Я вовсе не злопамятен. Я храню в своем архиве не один донос, но ни с кем из доносчиков я никогда не сводил счеты. Я даже не подавал вида, что знаю о них. Но Колтунова я простить не могу. Его донос имел политический характер, мог навсегда погубить меня в самом начале моей карьеры художника. Человек должен отвечать за свои поступки.
На "Мосфильме" успех "Сорок первого" приписывали Урусевскому, и я не оспаривал этого мнения. Не желал выглядеть смешным. Однажды в троллейбусе несколько молодых людей, севших, как и я, у "Мосфильма", стали говорить о "Сорок первом". Я, естественно, прислушался к их разговору. Они хвалили картину, и это было мне приятно.
- А кто снял этот фильм? - спросил один из собеседников.
- Говорят, какой-то парень из Киева.
- "Парень"! - возразил другой.- Там был Урусевский! А этот говнюк, говорят, теперь ходит гоголем...
- Вы не знаете его? - обратились они ко мне, заметив мою заинтересованность.
- Знаю,- ответил я.
- Что он из себя представляет? Правда, говнюк?
Что я мог на это ответить? Решил доставить людям удовольствие.
- Говнюк,- охотно согласился я.
Мне нравилось мое положение. Радовало то, что фильм удался, что я приступаю к работе над новым фильмом, что я получил комнату в коммунальной квартире. Не могу сказать, что я был совершенно безразличен к вопросу авторства, но я был молод и увлечен работой. А признание, думал я, придет само собой. К искусству кино я относился почти религиозно. Я считал, что фильм - это поступок, и стремился снимать так, чтобы не стыдиться своих поступков.
Я думал, что у меня все впереди, надо только не врать своим зрителям, разговаривать с ними доверительно и честно, не брать на себя роль учителя, а рассказывать о жизни, о людях правду. Люди, считал я, живут в обстановке быта. Быт заедает их, и они не замечают красоты, таящейся вокруг. За деревьями не видят леса, не понимают, как прекрасен мир, не умеют отличить добро от подлости, а искусство очищает жизнь от быта и, не украшая ее, говорит о жизни правду. Вот почему правда искусства выше правды жизни.
Премьера новой картины была назначена в старом Доме кино в гостинице "Советская". Когда я пришел туда и поднялся по лестнице в несколько ступенек ко входу, меня остановили билетерши и потребовали билет. Я сказал, что я режиссер этого фильма. Билетерши осмотрели мой старенький костюм и так оттолкнули меня от двери, что я пересчитал все ступеньки. Но Урусевский и Белла уже увидели меня и распорядились, чтобы меня пропустили. Урусевский был в черном вечернем костюме и с бабочкой, Белла в вечернем платье. Рядом с ними я выглядел беспризорником, и поздравления с премьерой принимали они.
Режиссер Столпер, возвратившись из экспедиции (он снимал фильм "Далеко от Москвы"), попросил показать ему "Сорок первого". Мы с Валентином Ежовым тоже пришли на просмотр: хотели увидеть, как отнесется к картине пожилой маститый режиссер. Пришел на просмотр и Григорий Васильевич Александров, возвратившийся из командировки. Когда окончился фильм, Столпер долго сидел молча. Потом повернулся к нам и спросил у Ежова.
- Валя, сколько лет режиссеру этого фильма?
- Он мой ровесник,- ответил Ежов.
- Этому парню хорошо бы сейчас умереть,- сказал Столпер.
- Он сидит рядом со мной.
Столпер внимательно посмотрел на меня и густо покраснел.
- Не подумайте, что я желаю вам смерти. Просто вы уже не снимите ничего подобного.
- А я не буду стараться!
- Ну-ну! - сказал Столпер тоном опытного человека.
- Если этот фильм для меня случайность, то, как не старайся, ничего не получится. А если не случайность, глядишь, сниму еще что-то хорошее.
Я говорил это совершенно искренно, но видел, что Александр Борисович не верит мне.
К нам подсел Александров и сообщил, что встречался с Чаплином, что Чаплин смотрел "Сорок первого", фильм ему очень понравился, и он просил передать мне привет.
На "Мосфильме" в Первом директорском зале показывали какой-то иностранный фильм. Присутствующие вышли, разгоряченные, из зала, но не расходились, делились впечатлением.
- Григорий Наумович,- услышал я голос Беллы Мироновны из другого конца толпы.- Говорят, вы приступаете к съемкам нового фильма?
- Да.
- Желаем вам, чтобы и этот фильм был бы такой удачный, как первый...
Я понял намек, поняли его и другие. Кое-кто засмеялся:
- Спасибо,- ответил я.
