опальчивыми, без суда и без вины никого не казнить и о всяких делах размышлять с боярами и думными людьми, а без их ведома никаких дел не делати. Только современный ему Алексей Михайлович не давал на себя никакого письма, и потому пишется самодержцем и правит государство по своей воле. «А отец его блаженной памяти царь Михаил Феодорович хотя самодержцем писался, однако без боярского совету не мог делати ничего». (Гл. VIII, п. 4.) Это положительное свидетельство для нас имеет несомненную важность; ибо Котошихин, вращавшийся в служебной московской сфере, имел полную возможность знать не только характер Михайлова царствования, но и обстоятельства его избрания от тех стариков, которые еще помнили Смутное время.
Наконец, третье русское известие принадлежит историку Татищеву. Он прямо утверждает, что избрание Михаила Феодоровича сопровождалось такой же записью, какая была взята с Василия Шуйского. (Сборник «Утро», изд. Погодиным. 1859. стр. 373.) Татищев жил в первой половине XVIII века, и в его время в Москве еще живы были предания о начале династии Романовых. Как историк и вообще человек любознательный, он мог не только собирать предания, но и видеть, относящиеся к данному вопросу, те документы, которые до нас не дошли, а в его время еще сохранялись. Мале того, можем предположить, что Татищев особенно интересовался этим вопросом: в 1730 году он написал записку в защиту Самодержавной власти, по поводу известной попытки членов Верховного Тайного Совета ограничить самодержавие при воцарении Анны Ивановны, и в этой-то записке он кстати упоминает о прежних подобных попытках, т. е. при воцарении Василия Шуйского и Михаила Феодоровича. В 1724 — 25 годах Татищев был в Стокгольме и там мог познакомиться со Страленбергом. (Н. Попова «В. Н. Татищев и его время» М., 1861). Поэтому есть предположение, впрочем, выраженное слегка, что сам Страленберг мог получить свои сведения об условиях Михайлова избрания именно от Татищева, и что Татищев мог быть тем лицом, которое‘читало помянутое выше письмо митрополита Филарета к Ф. И. Шереметеву и сообщило его содержание Стра-ленбергу. (А. И. Маркевич. «Избр. на ц. Мих. Феод. Ром.». Ж. М. Н. Пр. 1891. Октябрь.)
Итак, выключив те указания, которые пользовались собственно Страленбергом, мы получаем 4 независимых друг от друга свидетельства о Михайловой ограничительной записи. Если даже сделаем натяжку и сблизим Страленберга с Татищевым, то все-таки имеем три вполне достоверные и компетентные свидетельства, или современные событию, или близкие к нему по времени. Поэтому историк не вправе отвергнуть известий об ограничительных условиях, и тем более, что они совершенно согласуются с ходом дела и обстоятельствами той эпохи. Самый характер Михайлова царствования также их подтверждает. Несомненно, что самодержавие было восстановлено постепенно, преимущественно трудами и государственными способностями патриарха Филарета Никитича, который, воротясь из плена, сделался настоящим руководителем государственных дел. Впрочем и восстановить его было не особенно трудно; ибо на его стороне была такая могущественная сила, как народное сочувствие; а боярские стремления в этом случае не находили себе никакой прочной опоры.
Против ограничительных условий встречается такое возражение: если бы они существовали, то почему же в известном избирательном акте, подписанном членами Собора 1613 года, нет об них никакого помину, и вообще нет на них никаких указаний в официальных актах той эпохи? На эти вопросы я позволю себе дать следующий ответ:
Ограничительная запись, по всей вероятности, была актом, который предложен Михаилу собственно от Боярской Думы, помимо Великой Земской Думы. Следовательно, это акт отдельный, так сказать, сепаратный, специально боярский. Если мы станем на эту точку зрения, то нам тогда понятно, почему в Соборной грамоте об избрании о таком акте не упоминается и почему он бесследно исчез из официальных актов того времени. Разумеется, при восстановлении самодержавия совсем не в интересах правительства было заботиться о сохранении такого акта и официальных о нем упоминаний. Наоборот, в его интересах было совсем противное. В 1730 году при аналогичном явлении, когда высшие сановники вздумали связать Анну Ивановну ограничительными условиями, а дворянство возвратило ей самодержавие, императрица велела торжественно разорвать ограничительный акт, уже ею подписанный. (Подробности см. у Д. А. Корсакова «Воцарение императрицы Анны Иоанновны». Казань, 1880.) При Михаиле Феодоровиче и Алексее Михайловиче не представлялось случая рвать торжественно подобную грамоту; она просто уничтожилась, когда потеряла свое значение.
Поверхностные наблюдатели тех маневров, которые были употреблены на Соборе сторонниками Михаила, могут придти к заключению, что избрание его удалось главным образом вследствие искусно веденных происков и ловкой интриги, подкупов, заманчивых обещаний и т. п. Такое заключение было бы в высшей степени несправедливо, смотря со строго исторической точки зрения. А между тем подобные мнения действительно встречаются, и конечно преимущественно между нерусскими писателями, плохо понимающими русский народ и русскую жизнь или мало знакомыми с требованиями усовершенствованной исторической критики. Так один из проживающих в Германии балтийских русофобов, г. Эрвин Бауер в авторитетном историческом журнале Зибеля (Historische Zeitschrift за 1886 год. Erstes Heft) поместил об избрании Михаила довольно большую статью. В этой статье, опираясь главным образом на известия того же неприязненного России Страленберга, он идет далее и прямо проводит тот взгляд, что Михаил был избран только благодаря искусной интриге, благодаря своей юности и незначительности, и наконец благодаря шумной поддержке дикой солдатчины и казачины! (36)
Любопытно, что уже наиболее наблюдательные из русских современников Смуты связывали ее с тиранством Ивана Грозного и усматривали в его деяниях главную ее причину. Так дьяк Тимофеев в первой главе своего «Временника» с горечью вспоминает разделение государства на земщину и опричнину («всю землю державы своея яко секирою на полы раз-сече»), изобретение потешного государя (Симеона Бекбулатовича), истребление бояр, пристрастие к чужеземным врачам, убиение сына и пр. «Сим смятелюди вся… земли всей велик раскол сотвори… сим разделением, мню, нынешнея всея земли розгласи»; яко прообразуя оттуду до зде: сам тогда на ню руку не благословля наложи, даже оно и доныне неутвержденным от грех колеблемо». (Рус. Ист. Библ. XIII. 271.)
Что касается самых разнообразных и невероятных слухов, которым было подвержено население областей в Смутную эпоху, наглядный пример тому представляет следующее сообщение в «Путешествии» Фомы Смита. Весной 1605 года, возвращаясь в Англию, посол в Ярославле получил известие о внезапной кончине Бориса Годунова, и это обстоятельство несколько замедлило его путешествие. В Вологде местные власти, по приказу из Москвы, относились к посольству с большой предупредительностью, и, когда они снаряжали удобные ладьи для речного плавания посла до Архангельска, то в населении распространился слух, что в посольской свите находится царевич Федор Борисович, переодетый в английское платье и намеревающийся уехать в Англию. (65 стр. рус.
