А на смену сдавшимся, на подкрепление растерянным и дезориентированным двадцатилетним, шли люди постарше. Еще сохранившие в душе понятие Отечества. В том числе и ветераны Первой мировой, прекрасно знающие, что «германца», раз он пришел в Россию, надо бить. Понимающие, почему его надо бить. И как его надо бить. Вот несколько эпизодов из воспоминаний К.К.Рокоссовского. В период отступления зашли в деревенскую избу, где лежал больной старик, дважды раненный в Первую мировую. Посмотрел он на командиров и сказал: "Я старый солдат, воевал с немцами. Мы врага на русскую землю не пустили. Что же вы делаете?" Как пишет маршал: "Эти слова помню и по сей день. Я ощутил их, как пощечину. А старик добавил: "Если бы не эта проклятая болезнь, ушел бы защищать Россию"… А вот другой случай когда Константина Константиновича направили с группой офицеров организовывать "из ничего", из отступающих частей и разрозненных подкреплений, оборону под Ярцевом. При атаке немцев собранные с миру по нитке бойцы привычно побежали. "Среди бегущих — солдат, такой усач из мобилизованных, хлебнувший первой войны. Он бежит и покрикивает: "Команду подай!.. Кто команду даст?… Команда нужна! — что-то созрело в нем, и он сам гаркнул, — Стой! Ложись! Вон противник — огонь! — я этого усача и сейчас представляю, как живого".
Таких ветеранов было много среди ополченцев. И Рокоссовский, кстати, их вообще очень ценил. В боях на Смоленском направлении и при обороне Москвы, получая наспех собранные пополнения, выявлял участников прошлой войны и назначал командовать отделениями, взводами, ротами. То же было и позже. При формировании Брянского фронта ген. Батов встретил однажды в окопах бывшего сослуживца Баркова, некогда командовавшего отделением в 3-м лейб-гвардии стрелковом полку. Рокоссовский, узнав об этом, сразу спросил: "Батальон потянет?" (в результате рядовой ополченец был назначен помощником командира роты). Потому что солдаты Первой мировой были Воинами с большой буквы, прошедшими огонь и воду, имевшими великолепную выучку и знавшими, что это такое — сражаться за Родину. И как раз по этой причине происходил «парадокс» — во все времена и во всех армиях мира ополченские дивизии считались «второсортными». А в Великую Отечественную они, плохо вооруженные, состоящие из запасников старших возрастов, стояли насмерть и побеждали врага, часто превращаясь потом в Гвардейские.
По некоторым версиям, даже песня, звавшая народ на борьбу: "Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой", была написана еще в 1916 г. рыбинским учителем Александром Адольфовичем Боде, только слова были чуть-чуть другие — "С тевтонской силой темною, с проклятою ордой…" А в 1941 г., будучи "русским немцем" по национальности и не имея поэтому шансов донести песню до слушателей, Боде подарил ее Лебедеву-Кумачу. Но если это остается лишь версией, то можно привести и факт, что во время знаменитого парада на Красной площади 7 ноября 1941 г. оркестром дирижировал военинтендант I ранга В.И.Агапкин — автор марша "Прощание славянки". И мелодия этого марша вдохновляла бойцов, уходящих с парада на позиции, точно так же, как вдохновляла воинов Первой мировой.