Начальство подозрительно относилось к моей картине. Но случайно ее посмотрел Никита Хрущев и сказал: посылайте в Канны.
Это было время, когда мир находился под большим впечатлением от нашей героической борьбы против фашизма. Во всем мире был бум на изучение русского языка. Меня удивило, что многие иностранные актеры в Каннах были одеты в косоворотки и веревочные пояса "a la rus". Наша делегация была окружена всеобщим вниманием: одни смотрели на нас с восторгом, другие со страхом, но равнодушных не было. Правда, уже шла вовсю холодная война. Появлялись не очень лестные отзывы о нашей делегации и обо мне лично в печати, но это мало тогда задевало нас.
Например: "Вчера в Канны прибыла русская делегация. Среди них звезда с ногами степного кавалериста". Это была клевета на Изольду - ноги у нее были нормальные. Мы не показали эту заметку нашей героине, чтобы ее не огорчать.
Через несколько дней появился целый разворот в газете с фотографиями приезжих актрис. Под фотографиями - надписи, повествующие о том, сколько стоило роскошное платье каждой. А в центре разворота, более крупно, чем все другие - фотография Изольды в дешевеньком ситцевом платьице и надпись: "Она тоже надела свое лучшее платье". "Хамство!" - сказали мы. "Хамство!" сказала Надежда Петровна Леже, вдова знаменитого французского художника. И купила Изольде красивое платье. (Она гордилась своим русским происхождением, хотя уехала из России еще до революции.)
Относительно меня модная журналистка писала:
"Это молодой человек с усами. Кажется, он только что вышел из проходной завода Рено, в своих бежевых сандалиях и клетчатых носках..."
Меня это не задевало. Наш фильм понравился публике, несмотря на сандалии и носки. "Пишите обо мне, что хотите, а мой фильм оказался лучше других",- думал я, получив приз фестиваля "За оригинальный сценарий и исключительные художественные достоинства". И это несмотря на шипение прессы. Впрочем, и она должна была признать достоинства наших фильмов.
"Сорок первый" конкурировал на фестивале с фильмом Майкла Тода "Восемь тысяч миль под водой" - грандиозным постановочным фильмом, на рекламу которого денег не жалели. Небольшой курортный город Канны был сплошь увешан рекламами этой картины. Один жалкий плакатик нашего фильма мы нашли где-то на окраине Канн. Утром в день демонстрации фильма Тода нас разбудили звуки оркестра. По улицам мимо гостиниц маршировали, как на праздниках в США, девочки в коротеньких юбочках со стеками в руках. Девочки несли рекламу фильма.
Чуть позже на улице собрались зеваки и наблюдали, как рабочие наполняют дирижабль водородом. Когда дирижабль взлетел в небо, все увидели на его бортах название фильма "Восемь тысяч миль под водой". Вечером перед просмотром фильма у Дворца фестиваля собрались толпы народа. От гостиницы "Шеритон" до Дворца от силы двести шагов, но это расстояние Элизабет Тейлор и Майкл Тод преодолели на роскошной открытой машине. Когда машина остановилась у Дворца фестиваля, толпа клакеров издала восторженный крик:
- В-а-а-а!
Майкл ловко выпрыгнул из машины и набросил на плечи Элизабет шубку, об уникально малом весе и уникально большой стоимости которой за неделю до демонстрации фильма сообщалось в печати,- и опять клакеры дружно кричали:
- В-а-а-а!
А после просмотра фильма был устроен банкет. Зал был разделен надвое огромной клеткой. По одну ее сторону кормили львов, по другую сторону стояли столики для гостей, и официанты, одетые в костюмы разных народов, подносили вина и пищу. Потом угощали гостей фестиваля канканом, привезенным из Мулен-Руж. Оттуда, где я сидел, было видно, что происходит за кулисами. Закончившие номер в канкане танцовщицы, худые и явно больные, тяжело дыша, глотали нитроглицерин. На лицах страдание. Я понимал, что потеря работы и зарплаты означали для них смерть. Мне было их жалко.
В нашей делегации был Роман Кармен. Я познакомился с ним, а потом и подружился. Однажды мы поехали в Ниццу. Он фотографировал, но внезапно закончилась пленка. Мы заглянули в ближайшую лавочку фототоваров. Дверь лавочки была не заперта. Открыв ее, мы задели звонок, висящий над дверью. Звонок зазвонил. Ожидая прихода хозяина, мы рассматривали товары. Прочитав, сколько стоит кассета с пленкой, удивленный Кармен произнес фразу, которую часто произносят в подобных случаях у нас на родине. И тут мы услышали радостный крик:
- Боже мой! Русские!
И по лестнице со второго этажа буквально ссыпался старик.
- Вы из России? - спросил он, сильно волнуясь.
