Наконец, теперь мы можем обратиться к истории Рацимилаху и оценить ее в надлежащем контексте.
Как я уже отмечал, великая политическая мобилизация, в результате которой возникла Конфедерация бецимисарака, не была творением сыновей пиратов, большинство из которых на тот момент были детьми. Но не была она и творением самих пиратов в прямом смысле слова. Пираты однозначно жили в портовых городках и наблюдали за теми событиями, о которых идет речь; они не могли не быть заинтересованы в их результате; однако, если верить Мейёру, от участия в событиях они воздерживались [130]. Помимо Рацимилаху, главные роли в этом принадлежали, судя по всему, малагасийским мпандзакам и их сыновьям, сражающимся за доступ к портовым городкам, основанным в основном усилиями пиратов и их союзниц из числа женщин. В некоторой степени мобилизация была просто новым актом утверждения традиционных мужских достоинств – воинской доблести, ораторского мастерства в публичных выступлениях, способности воссоздавать предков посредством жертвенных ритуалов. В какой-то мере это был и политический эксперимент, в котором политические модели и принципы, заимствованные у пиратов и из иных иноземных источников, сливались с существующими политическими традициями побережья с целью создать нечто отличное от того, что было прежде.
Рассматривая всё это как эксперимент времени, предществующего эпохе Просвещения, я, конечно, занимаю намеренно провокационную позицию. Но мне кажется, что провокация здесь вполне уместна. Самостоятельный политический эксперимент, осуществленный малагасийскими ораторами, является историческим феноменом того рода, что, если он на самом деле имел место, современная историография менее всего в состоянии его проанализировать или даже просто признать.
Исследование Роберта Кабáна о Конфедерации бецимисарака, в котором она рассматривалась как способ сохранения режима воспроизводства «линиджной системы» от наступающей «системы торговли», было опубликовано в 1977 году и может считаться наивысшим достижением определенного, в широком смысле марксистского направления анализа [131]. Оно восходит к тому периоду, когда Республика Мадагаскар, как и многие другие постколониальные страны, сама экспериментировала с государственным социализмом. С тех пор и общая политическая ситуация, и основное внимание исторического анализа, и его терминология изменились. В эпоху глобализации и становления бюрократических структур планетарного масштаба, во имя глобального рынка поощряющих интересы всё более узкой экономической элиты, наблюдается расцвет стиля исторического повествования, сосредоточенного прежде всего на международной торговле, далее на «местных элитах» как основной (или даже единственной) движущей силе истории. Хотя, конечно, существуют превосходные исторические труды о Мадагаскаре, которые существенно отклоняются от этого подхода [132], но по большей части все, кто писал о пиратах [133], следуют этой модели. Иноземные торговцы сотрудничают или конфликтуют с местными элитами. Предполагается, что во всех важных отношениях это одни и те же «элиты»; в крайнем случае среди них могут выделяться «политические элиты» и «магико-религиозные специалисты», но главным образом это предположение сводится к тому, что элиты в любом случае должны существовать, что элиты заняты прежде всего накоплением богатств и власти, и если их и можно дифференцировать, то лишь по тому, насколько много власти и богатства им удалось в итоге аккумулировать. При всём этом народные движения, равно как и интеллектуальные течения (все, помимо «западных») – космология, ценности, понятия – почти всегда вычеркиваются из общей картины: первые полностью, вторые же в лучшем случае представляются маскарадными костюмами труппы актеров, которые, какими бы яркими личностями они ни были, обречены обсессивно-компульсивно разыгрывать одну и ту же пьесу [134].
Вот как один современный историк обобщил значение войн, которые обеспечили расцвет Конфедерации бецимисарака.
Несмотря на тот факт, что в ходе войны было захвачено значительное количество пленников, после окончания военных действий бецимисарака еще долго не удавалось нажиться на их продаже. До 1724 года порты восточного побережья фактически оставались отрезаны от колониальных рынков: суда работорговцев если вообще заходили сюда, то редко. Несколько торговых судов на рубеже столетий было потеряно в результате столкновений с пиратами, так что в последующие годы работорговцы избегали этого региона <…> В продолжение первой половины восемнадцатого века большая часть населения восточного побережья по-прежнему проживала в селениях, в основном автономных. Археологические исследования показывают, что изменения в традициях керамического производства были незначительны, а свидетельства торговли, социальной дифференциации или сколь-нибудь развитой иерархии в поселениях отсутсвуют. Даже если эти находки подтверждают предположение, что господствующий режим возник здесь скорее в результате усилий отдельной харизматической личности, чем благодаря постепенным структурным изменениям, Рацимилаху никогда не признавал божественной природы и абсолютной власти монарха, как это практиковалось у сакалава. Бецимисарака оставались скорее союзом независимых общин с филохани во главе, чем единым королевством [135].
Мейёр предполагал, что Рацимилаху внимательно следил за тем, чтобы как можно больше пленных вернулось в свои семьи, он исходил из скрытой – а на самом деле даже не столь уж скрытой – предпосылки, что любой, кто имел возможность отправлять людей за океан, обрекая их тем самым на рабство, нищету и смерть, непременно делал это: по крайней мере, если был вполне уверен, что это позволит ему приобрести глиняную посуду лучшего качества. Можно предположить, что сам автор, давая такое описание, предпочитал, как и многие другие, жить в обществе, членов которого не продавали в рабство, а отдельными группами не управлял единолично некий обладающий абсолютной властью индивид. Подобная формулировка, на первый взгляд нейтральная, в действительности служит по сути единственным возможным способом рассматривать ситуацию, когда группа людей на общем собрании придумывает, как отбиться от
