически оказалась во главе королевства.
О противопоставлении военной мощи и сексуальной власти
Думаю, что всё, о чем говорилось выше, означало существование в то время на северо-востоке по меньшей мере двух различных сфер человеческой деятельности: с одной стороны, сферы влияния преимущественно мужчин, где правили бал различные мпандзаки и филохи, а женщины, как и крупный рогатый скот, были лишь пешками в героических играх, а с другой – вторая, нарождающаяся сфера магических, коммерческих и эротических приключений, в которой женщины были по меньшей мере наравне с мужчинами, а нередко даже имели и перевес. Поначалу пираты неизбежно оказались втянуты в первую сферу. Однако со временем роль женщин делалась всё более и более заметной.
Возможно, что решительный перелом обозначен мятежом 1697 года, в ходе которого пираты были близки к полному исчезновению. Записки капитана Джонсона могут в какой-то мере отражать, что происходило: фрагменты действительных историй вперемежку с предположениями и выдумками самого автора. Повествование о судьбе людей Эвери в его «Всеобщей истории», например, начинается достаточно точно.
…Туземцами Мадагаскара <…> правит бесчисленное количество мелких князьков, ведущих между собой постоянные войны. Пленников, взятых на войне, они превращают в рабов <…> Когда наши пираты поселились на берегу, эти князьки всячески искали их расположения. Пираты принимали сторону то одного, то другого. И всякий раз неизменно победу одерживал тот, на чьей стороне сражались пираты. Дело было в том, что туземцы никогда не видели огнестрельного оружия и не понимали, как оно действует [122].
Следствием это имело, поясняет он, то, что пираты обзавелись сералями, о которых упоминалось выше. Однако вскоре из-за необоснованной жестокости пиратов их малагасийские соседи пришли к заключению, что хлопот с ними больше, чем выгоды.
В конце концов, туземцы сговорились избавиться от этих убийц за одну ночь. А поскольку жили они теперь поодиночке, это было сделать легко, если бы не одна женщина. Жена или наложница одного из пиратов, узнав о заговоре, пробежала около двадцати миль за три часа, чтобы обо всём рассказать [123].
Далее этот нарратив опускается до чистой фантазии, однако поскольку нам известно, что автор намеренно мешает в одну кучу свидетельства, выбранные из допросов пиратов, отошедших от дел или пребывающих в заключении, и подслушанные в приморских или прибрежных тавернах байки со своими собственными измышлениями, и поскольку, как нам опять же известно, заранее
