Ясный месяц идет по небу над Волховом, заглянул в окно и спрятался в тучку, зарделся и снова из тучки поглядывает с завистью на терем высокий.
И хлынули чьи-то горькие слезы, всхлипнули чьи-то тихие жалобы…
Поднялось прозорье 36, красное солнце выкатилось из-за Болотова поля, сыплет лучи в красное теремное окно. Лежит на кровати девица… спит, красная, зарей разрумянилась, грудь волною колышется.
Дал бы бог кому в жизни все радости, наделил бы кого золотыми горами, умом и разумом, честью и славою, — все бы отдал он за красную девицу; а кто видел ее, тот смотри в глаза солнцу, не бойся, нет ничего на небе, только черное пятно катится от востока к западу.
А кто слышал ее сладкие речи, тот запоем пил пьяный мед, голова кружится, а земля под ним ходуном идет.
Встала утренняя заря, пробудилась и красная девица, вздохнула и задумалась.
А Князь Владимир ждет в стольной палате гостя своего.
Выходит гость, весь в доспехи окован, решетка шлемная опущена; велит он приспешнику седлать коня своего.
— Прощай, — говорит, — прощай Князь Владимир, угостил ты меня! долго не забуду твоего хмельного вина! упоил ты меня горьким стыдом да раскаяньем!
— Останься! — молит его Владимир. — Смилят ли тебя мои речи и просьбы.
Царь-Царевич! Царь-Царевич не внимает Владимиру.
Целует своего любовного, белого коня в ясные очи, вскочил на него и помчался перегонять ветры в чистом поле. Скачет приспешник за ним.
В чистом поле приподнял Царь-Царевич решетку шлемную, глубоко вздохнул; а слезы, как быстрина речная, текут из его очей.
Искра запала в кудель, а горе на душу.
Задует ли искру, потушит ли горе слезами!
Едет Царь-Царевич от Новгорода в Восточные земли.
Тихо едет.
Едет и Светославич от Киева на восход солнца.
Быстро скачет.
Грустно Светославичу расставаться с родной лужайкой, а грустнее того с соседом красным теремом, в котором живет ненаглядная девица.
Глубоко вздохнул Светославич, когда очутился перед ним, захрапел, заржал конь вороной, на седле парчовая подушка пуховая, сбруя гремучая, бахромчатая.
Вскочил Светославич на коня.
— Ну! — говорит. — Куда путь держать?
Откуда ни возьмись, завился перед ним черный пес мохнатый, заластился, хвостом замотал, путь ему кажет.
Бежит пес правым берегом Днепра, едет за ним Светославич; всперенный конь чуть до земли дотрагивается.
Не останавливается он ни в селах, ни в городах, ни на становищах, ни на виталищах 37; не дивится он ничему, что дивее дива для простой чади, — у него одно в голове: красная дева да череп отцовский. Не дивится он и тому, что все люди городские и сельские, прохожие, проезжие и встречные, кланяются ему как знакомому.
На перевозе в пояс кланяются ему перевощики.
— Куда изволишь путь держать, милостивец наш? Один-одинехонек, только с любовным псом своим; одному за Днепр не дорога бы, леса полны разбоя: аль жизнь тебе принаскучила?
— Ага! — отвечает юноша, не внимая речам перевощиков; и едет далее.
— То так! — говорят про себя перевощики. — Одурел, ни слова не молвит… Уж не жена ли прогнала на торг в Белую вежу?.. ох гостница неусытная, купница бесовская!
Выбирается Светославич на Муравский шлях 38, несется левым берегом Днепра, частым бором. Не останавливают его песнивые птицы, различными голосами возглашающие песни красные, ни косы, ни иволги, ни сковранцы, ни щуры, ни жланы, ни сои радужные, ни соловьи многогласные.
Только люди скучают ему.
— Хэ, кум! кудысе-тко?.. Стой! аль в Торг?
— Эгэ! — отвечает юноша.
— Милуй тебя боже! путь добрый!
Светославич проедет.
«Провались ты, не кум — пес неласковый! — шепчет при себя встречный. — Купил кожух новый, зазнался!»
Подъедет Светославич к селу, скачет мимо хоровода, мимо кружала с брагой и лавок, уставленных коробками с кисличками, орехами, репой и пряным печеньем.
Вся деревня уставит на него глаза, хороводы остановятся, песни замолкнут, старцы привстанут с залавок, малые дети утрут нос кулаком, и все поклонятся ему в пояс; а красные девицы перешептываются:
— Боярич наш в путь собрался!
