IV. ЧЕЛОВЕК ЭПОХИ ВОЗРОЖДЕНИЯ
Сочетание интеллектуальной свободы и морального освобождения породило «человека эпохи Возрождения». Он не был настолько типичным, чтобы заслужить это звание; в ту эпоху, как и в любую другую, существовала дюжина типов людей; он был просто самым интересным, возможно, потому, что он был исключительным. Крестьянин эпохи Возрождения был тем, кем всегда были крестьяне, пока техника не превратила сельское хозяйство в индустрию. Итальянский пролетарий 1500 года был похож на тех, кто жил в Риме при Цезарях или Муссолини; профессия делает человека человеком. Бизнесмен эпохи Возрождения был похож на своих сверстников прошлого и настоящего. Священник эпохи Возрождения, однако, отличался от средневекового или современного священника; он меньше верил и больше наслаждался; он мог заниматься любовью и войной. Среди этих типов была поразительная мутация, спорт вида и времени, тип человека, о котором мы думаем, когда вспоминаем Ренессанс, тип уникальный в истории, разве что Алкивиад, увидев его, почувствовал бы себя заново родившимся.
Качества этого типа вращались вокруг двух очагов: интеллектуальной и моральной смелости. Ум острый, бдительный, разносторонний, открытый для любых впечатлений и идей, чувствительный к красоте, жаждущий славы. Это был безрассудно индивидуалистический дух, настроенный на развитие всех своих потенциальных возможностей; гордый дух, презирающий христианское смирение, презирающий слабость и робость, бросающий вызов условностям, морали, табу, папам, даже, иногда, Богу. В городе такой человек мог возглавить буйную фракцию, в государстве — армию, в церкви — собрать под своей рясой сотню благодеяний и использовать свое богатство для восхождения к власти. В искусстве он уже не был ремесленником, анонимно работающим вместе с другими над коллективным предприятием, как в Средние века; он был «единым и отдельным человеком», который ставил печать своего характера на своих произведениях, подписывал свое имя на картинах, даже время от времени вырезал его на своих статуях, как Микеланджело на Пьетах. Каковы бы ни были его достижения, этот «человек эпохи Возрождения» всегда был в движении и недоволен, он был раздражен ограничениями, желая быть «универсальным человеком» — смелым в замыслах, решительным в делах, красноречивым в речи, искусным в искусстве, знакомым с литературой и философией, находящимся дома с женщинами во дворце и с солдатами в лагере.
Его безнравственность была частью его индивидуализма. Его целью было успешное выражение своей личности, а окружение не навязывало ему никаких стандартов сдерживания ни примером духовенства, ни ужасом сверхъестественного вероучения, он позволял себе любые средства для достижения своих целей и любые удовольствия на этом пути. Тем не менее у него были свои достоинства. Он был реалистом и редко говорил глупости, разве что с неохотной женщиной. У него были хорошие манеры, когда он не убивал, и даже тогда он предпочитал убивать с изяществом. Он обладал энергией, силой характера, направленностью и единством воли; он принял старую римскую концепцию добродетели как мужественности, но добавил к ней мастерство и ум. Он не был излишне жесток и превосходил римлян в способности к жалости. Он был тщеславен, но это было частью его чувства красоты и формы. Его признание прекрасного в женщине и природе, в искусстве и преступлении стало главной движущей силой Ренессанса. Он заменил мораль эстетическим чувством; если бы его тип размножился и возобладал, безответственная аристократия вкуса вытеснила бы аристократию рождения или богатства.
Но, опять же, он был лишь одним из многих типов человека эпохи Возрождения. Насколько разными были идеалист Пико с его верой в нравственную идеальность человечества, или мрачный Савонарола, слепой к красоте и поглощенный праведностью, или нежный грациозный Рафаэль, разбрасывающий красоту вокруг себя открытой рукой, или демонический Микеланджело, которому Страшный суд привиделся задолго до того, как он его написал, или мелодичного Полициана, считавшего, что даже в аду есть жалость, или честного Витторино да Фельтре, так успешно привязавшего Зенона к Христу, или второго Джулиано Медичи, столь доброго и справедливого, что его брат Папа счел его непригодным для правления! После всех попыток сократить и сформулировать мы понимаем, что «человека эпохи Возрождения» не существовало. Были люди, согласные лишь в одном: никогда прежде жизнь не была столь интенсивной. Средневековье говорило — или делало вид, что говорит, — «нет» жизни; Ренессанс, всем сердцем, душой и силой, сказал «да».
V. ЖЕНЩИНА ЭПОХИ ВОЗРОЖДЕНИЯ
Появление женщины стало одним из самых ярких этапов этого периода. Ее статус в европейской истории обычно повышался вместе с богатством, хотя Периклеанская Греция, слишком близкая к Востоку, была исключением. Когда голод перестает быть страшным, мужские поиски переходят к сексу; и если мужчина все еще ищет золото, то только для того, чтобы положить его к ногам женщины или к детям, которых она ему подарила. Если она сопротивляется, он идеализирует ее. Обычно у нее хватает здравого смысла противостоять ему и заставить его дорого заплатить за те блага, от созерцания которых у него вздуваются вены. Если же к телесным прелестям она добавляет достоинства ума и характера, она дает мужчине наивысшее удовлетворение, которое он может найти по эту сторону славы; и в ответ он возводит ее в ранг почти королевы в своей жизни.
Не стоит думать, что это была приятная роль среднестатистической женщины в эпоху Возрождения; она выпадала лишь немногим счастливчикам, в то время как гораздо большее число надевало свадебные одеяния, чтобы нести в могилу домашние тяготы и семейную головную боль. Послушайте Сан-Бернардино о том, когда следует бить жену:
И я говорю вам, мужчины, никогда не бейте своих жен, пока они рожают, ибо в этом кроется большая опасность. Я не говорю, что вы никогда не должны бить их, но выбирайте время….. Я знаю мужчин, которые относятся к курице, несущей ежедневно свежее яйцо, с большим уважением, чем к своим собственным женам. Иногда курица разбивает горшок или чашку, но мужчина не бьет ее, боясь потерять яйцо, которое является ее плодом. Как же безумны многие, кто не может вынести ни слова от своей госпожи, приносящей столь прекрасный плод! Ибо если она скажет хоть слово больше, чем он считает нужным, он тут же хватает посох и начинает ее пороть; а курица, которая гогочет весь день без остановки, терпеливо терпит
