Как это случилось, и сам не пойму. Остановил я танк и сразу уснул. Экипаж, конечно, тоже мгновенно уснул. Спим. Разбудила меня тишина. Стал вертеть перископ, пыль осела, появилась видимость.
Смотрю, впереди в метрах 100—150 стоит «тигр». Спит. Справа — ещё один, тоже спит. Повернул перископ — везде танки, свои и немецкие, и не разобрать, какие из них живые, а какие мёртвые. Толкнул командира, смотри, мол, два «тигра» стоят, живые. Тот приказал башню разворачивать вручную, чтобы ни звука, и бить по задам. По команде выстрелили, оба тигра сразу загорелись, и вокруг сразу такое началось! Всё зашевелилось, завизжало, загудело, заскрежетало, и снова поднялась пыль, и снова всё покрыла темень. Но мы успели проскочить километра два, взяли Прохоровку, разбили немецкие тылы, покрошили там всё. Видя это, танкисты из немецких машин побросали их и стали убегать.
К часам трём пополудни 12 июля стрельба стала стихать и вскоре закончилась. Стали подсчитывать потери. В нашем полку осталось только три танка, да и те избиты, с повреждениями. Нашему экипажу повезло — все живы.
Из 10—15 полков тяжёлых танков КВ-1C собрали только один полк. 18 июля весь колёсный парк погрузили на эшелон, и мы поехали в Костырёво, под Москву, на новое формирование.
Потом бросили нас под Невель и Великие Луки. Там мы немцев так зажали, что им пришлось отдать Ржев. Затем — Ленинградский фронт, Карельский перешеек, освобождение Выборга, разгром Финляндии. Потом станция Тапа в Эстонии, Латвия, освобождение Риги. Бои под Кёнигсбергом, марши с боем вдоль Балтийского побережья на Берлин. Не доходя немного до Берлина, нашу танковую группу повернули на Чехословакию, на Прагу. Это было где-то 28 апреля 1945 года. Марш был трудным, через горы, но Прагу, считай, взяли без выстрела.
9 мая — Победа, а мы всё немцев гоним. Пальба от радости из всех видов оружия. 12 мая приказ: разгромить большую группу немцев, прорывающихся на бронетехнике к американцам через ущелье. Рассредоточились по краям ущелья уже 18 мая. На рассвете приняли бой с эсэсовцами и офицерами, удиравшими на танках, бронетранспортёрах. Мы потеряли 8 танков, но тут налетели наши ИЛ-2, и никто к американцам не попал. Сдавались в плен организованно, под командованием своих старших».
***
Война окончилась не 9 мая, а 18-го. Иван Камшилин окончил её майором технической службы. В 1965 году он демобилизовался, попросился в Калинин, поскольку сам родом из Селижарова. Получил на свою семью жильё, сейчас у него трое сыновей, восемь внуков, правнучка. До выхода на пенсию работал старшим мастером в автопредприятии междугородных перевозок. Супруга Лидия Фёдоровна воевала на Ленинградском фронте телефонисткой связи. Вот кто остановил фашизм — простые наши люди.
Давно это было. А как будто вчера
Живёт в Твери коренной её житель Лев Николаевич Никольский, 14-летним подростком вместе с семьей проживший время оккупации с октября по декабрь 1941 года в Калинине. Вот часть его воспоминаний об этих драматических днях.
К осени фронт приближался к городу хоть и медленно, но неумолимо. Ни шатко ни валко продолжалась эвакуация предприятий, ей подлежала и ткацкая «Ворошиловка» (ныне в составе хлопчатобумажного комбината). Моя матушка металась в растерянности, но всё же остановилась на решении уходить вместе с сестрой Шурой, то есть с «Ворошиловкой». И вот в ясный и тёплый октябрьский день, в воскресенье 12 октября 1941 года, мы с матушкой отправились на Переволоку (ныне — в районе Пролетарки) к тёте Шуре, чтобы обсудить детали эвакуации. Мы с Валерием решили не мешать взрослым разговорам, поболтались на берегу Волги, побывали во всех местных щелях и прочих дерево-земляных укрытиях. Скоро это нам надоело, и кому-то из нас пришла дерзкая мысль: смотаться в город в кино. Решено — сделано. Мы добрались до «Эрмитажа» (на месте магазина «Техническая книга» на Тверском проспекте) и купили билеты на сеанс в 15 или 16 часов. Зрителей в зале было не очень много. Не успел завершиться показ какого-то учебного фильма на военную тематику, как включили свет и всем было предложено быстро освободить помещение и укрыться кому как удастся, ибо в городе объявлена воздушная тревога. Когда мы оказались на улице, послышалась стрельба — строчили зенитные пулемёты (счетверённые «максимы»), установленные на крышах некоторых зданий, на ротондах «Звезды» и на четырёх деревянных вышках, построенных возле волжского моста. Мы с Валерием побежали под берег Волги в торец Кооперативного переулка (ныне Тверской проспект), где теперь новый мост. К суетливому треску пулеметов присоединились выстрелы пушек, а потом послышались и разрывы бомб. В разрыве облаков на фоне голубого неба промелькнул зловещий силуэт «Хейнкеля-111». Ниже облаков мы самолётов не видели, потому и непонятно, для чего была нужна эта бесполезная пулеметная трескотня.