— Сам-один, а лишь с мурым псом!
— То, верно, ловы деять?
— А какой на нем кунтуш узорчатый, шелковой, золот пояс стан перепоясал, червонные сапоги тороченые, у бедра сабля стучит!.. а какой доброликой, румяной, кудри словно кудель крученая!
— Здравствуй, Господин Боярин! — восклицает вся деревня.
А между тем Тиун сельский и старосты заставили уже ему собою путь, кланяются, умоляют, упрашивают на Валявицу посмотреть, хороводы зобачить, песен послушать, прикушать браги и меду.
Не слушает их Светославич, воротит коня в сторону, объезжает толпу.
— Что немилостив к нам, Государь, не изволишь нашего хлеба-соли откушать? — продолжает Тиун. — Аль прогневался на нас, родной отец?
— Ого! — отвечает юноша и, стиснув коня, проносится сквозь толпу, давит людей, скачет далее.
— Ох, люди, не добро! быть беде! — говорят селяне, и праздник умолкает, все расходятся по домам, ждут немилости Боярской.
Едет Светославич далее, частым лесом; едут навстречу ему люди конные, вооруженные, красные плащи развеваются, скуфья набекрень.
— Что, Якун, едут?
— Ага! — отвечает им Светославич.
— А ты куда? или что сгубил?
— Эгэ! — отвечает Светославич.
— Ну, ворочайся спешно, а мы засядем в дубраве.
Таким образом Светославич ехал и встречал везде знакомых. То принимали его за слугу хоромного, едущего сбирать по волости скот и почеревые 39 деньги в пользу Божницы; то за мужа взбранного 40 Княжеского, и просили защитить десное 41; то за балия, вещуна, чаровника или волхва, и молили его отговорить влающихся42.
Сердится Светославич на людей; досадны, несносны ему люди.
Вот проехал он уже речку Большой Тор что течет из гор Святых да впадает в Дон-реку. Вот на речке на Тернавке проезжает мимо каменного болвана, которому все прохожие и проезжие кладут доездные памяти 43.
— Стой! — говорит ему вещун молебницы придорожной. — Клади поклон, клади память Божичу Туру-путеводителю. Без того не будет тебе пути.
— Нет у меня ничего! — отвечает юноша.
— Нет ничего! вынь из главы твоей волос и спали в жертву Божичу.
— Нет тебе ни волоса! — говорит Светославич и едет далее.
— Ну, не будет тебе пути! — кричит ему вслед вещун.
Вот подъехал юноша к реке Самаре, перед перевозом, по обе стороны пути, стоят великие каменные болваны, курятся перед ними Обеты.
— Стой! — говорят ему вещуны у перевоза. — Положи память Госпоже да Фрее!
— Нет у меня памяти, — отвечает им сердито Светославич.
— Морочишь!.. есть на тебе кожух золотой, скинь кожух!.. плащ, лаженный золотом и серебром… клади!.. Госпожа даст тебе путь и честь, а Фрея любовь к тебе положит на сердце дев красных.
— Сам ты Фрея! — произносит сердито Светославич, вырвавшись из толпы жрецов и перевощиков, окруживших его.
Мохнатый пес плывет чрез реку Самару. Светославич вслед за ним.
Клянут его жрецы, приподнимаясь с земли.
Быстро несется он чрез мирные поля. Поет оратай веселую песню; не рогатыми волами, не конем орет он землю: орет он парой Литвинов, подгоняет Литвинов длинной хворостиной.
Пронесся Светославич чрез широкие степи, скачет глубокою долиной под навесом частых дерев; вдруг слышит… навстречу ему конский скок… в глубине долины, по извилистой дороге пыль взвивается… нет-нет и вдруг вопль женщины… Приостановился Светославич, а из-за поворота дороги прямо на него мчится всадник, налетел, конь встал как вкопанный, загородил ему путь Светославич.
Вопль женщины повторился; она лежала поперек седла, перед всадником, обхваченная левою его рукою и окутанная в красную полость, перекинутую через плечо.
Внезапно остановленный, едва усидел он на седле, грозно окинул глазами Светославича, под которым черный конь фыркал, взрывал копытом землю, вскидывал голову, звучал цепями узды.
— Дорогу, Витязь! — вскричал встречный всадник.
— Спаси! спаси меня! — раздался голос женщины.
— Дорогу! — повторил всадник. — Или меряй силы!
— Эгэ! — произнес равнодушно юноша, кивнув головой и не двигаясь с места.