Генерал армии И.М. Третьяк, в 41-м только что закончивший училище и направленный в 32-ю дивизию, державшую оборону на славном Бородинском поле, в своих мемуарах вспоминает старшего адъютанта батальона — бывшего штабс-капитана, пошедшего на фронт добровольцем, который учил их, зеленых лейтенантов, как нужно воевать. А на Волоколамском направлении встала на смерть диаизия бывшего брусиловского фельдфебеля генерала Панфилова. Много ветеранов было во второочередных сибирских дивизиях, брошенных на Московское направление и преградивших врагу путь к столице. Значительный процент «стариков» был и в кавалерии. Как вспоминал командир 1-го гвардейского кавкорпуса П.А. Белов, в прошлом Черниговский гусар, после первых приграничных схваток на доукомплектование его частей приходили сплошь старые казаки, бывшие солдаты и унтера конных полков царской армии и гвардии. И может быть, характерно, что как раз корпус Белова начал контрнаступление под Москвой первым, на 10 дней раньше, чем на других участках. И отбил у врага те самые первые километры, вернуть которые немцы уже не смогли. Километры, которые стали первыми шагами на пути к Берлину. А участник Первой мировой и партизанской борьбы с немцами в 18-м, старый солдат Конопля, тяжело раненный в атаке на г. Клин, говорил военному корреспонденту: "Я этой самой минуты, когда мы его тут попятим, будто праздника Христова ждал. Все думал: доживу до того светлого дня или раньше убьют, старого черта? А шибко ведь хочется жить. А вот, товарищ майор, и дожил. Вперед пошли. Смерть-то что! Я с ней третью войну под одной шинелькой сплю. Мне бы только глазком глянуть, как он, германец, третий раз от нас почешет. А там хоть выписывай мне старшина наряд прямо в ад…"
Да, Первая мировая была достойной школой. И те, кто ее прошел, делились своим богатым опытом, позабытым или отброшенным в советские времена. Так, Тимошенко, Жуков, Конев, начальник инженерных войск Западного фронта Галицкий, Рокоссовский, Болдин вместо принятой в Красной Армии «ячеечной» системы обороны — цепочки одиночных окопов, настойчиво внедряли в подчиненных войсках прочные траншейные позиции, какие русская армия хорошо умела создавать в 1915–1916 гг. И инструкторами назначали тех, кому самому доводилось тогда строить позиционную оборону. А Рыбалко при формировании своей армии в Кобылинских лесах даже лично учил командиров, как правильно оборудовать окопы, блиндажи, укрытия от артогня. Рокоссовский при содействии Тимошенко еще летом 41-го организовал у себя месячные курсы младших лейтенантов — для экстренной подготовки командных кадров из отличившихся солдат со средним и высшим образованием, по аналогии с курсами прапорщиков в царской армии.
Но опыт прошлой войны откликался порой и трагическим эхом. Так, катастрофа евреев на Западной Украине усугубилась тем, что при отступлении советских войск они в своей массе отказывались эвакуироваться. Их старики помнили о хорошем отношении к их народу прежних германских и австрийских властей и внушали соплеменникам, чтобы те не поддавались на призывы уходить. А информацию о расправах со стороны нацистов заведомо отвергали, как лживую пропаганду. Дескать, этого просто не может быть, поскольку немцы высококультурные люди, представители великой западной цивилизации… Не секрет и то, что никакого массового народного сопротивления в первые полгода войны не возникло. Потому что и украинское, белорусское, русское население западных регионов помнило «культурную» оккупацию 1918-го и по сравнению с большевистскими коллективизациями и репрессиями считало ее вполне допустимой. В селах часто встречали немцев хлебом-солью и колокольным звоном. Но ведь прошлая «мягкость» оккупантов проистекала уже от их слабости, а теперь они считали себя на вершине могущества. И германское командование получило в прошлой войне не только военную выучку. Оно стало применять точно такие же методы, как в 1914–1915 гг. в Бельгии, Франции, Польше — «превентивный» террор. Сразу запугать, чтобы и мысли не возникло о враждебных акциях. Только в 1941 г. эти методы приобретали более широкие масштабы, подкрепляясь расовыми и идеологическими теориями.
Точно так же улицы захваченных городов сразу оклеивались приказами с угрозой смерти за все, от «саботажа» до незарегистрированных домашних животных. Точно так же сразу катились расстрелы заложников по любому поводу (как в первый день оккупации Минска — 100 чел. за какой-то оборванный провод). И деревни заполыхали, когда никаких партизан еще в помине не было. Если в Первую мировую расстреливали священников, якобы способных организовать сопротивление, то теперь пошли чистки "коммунистических активистов", к коим до кучи причисляли всяких бригадиров, агрономов, депутатов захудалых сельсоветов, да еще и казнили вместе с семьями (скажем, в Бахмаче сожгли в станционном складе 300 «стахановок» с детьми). Так же, как в прошлую войну, покатились «реквизиции» с насилиями и грабежами. И так же хватали гражданских мужчин призывного возраста, для количества присоединяя к военнопленным. А осенью 41-го начали подгребать и «примаков», осевших по деревням и считавших войну для себя закончившейся. Тогда-то народ и стал браться за оружие, уходить в леса. Когда стало ясно, что под оккупантами — это все равно не жизнь.
Опыт "особого обращения" с русскими пленными тоже имелся с Первой мировой и тоже был усугублен. В связи с "расовой неполноценностью" и чрезвычайным количеством, которое не знали куда девать, их просто стали расстреливать или предоставляли вымирать от голода и холода на огороженных клочках открытого поля. Так что за зиму 1941–1942 гг. почти все сдавшиеся и погибли. И стоит подчеркнуть, что осуществляли это не только Вермахт и СС конвоирование пленных и охрана их в лагерях сперва были возложены на военно-строительную организацию Тодта из стариков-запасников. В большинстве — ветеранов Первой мировой. Ну а когда спохватились, что война затягивается, а рабочих рук не хватает, снова применили опыт прошлой войны. С массовым использованием рабского труда…