Нужно было немедленно добираться домой в Заволжье: мы ведь ушли, не сказав матерям, куда. Когда мы вышли к «Звезде», я взглянул вдоль Свободного переулка и увидел вдали на небе несколько небольших одномоторных самолётов. Они мчались прямо на нас. «Ура, — закричал я, — вот и наши истребители!» Но едва я успел так бурно выразить свою радость, как эти маленькие самолётики вдруг опустили свои носы и, пикируя, обрушили вниз множество чёрных предметов — малокалиберных бомб. Вновь затрещали пулемёты, загрохотали взрывы, и мы укрылись в горсаду. Когда я пришел домой, было уже совсем темно. Только за Тверцой пылало огромное розовое зарево. Электричества не было, трамваи не ходили, радио молчало. Город был парализован. Взрывы и стрельба продолжали изредка нарушать страшное затишье. Я не знал, что с матерью и где она, да и отец тоже. Утром 13-го пришёл отец. Он был крайне возбуждён и сказал, что руководство и начальство сбежало из города, фабрика горит, а по улицам тянутся вереницы горожан — жители покидают обречённый, смертельно раненый город.
Несколько позже появился на пороге нашего дома Иван Иванович Михеев, матушкин «дяденька» по отцу. Он был предельно рассеян и расстроен, а во время завтрака даже плакал. Завтракали при свете керосиновой лампы. Иван Михеев, будучи членом партии, да ещё с дореволюционным стажем, сказал, что у него есть только один выход: пробираться куда-нибудь на восток. Иван Иванович, тепло попрощавшись и ещё раз всплакнув, ушёл в неизвестность. Лишь потом стало известно, что от немцев из Калинина он ушел, но «попал в лапы» к своим в Рыбинске и в 1942 году умер в тюрьме в Ярославле.
После завтрака я решил посмотреть, что делается в городе, хотя огромный столб густого чёрного дыма в Затьмачье был виден и из нашего двора, ибо дым этот исчезал где-то за облаками. Наша Верховская (ныне ул. Горького) была совершенно безлюдна, будто вымерла.
Была безлюдна и набережная. С берега Волги посмотрел, как горела швейная фабрика. Вернее, она не горела, ибо не видно было пламени, но как-то мощно тлела, источая чёрный дым сразу со всей своей территории.
На следующее утро, 14-го, когда было уже совсем светло, я выбрался из мрака убежища на свет Божий и увидел на улице Некрасова, совсем рядом, но по ту сторону реденького забора, мужчину и женщину. Мужчина нёс что-то на плече в мешке, а женщина в руках несла несколько крупных рыбин. Присмотревшись, я понял, что у неё в руках была презренная в те годы треска. Я не придал этому никакого значения и привычным путём по переулку Никитина пошёл к Волге — посмотреть, что делается в ближайшей округе. В переулке близ набережной я заметил несколько оживлённых человек, а подойдя поближе, увидел позорное зрелище: двери продсклада красноармейской столовой были взломаны, и внутри помещения суетились, словно обезумевшие, люди. Одни распихивали по карманам соль, другие высыпали из мешков прямо на пол излишки муки и крупы, убедившись, что не в состоянии утащить целый мешок, иные что-то разливали и переливали. Дикое безумие увлекло и меня. Где-то в тёмном углу мне подвернулись под руки небольшое ведро и солдатский котелок. Кто-то помог мне прямо из бочки налить полведра подсолнечного масла, а в котелок я сам нагрёб прямо с пола пшённой крупы и притащил всё домой. Но что-то помешало мне сразу известить об этом родителей... У нас в доме была хрюшка.
Отец, ничего не подозревая, из первого попавшегося ведра вылил в её корм не воду, а масло. Так чужое не пошло впрок ни нам, ни хрюшке, которая это есть отказалась.
Стрельба в городе усиливалась, то приближаясь к нам, то удалялась. Утром 15-го, когда я вышел из укрытия, было вокруг всё бело — ночью выпал снег, но с тёмного, затянутого сплошными низкими облаками неба моросил мерзкий дождичек. Стрельбы не было, но холодный и сырой воздух был наполнен каким-то отвратительным металлическим лязгом. Я отправился на разведку. Дойдя по переулку до Верховской, увидел, как через нашу улицу проходили незнакомые по цвету и очертанию танки, двигавшиеся по бывшему Тюремному переулку в сторону Волги, к вагонзаводу. В колонне были не только танки и броневики, но и мотоциклисты с пулемётами на колясках, и пехота на автомобилях. Никто не двигался пешим ходом. Все были в касках и грязно-зелёных плащах из непромокаемого материала, немного напоминавшего плотную клеёнку.
