Внешняя политика правительства рады выразилась в том, что оно (по малонарядному выражению меморандума социал-революционеров) было «лакеем германской реакции»; сепаратисты выразили барону Мумму готовность «отказаться от своей социальной программы, лишь бы получить согласие Германии на их пребывание у власти». Такое же отсутствие достоинства проявило правительство рады по отношению к французам: «В декларации, представленной французскому командующему в Одессе весной 1919 года за подписью Петлюры и Директории, это учреждение согласилось передать в руки французского генерала контроль над внутренней и внешней политикой Украины, заведование финансами, путями сообщения и вообще всеми отраслями управления и экономической жизни страны». Их политика «не что иное, как беспрерывная измена интересам широких масс населения». Само собой, что в обращениях к Конференции мира они являлись в личине ретивых защитников всей фразеологии современного демократического катехизиса.
«Каков же социальный фундамент сепаратизма и на какой класс опирается ныне Директория? — спрашивает тот же меморандум социал-революционеров и отвечает: — Прежде всего, она опирается не на рабочего. Ибо рабочий класс населения на Украине почти сплошь русский и является решительным противником украинского сепаратизма. Сепаратисты принуждены были признать, что в городских управлениях они могли добиться только меньшинства и что в больших промышленных центрах они составляют лишь ничтожное меньшинство… Они ссылаются на крестьянство. Крестьянство на Украине и крестьянство в остальной России объединено исторической общностью интересов, экономической связью, тождеством цивилизации и единством религии». В некоторые моменты крестьяне «присоединялись к сепаратистам, но только в силу того, что последние скрывали свой воинствующий национализм под маской требований земельной реформы совместно со всей русской демократией. Как только суть их национализма вполне обнажилась, крестьянство от них отвернулось и сепаратисты потеряли все свое влияние». Если теперь, после революции, среди крестьян Полтавской губернии слышатся враждебные отзывы о великороссах, то это лишь потому, что они, местные помещики и крестьяне, желают сохранить захваченные у них земли; пропаганда уверяет их, что, если восстановится единая Россия, помещики вернутся.
«Мысль создания независимого украинского государства исповедует только меньшинство прирожденного населения Украины. Ядро этой группы состоит из горсти интеллигентов, мелких торговцев, промышленников и чиновников, для которых перспектива превращения Украины в независимое государство сопряжена с выгодами власти, даже если оно будет основано ценой националистической диктатуры привилегированных классов».
Итак, мнение социал-революционеров вполне совпадает с высказанным нами на первых страницах. Украинского сепаратизма как народного движения не существует, есть только работа политической партии из среды интеллигенции и преимущественно полуинтеллигенции; работа эта, большей частью своекорыстная, крайне обострилась под влиянием нездоровой революционной атмосферы и воздействием Австро-Германии и… сюзников.
Существование так называемой украинской армии и наличие в распоряжении украинофилов больших денежных средств не противоречат этому выводу.
Украинские части пополняются добровольцами; хорошее содержание (300 рублей в месяц, 5 рублей суточных в походе и 20 в бою) составляет немалую приманку. Попытки произвести мобилизацию ни к чему не привели. В 1919 году был приказ Петлюры, говоривший, что украинские офицеры ненадежны, ибо почти поголовно стоят за объединение с Россией, и что необходимы офицеры-немцы. Называть такую армию национальной вряд ли логично. В смысле организации она тоже мало похожа на армию; некоторые части правильнее называть бандами; грабеж, избиение евреев вошли в обычай.[118] Наличная численность ее много ниже той, о которой сообщается из украинофильских источников. К середине июля 1919 года в армии состояло не более 12 000 штыков приблизительно при 130 орудиях. В том же июле она была усилена частями галицкой армии, перешедшими через бывшую австрийскую границу в числе 25 000 штыков. Это лучшие части украинцев: они сформированы по мобилизации для борьбы с поляками и состоят из прежних солдат австрийской армии; большинство офицеров, в особенности в штабах, австрийцы и немцы. Как известно, эти части (без офицеров австро-германских) перешли на сторону генерала Деникина. Украинофилы ссылаются на банды Махно как на проявление украинского патриотизма. Но это мистификация. Что Махно получал деньги и от петлюровцев, и от большевиков, чтобы буйствовать в тылу Деникина, это вполне вероятно; но появление его шаек вызвано не националистическими побуждениями — оно порождено страданием, войной, разорением, безработицей, голодом и развалом государства. Теперешний лозунг махновцев — «Власть царю, земля народу». Это звучит не по-украински, а уж совсем по-всероссийски.
