присоединиться к Континентальной блокаде, порвать отношения с Англией, а численность австрийских войск была сокращена до 150 000 человек. Теперь Австрия находилась в полной власти Наполеона и превратилась в зависимое от Франции государство.
Одновременно с этим был собран военно-полевой суд. Расследование, проведенное полицией, показало следующее. Фридрих Штапс выехал из Эрфурта 12 сентября в открытой повозке, одолженной у друга его отца. При этом он никому ничего не сказал. Нашли лишь его записку, в которой было сказано, что он отправляется записываться в немецкую армию.
Недалеко от Эрфурта он продал лошадь и повозку, что позволило ему получить деньги, достаточные, чтобы добраться до Вены и поселиться в одном из пригородов. Потом он купил кухонный нож и стал ходить на военные парады в Шёнбрунн, поджидая удобного случая, чтобы осуществить свой замысел.
Следствие длилось четыре дня. Когда председатель военно-полевого суда спросил у Штапса, знает ли тот, что его ждет, юноша ответил:
– Я знаю, что мне предстоит перенести муки. Я с самого начала был готов к этому. Но смерть положит им конец и даст мне перед лицом Господа достойное вознаграждение за мои страдания.
В ответ председатель военно-полевого суда заявил ему, что пытки уголовников не предусмотрены законом и не в традициях французского судопроизводства. Потом он сурово посмотрел на подсудимого и сказал:
– А вот насчет смерти вы правы, завтра вы будете расстреляны.
В понедельник 16 oктября, в день, когда он должен был быть расстрелян, в армии объявили о заключении мира между Францией и Австрией. В полдень, услышав артиллерийский салют в честь этого события, Штапс озабоченно спросил, что происходит.
– Это салют в честь мира, подписанного императором Наполеоном, – ответили ему стражники.
– О, мой Бог, – воскликнул Штапс, поднимая руки к небу, – как же я тебе благодарен! Мир наконец-то заключен, я же так и не стал убийцей!
В два часа дня его повели к месту казни, а в четыре часа его уже не было в живых.
Юный Фридрих Штапс принял смерть как герой. Когда его поставили перед шеренгой солдат, он воскликнул:
– Да здравствует свобода! Смерть тирану!
* * *
В тот же день, 16 oктября, Наполеон покинул Шёнбрунн и отправился в Баварию, где его ждал для переговоров местный правитель. Погода была великолепная. Любуясь чудесным пейзажем, Наполеон вдруг услышал выстрелы. Он удивленно посмотрел на генерала Савари и спросил его, что это может означать.
Савари осведомился у своих адъютантов, и те предположили, что, должно быть, это казнили того мальчишку, который пытался убить императора во время смотра.
– Aх! – сказал Наполеон. – Вот она – несчастная жертва этих тайных обществ! Когда-нибудь надо будет истребить их всех!
Потом Наполеон долго не мог его забыть Штапса.
– Этот несчастный не выходит у меня из головы, – говорил он. – Когда я о нем думаю, мысли мои теряются. Все-таки это выше моего разумения!
Феликс Эмманюэль Анри Филиппото. Расстрел Фридриха Штапса. Гравюра. XIX век
Писатель Д. С. Мережковский по этому поводу замечает, что «на допросе Штапса Наполеон понял, что воюет уже не с царями, а с народами».
Французский историк Андре Кастело придерживается иного мнения. Называя Штапса убийцей, он иронично ставит это слово в кавычки:
«Император приказал расстрелять своего „убийцу“. Но, как ни странно, он так ничего и не понял. Он не понял, что стал деспотом Европы, и лишь констатировал факт: он и его громадная империя зависят от кинжала какого-то психа!»
Генерал Савари в своих «Мемуарах» назвал Штапса фанатиком, но тоже отметил, что судьба казавшейся всем незыблемой империи Наполеона на самом деле зависела от какой-то случайности:
«Эта странная авантюра заставила меня задуматься: все увидели, какой малости не хватило, чтобы она завершилась успехом, и я стал опасаться, что пример этого юного фанатика найдет последователей. Но так как все рано или поздно забывается, постепенно забылось и это дело».
* * *
Но это дело не забылось. В покоренной Вене австрийцы сначала не одобрили намерений Штапса, явившегося в их город, чтобы ударом кинжала покончить с Наполеоном. Вена склонялась к тому, чтобы видеть в Наполеоне «человека, назначенного судьбой», и свойственный ей фатализм привел к признанию его триумфа, не исключая при этом желания, чтобы французская оккупация не затянулась слишком надолго. Однако это покушение нанесло большой ущерб престижу императора.
Наполеон пожелал, чтобы судивший Штапса военный совет признал его сумасшедшим; Европа должна была думать, что только сумасшедший мог покуситься на жизнь Непобедимого. Это позволило бы проявить великодушие по отношению к импульсивному душевнобольному студенту и сохранить ему жизнь. Штапс же с большой твердостью заявил, что желает понести полную ответственность за свое деяние, и, гордый, как древний римлянин, ответил судьям, предлагавшим ему заявить, что он жалеет о своем поступке <…> Он говорил с такой благородной простотой, отвагой и мудростью, что военный трибунал не мог не приговорить его к смерти и не поставить перед расстрельной командой немедленно после вынесения приговора. И сентиментальная Вена приняла сторону несчастного юного героя; ей не хотелось, чтобы Наполеон умалял величие его поступка, приписав его заблуждению безумного. Эта низость казалась ей недостойной такого человека. Ей хотелось также, чтобы после осуждения юноши, которого тот заслуживал, Наполеон его помиловал. Он завоевал бы, таким образом, сердца венцев и обеспечил себе популярность среди них. Приказав расстрелять Штапса, он возвысил его.
МАРСЕЛЬ БРИОН, французский историк
И тут следует отметить, что фигура Наполеона была глубоко чужда австрийской и, в частности, венской культуре. Дело в том, что в Австрии сложилось особое восприятие личности. Личность здесь никогда не была развита настолько, чтобы ощущать себя независимой и оторванной от мира, напротив, она была неотъемлемой частью определенной иерархии. Отсюда шло и откровенное неприятие Наполеона, глубоко чуждого этой австрийской ментальности.
Грильпарцер [6] называл его «сыном судьбы», «ничего не видящим вокруг, кроме своих идей, и готовым всем ради них пожертвовать». При этом под «судьбой» он подразумевал политику, точнее, тотальную политизацию жизни. Политик пытается занять место Бога, взять в свои руки то, что изначально ему не подвластно, – саму судьбу. В этом писатель видел опаснейшую болезнь времени, ярчайшим носителем которой стал Наполеон. В противоположность другим европейским странам, восхищавшимся масштабом личности Наполеона, Австрия, любившая все маргинальное, скромное, неброское, именно эту мощь воспринимала как нечто невыносимое и непростительное.
НАТАЛИЯ АЛЕКСАНДРОВНА БАКШИ, российский литературовед
Глава девятая
Австрийский брак Наполеона
Лишь через пять месяцев победитель ушел из