При Скоропадском был накоплен фонд от вывоза в Германию части тех 60 миллионов пудов хлеба, которые надлежало вывезти согласно Брест-Литовскому договору. Этот фонд положил начало богатству петлюровцев. В 1919 году Директория приказала населению сдать деньги царского времени, имевшие еще ценность за границей, в обмен на новые, ничего не стоящие украинские деньги; сверх того, оно реквизировало в магазинах драгоценные камни. Все это было обменено на иностранную валюту. Вырученные суммы расходуются на армию и на заграничную пропаганду: на печать и «дипломатическое представительство». В начале текущего года суммы, переведенные в Вену, иссякли, и число статей, появляющихся за границей в интересах «угнетенного украинского народа», сильно сократилось.
К этой характеристике современного положения на Украине следует добавить, что мысль о сепаратизме — явление совершенно новое, привнесенное нашими врагами. Деятели украинского литературного движения прошлого века протестовали против стеснений, чинившихся правительством свободному развитию малороссийской литературы, но о политическом сепаратизме никогда и не помышляли. Не думали о нем ни общество «Св. Кирилла и Мефодия» (1846 год), ни отдельные украинские деятели, как, например, историк Костомаров (1817–1885) или политический эмигрант Драгоманов. Драгоманов был сторонник децентрализации всероссийской государственной машины и создания областных автономий, но мыслил о будущей Украине не иначе как о части единой России. Не говорил о сепаратизме до войны даже г-н Грушевский; это признают брошюры самих украинофильских агитаторов. Таким образом, даже в той среде, которая чувствовала на себе, подобно всей русской интеллигенции, давление правительства, мысль о сепаратизме не зарождалась. Как ни печальны ошибки старого режима по отношению к литературному украинскому движению, но правда та, что все стеснения касались только ничтожной по численности группы людей, народ же об этих стеснениях и не подозревал. Фразы о «гнете над украинским народом» годны только для митингов; серьезный и добросовестный человек их не произнесет и признает, что ни малейших признаков сепаратистских стремлении в крестьянской среде на Украине никогда не бывало.
Нет причин в прошлом для политического сепаратизма Украйны, нет стремления к нему среди малороссийского населения и в настоящем. Но можно ли быть спокойным за будущее?
Многие русские не признают в этом отношении никакой опасности. Лживость и искусственность всего движения, говорят они, столь очевидны, что оно обречено на неудачу. Мы же, напротив, считаем, что опасность налицо, и опасность грозная.
И враги, и союзники желают нашего расчленения. Союзники любят повторять старый принцип невмешательства, а на деле мы ничем не обеспечены, что завтра в Лондоне, Париже или Сан-Ремо не объявят существование независимой Украйны и самостоятельной Белоруссии. Союзники провозгласили принцип самоопределения народностей, но никто еще не спросил весь русский народ, желает ли он, чтобы его разодрали на части; никто еще не спросил малорусское население, считает ли оно себя народом русским или украинским. Создали нового кумира — Демократию, все правительства курят ему фимиам и, пресмыкаясь, поет ему хвалу печать всего мира; а на деле решение о разделе России вынесут (и отчасти уже вынесли) десять или четверо самодержцев, распоряжающихся — до поры до времени — судьбами мира. Не будем останавливаться на лицемерии современной политики (кто же не сознает его в душе); не будем доказывать союзникам, что они расчленяют Россию на благо Германии и, следовательно, на гибель себе; но отметим, как этот акт произвола — признание Украйны — отразился бы в Малороссии.
Там народ измучен; крестьянину не до политических партий; ему нужна уверенность, что земля прочно за ним, что урожай не будет у него отнят; ему нужна власть, могущая обеспечить ему безопасность. На Украйне, как и во всей России, теперь скрытая жажда по власти, и как бы эта власть ни называлась, республиканской или царской, русской или украинской, крестьянин поспешит ее признать. Провозглашение Европой самостоятельности Украйны создаст в глазах населения ореол вокруг самозваной Директории; крестьянин поверит, что Европа поддержала эту власть и не станет дальше раздумывать, будет ли самостийность полезна его родине или приведет ее в германское рабство. Надо считаться с фактом, что он уже три года слышит речи о самостийности; непривычное до революции слово «украинец» стало уже для его слуха обычным, и казавшиеся вначале непонятными и чуждыми газетные строки от постоянного повторения отпечатались на ленивых мозгах. В нужную минуту, например на случай плебисцита или созыва учредительного собрания, из-за границы хлынет и необходимая пропагандная литература, и появится еще более убедительное средство — деньги. Кто там на месте сможет открыть населению глаза? Культурные люди перебиты или бежали за границу. Немногим оставшимся будет крайне трудно бороться против «общего мнения; я говорю «общего мнения», так как все газеты будут за самостийность по той простой причине, что газеты иного направления будут закрыты. Задача сторонников единства будет трудна: ни денег, ни печати, ни личной безопасности у них не будет. Если в Европе под покровом кумира Демократии в действительности мнением страны руководит олигархия демагогов, даже не добравшихся еще до власти, то в теперешней России фальсифицировать волю страны еще легче. Вот почему мы говорим, что опасность велика.
